В «Адонаисе» Шелли советовал: «Направься в Рим» и «после пронизывающего ветра мира / ищи прибежища в тени гробницы». Что может быть лучшим прибежищем, чем римские руины, чётко и ясно свидетельствующие, что распад и смерть — всего лишь иллюзия, а реальность живёт вне времени.
После того, как в 1341 году здесь побывал Петрарка, чтобы вознести хвалу, Рим в западном представлении стал представлять собой последний порог, последний храм. Всё ещё легко можно представить Фрейда на Форуме, сравнивающего вертикальную последовательность Римских руин со слоями памяти в нашей душе. Или Феллини в «Сладкой жизни», тоже интерпретирующего римскую жизнь как вертикальную последовательность, по-киношному играя с образами из различных исторических эпох.
Мистические истоки Рима напоминают о Трое, разрушенной греками. Истоки — и развитие — Рима приводят к Марсу, как отцу Ромула и Рема, и Венере, давшей жизнь «роду Юлия», из которого происходил Цезарь. Греко-латинская античность представляет собой замечательное тео-геополитическое пространство. Побеждённые в Трое, Марс и Венера отомстили в Риме.
Империя, пережившая пять веков, не могла не отпечататься в западном психотипе. Какое удовольствие вновь обратиться к Светонию, описывающему как Август украсил Рим ради славы империи. Или к Лукрецию, через два века после Эпикура представлявшему мир, как происходящий из потока материи и составленный из набора всех атомов Вселенной.
Наша коллективная духовная настроенность знакома с тем, что произошло во время правления Марка Аврелия: германцы на западе и парфяне на востоке угрожали границам империи. А затем, изобретя все основные модели нашей цивилизации, античный Рим пал под ударами варваров в 476 году нашей эры.
Золя верно определяет начало декаданса при Константине, «отступнике», который в 313 году сделал христианство государственной религией в обход древних богов Рима и создал на востоке вторую столицу, Константинополь. Эту историю вы никогда не услышите из уст официального Ватикана.
Эти «колдовские камни»
В Сикстинской капелле — Святом престоле Западной Цивилизации — где стиснутая толпа по большей части китайских туристов вынуждена соблюдать обязательное «Тишина!» каждую минуту, так поучительно вспомнить, как Лоренцо «Великолепный» вёл жёсткие политические игры, чтобы привести флорентийских мастеров — от Боттичелли до Микеланджело — и заменить художников из Умбрии (таких, как Перуджино), не говоря уж о продвижении фамильных интересов при поддержке святейшего престола; после смерти Лоренцо в 1492 было два Папы из рода Медичи — Лев X и Клемент VII.
Первоначальное эстетическое вдохновение в Ватикане останется в Станцах Рафаэля, главным образом в «Афинской Школе», где царят Платон и Аристотель (с окружёнными почётом гостями Диогеном, Гераклитом и Архимедом), тонкая гармония, оказывающая уважения языческому прошлому — сердце итальянского Ренессанса, введённое престолом Христианского мира.
Просвещение сочетается с эстетической общедоступностью. Паулина, сладострастная принцесса Боргезе, сестра Наполеона, в итоге была представлена скульптурой Антонио Канова, как полуодетая Венера. Аполлон Бельведерский — самая знаменитая скульптурная фигура — был переработан Кановой как знаменитость (Наполеон) в виде римского бога в позе бога греческого.
Стендаль восхищался Колизеем, «самыми прекрасными развалинами римской нации». С места перед Пантеоном — Олимпом империи — всё ещё возможно представить дни, когда Рим отдавал приказы, а верная ему Вселенная повиновалась. Рим стремился воплотить то, что было истинно.
Когда Европа была центром мира, Рим был центром Европы. Гёте верно назвал его «центром центра». «Вся история мира связана с этим городом». Так было во времена уверенности — после столетий, когда храмы древнего Рима считались не более чем грудами камней, провидением предназначенных для перестройки в церкви.
Сартр — пылко любивший Италию — посетил в 1951 году церковь Капуцинов, где обнаружил «не Бога, а адский круг, эксплуатацию мёртвых Смертью». Он сокрушался, что ему пришлось вдыхать «4 000 капуцинов» и отмечал, что «когда попы украли бронзу Пантеона, чтобы обеспечить триумф Христа над язычниками, это было всё то же расхищение гробниц». Если «античность живёт в Риме», то «жизнью одиозной и магической, поскольку ей не дали умереть, чтобы её можно было поработить».
Сартр обрушивался на причины, по которым нас очаровывают эти «колдовские камни»; «Ведь они и человечны, и бесчувственны — человечны, раз установлены человеком, бесчувственны, поскольку сохраняются алкоголем христианской ненависти».
Когда Древний Рим ещё жил и дышал, Гораций, Овидий и Проперций писали, что мрамор канет в вечность, а слово останется. Нам повезло, что (некоторые) римские руины выжили по сути потому, что гуманисты Ренессанса, следуя за Петраркой, восхищались не только заключённой в них историей, но и несравненными стандартами архитектурной красоты.
И всё же Рим продолжал следовать живописному пасторальному сценарию, причём на Форуме пасся крупный скот и козы. Генри Джеймс в 1870-м описывал Палатин как «сбивающий с толку и запущенный сад». Шелли, заблудившись в римских дебрях, был непреклонен: время не уничтожает, а видоизменяет — и оно милостиво.
Блеск в тех китайских глазах
Мы всегда верили, что без Западной Цивилизации не было бы никакой современности. И без Ренессанса не было никакой цивилизации. А главное, без Рима не было бы никогда самого Ренессанса.
Современность была безжалостна к Риму. Никакой более гелиоцентрической — и божественной — жизни. Никакого больше римско-центрического земного порядка. Как пророчествовал Йейтс во «Втором пришествии» в 1919-м: «Всё рушится, основы расшатались, мир захлестнуло полное безвластие».
Столетием спустя безвластие остаётся привидением, пугающим западные земли. «Закату Европы» Освальда Шпенглера уже исполнилось сто лет. Рим, изгнанный с центрального места, в лучшем случае являет собой прославленную декадентскую периферию.
4 марта в Италии пройдут всеобщие выборы. Для Запада это весьма важно, решение избирателей, кто будет править в Риме, не только повлияет на третью по величине экономику еврозоны, но и на весь образ евро.
Долг Италии составляет 130% ВВП — второй по величине в еврозоне после Греции. Проблемные банковские займы превратились в легенду. В 2018 году экономика вырастет лишь на 1,3% — почти половина от среднего показателя по ЕС (2,1%). Опросы показывают, что избиратели настолько разгневаны, что есть большая вероятность перехода власти к анти-евро коалиции.
Политический ландшафт представлен безвкусной триадой. Среди дискредитированных лево-центристов — Демократическая партия бывшего премьер-министра Маттео Ренци — итальянского Тони Блэра.
Есть ещё движение Пять Звезд — тоже дискредитировавшее себя отсутствием работы во власти.
И, наконец, право-центристы с партией «Вперёд, Италия!» (Forza Italia) бывшего премьер-министра Сильвио Берлускони в качестве партнёра интуитивно анти-иммигрантской Северной Лиги. Этот альянс обладает неплохими шансами на победу. Но всё же им придётся сформировать правящую коалицию.
И Пять Звезд, и Северная Лига намерены провести референдум о членстве Италии в зоне евро в том случае, если государства-члены не смогут увеличить государственные расходы. Forza Italia Берлускони даже рассматривает возможность введения параллельной валюты. Все дебаты в Риме крутятся вокруг рецептов лечения нынешней фирменной западной болезни — как избежать ловушки медленного роста и высокой безработицы.
Этот набор болячек, возможно, выглядит так, словно Рим снова представляет собой живую, обновленную метафору «Заката Европы». Но это, возможно, ещё и влечёт за собой обещание обновления. Поиск ответов — вот что привело меня к тому, чтобы оглянуться на прошлое и отправиться на Форум, по пути разговаривая с руинами Рима.
И тогда эти фрейдовские слои памяти тайком начали плести параллельную историю. Рим в конце концов нашёл способы перевернуть всё вверх дном, воплотив интегральный, целостный подход к жизни, то есть по сути непревзойденную итальянскую мягкую силу: гармоничную смесь, охватывающую превосходство искусства, ландшафта, истории, культуры, элегантности, питания — культуры «умения жить», доскональной и безукоризненной.
Полёт фантазии смешался со стремлением к качеству. Уважение к истории — и этим руинам — подразумевает знакомство с великими творцами прошлого. Сохранение традиций идёт рука об руку с прицелом на приспособление любого проявления Красоты к постмодернистским утилитарным требованиям.
Взгляды многих рядов китайских пилигримов, охватывающих в восторге окружающее, открывающих для себя Рим, рассказывают нам милую притчу Нового Шёлкового Пути. Постмодернистские «марко поло наоборот», они видят Рим и Италию, как возможную версию «Китайской мечты», живой музей, представляющий восхитительный синтез сохранения истории и её модернизации, живой дышащий пример того, как строить постиндустриальное общество, уважающее мириады аспектов древнего стиля жизни. Политика, конечно, затягивает, но идеальной цивилизации не существует.
