15 ноября 2017 года Дума единогласно приняла закон, который позволяет причислить к «иностранным агентам» работающие на территории Российской Федерации международные СМИ. Голосование в нижней палате стало ответом Кремля на решение американцев поступить так со спутниковым телеканалом RT, который контролируется президентом Путиным. Как бы то ни было, закон, очевидно, будет применим и к европейским СМИ.
Пусть сама по себе эта мера не имеет большого значения, она все же усиливает зародившуюся в 2008 году тенденцию к постепенному разрушению отношений Европейского союза и России. В том факте, что пришедший к власти в 2000 году Владимир Путин все больше отдаляется от Европейского союза (хотя и ощущает культурную и политическую близость к нему), не было ничего неизбежного.
В течение первых девяти лет у власти он следовал дружественной политике по отношению к Западу, которая значила для него намного больше стратегии добрососедских отношений с Китаем. На встрече с министром иностранных дел Франции Юбером Ведрином (Hubert Védrine) в Москве в 2000 году президент Путин выразил надежду на то, что европейцы помогут России установить правовое государство и торговое законодательство, сравнимые с их собственными. После исламистских терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года россияне предложили американцам всю свою логистическую поддержку в «войне с терроризмом» Буша-младшего. После взятия Кабула в ноябре 2001 года и тактического отступления талибов американцы организовали во Франкфурте международную конференцию по восстановлению и «демократизации» Афганистана: эту миссию они хотели доверить НАТО. Россияне же не забыли, какими проблемами обернулось для них собственное военное присутствие в стране (1979-1989гг.) и пытались отговорить американцев от этой затеи. США не послушали Россию, но та все равно предоставила американской армии логистическую помощь. Москве было не по душе вторжение «англосаксов» в Ирак Саддама Хусейна в марте 2003 года, но она ничего не сделала, чтобы этому помешать. В то же время она входила во все структуры диалога, куда приглашали ее брюссельские институты.
Переход Путина на более жесткую линию связан с двумя явлениями: расширением НАТО дальше на восток (вступление в альянс стран Балтии в 2004 году) и «цветными» революциями в соседних бывших советских республиках (Украина, Грузия, Киргизстан…). У Путина как у геополитика классической школы, который верит, что география определяет силу в большей степени, чем экономика, сложилось ощущение, что США пытаются взять Россию в кольцо. Существовал ли на самом деле в Белом доме такой план? Честно говоря, на этот счет имеются сомнения, поскольку американцам последние 20 лет явно не хватает стратегического стержня. Как бы то ни было, в дипломатии чувства играют большую роль, чем факты. Раз Кремль впал в паранойю, европейцам нужно было его успокоить. Но они этого не сделали.
В ходе последнего украинского кризиса Франция, Германия и Польша упустили историческую возможность, когда не настояли на реализации внутриукраинского соглашения от 21 февраля 2014 года между сторонниками России и Запада. При этом они сами блестяще провели переговоры о его подписании и выступили его гарантами. Результатом этой непонятной небрежности Европы стали аннексия Крыма, отделение Донбасса, санкции против России и ответные меры Москвы.
Была ли оправдана военная реакция России, которая зачастую носила «гибридный» характер? Нет. Она противоречит гарантии территориальной целостности, предоставленной Украине в обмен на ее денуклеаризацию президентом России в декабре 1994 года. По счастью, Путину (в стране его считают центристом) хватило мудрости вовремя остановить казаков, пока они не попытались установить территориальную связь между Россией и Крымом.
Проблема в том, что дрязги на Черном море и Днепре скрыли от глаз Европы и России важные современные вопросы. Их конфликт совершенно бессмыслен с точки зрения угроз для их цивилизации (радикальный ислам) и экономики (шелковый путь Китая). Европейский союз нуждается в России, чтобы дать эффективный отпор торговой гегемонии Пекина. Россия же нуждается в Европе, чтобы построить у себя то, чего ей так остро не хватает: правовое государство.
