9 мая ждут и в Одессе. Бои, в которых наряду с красноармейцами участвовали и жители, длились два с половиной месяца. За тот массовый подвиг Одессе присвоено звание города-героя. Помнит ли свершения своих дедов и прадедов нынешнее поколение? Об этом в репортаже нашего специального корреспондента.

Квартирный вопрос

Улыбки исчезли с одесских улиц. Знаменитый говорок и прибауточки остались в прошлом. В парке у памятника Пушкину местный писатель Альберт Малиновский продавал книги. Свои. На лотке призыв: «Сохраним уникальный одесский язык». Интересуюсь: а он в опасности?

— Да это чисто реклама, я вне политики, — уклончиво отвечает литератор, предваряя мой следующий вопрос.

Одесситы не любят говорить о «текущем моменте». Пепел сгоревших в Доме профсоюзов бьется в их сердцах. Только как ни сильна жажда отмщения, нет сейчас той силы в городе, которая смогла бы организовать сопротивление киевскому режиму. Сегодня здесь хозяйничают радикальные националисты. У мэрии они разбили палаточный лагерь, вывесили красно-черный флаг и плакат: «Одесса без Труханова». Геннадий Труханов — законно избранный мэр, человек уважаемый. Но не радикалами. К чучелу градоначальника они приделали табличку: «Первому московскому мэру города Одессы». Важная деталь: чучело обезглавлено. Намек более чем прозрачный. Милиционер прогуливается поодаль.

Словом, одесситам не до героического прошлого. Захожу в Военно-исторический музей минобороны Украины, расположенный напротив Дома офицеров. Местные сюда почти не ходят. В основном приезжие — Россия, Израиль.

— Из семи залов открыт лишь один, — жалуется заведующая Наталья Югова. — Большая часть экспозиций посвящена обороне Одессы. У нас собрано очень много материалов, гораздо больше, чем выставлено. Но расширяться возможности нет. Начальство называет наш музей сепаратистским, требует, чтобы к осени сделали зал по АТО.

От звания, присвоенного городу «ненавистным» Советским Союзом, отказываться в Одессе не собираются. Но на Россию обижены. Одни за то, что «суется», другие — наоборот, за то, что «не уберегла». Пуще всех недовольны украинские военные моряки, из-за истории с Крымом их жизнь пошла наперекосяк. Многие, сохраняя верность присяге, перебрались из Севастополя в Одессу. Однако на новом месте жильем их никто не обеспечил, сказали: отвоюйте квартиры обратно. Супруги за ними не поехали, остались в Севастополе — благо квадратные метры там никто не отбирает. Вот и оказались моряки без жен и без жилья. Перспектив никаких.

В общем, в современности гордиться Одессе нечем. Впрочем, ошибаюсь, есть: музейными работниками, увлеченными и преданными своему делу. О том, как упорно бились их предки, они, люди разных национальностей, готовы рассказывать часами.

— Наша оборона в истории Великой Отечественной стоит особняком, — поведал научный сотрудник музея Николай Овчаренко. — 22 июня войска были приведены в боевую готовность. В первую очередь благодаря начштаба Одесского военного округа Матвею Захарову, который серьезно отнесся к оперативной информации о том, что в тот день возможно нападение. За несколько часов до вторжения поднял солдат по тревоге и приказал выдвинуться к границе. Также заранее перебазировал самолетный парк. Так что артиллерийские и авиационные удары противника пришлись по пустым казармам и аэродромам. Из всего округа было уничтожено только три самолета.

Это стало неожиданностью для агрессора. В первые дни войны фашисты вторглись на советскую территорию на 35–50 километров, а Одесский округ прочно удерживал государственную границу. И даже ходил в контратаки: например, измаильский погранотряд при поддержке артиллерии перешел Дунай и захватил плацдарм. С ходу взять Одессу румынским и немецким войскам не удалось, хотя с их стороны действовало более 600 тысяч человек против 9-й и 18-й армий Южного фронта численностью в десять раз меньше.

Немцы жали, обстановка складывалась тяжелая, но подпускать врага к морским воротам было нельзя. 5 августа последовала директива Ставки: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот».

Труба для миномета

К началу августа четверти миллиона захватчиков противостояли 34 500 советских бойцов.

— Такими силами удержать город было нереально, — продолжает Овчаренко. — Но выручили одесситы. В ополчение вступило более ста тысяч человек. Громадную роль в обороне сыграл помощник командующего Одесского оборонительного района генерал Аркадий Хренов. Под его руководством вокруг города воздвигли неприступные оборонительные сооружения, он перевел местную промышленность на военные рельсы.

Пожалуй, нигде в мире не было такого количества нестандартного оружия, которое выпускалось в дни осады на 134 предприятиях Одессы. Мины изготовлялись в корпусах консервных банок и в коробках для кинолент. Тракторы обшивались броней, с пулеметами наверху они наводили на врага ужас. Модель так и называли: НИ — «На испуг». Из больших баллонов для газирования воды конструировали огнеметы. В музее я видел много подобных поделок. Особенно поразил миномет, сваренный из водопроводной трубы.

— Мало кому известно, но бомбоубежища оказались неспособны выполнять свое предназначение, — продолжает сотрудник. — Когда снаряд попадал в здание с бомбоубежищем, то хоронил всех под обломками. Было принято решение в каждом дворике вырыть узкие окопчики глубиной в полтора метра и в них прятаться. Они были самой надежной защитой. Но вот что вас удивит: Одесса почти не подверглась разрушениям от бомбовых ударов, хотя над городом кружили сотни вражеских самолетов. Это благодаря летчикам 69-го истребительного полка, который возглавлял Лев Шестаков. Наши асы подлетали под вражеские бомбардировщики и атаковали их снизу, поднимаясь все выше и выше. Противник был вынужден тоже уходить вверх, сбрасывал бомбы с большой высоты, а те в этом случае неопасны: разрывались, не долетая до земли.

Через месяц осады враг выдохся. Бои уже шли под Москвой, и у Одессы фронт стабилизировался. Никто не думал, что город придется оставить. Раненые отказывались эвакуироваться на Большую землю, уверенные, что скоро начнется контрнаступление. Новый приказ Ставки — на этот раз о выводе войск из Одессы — прозвучал как гром среди ясного неба.

Организация отхода вошла во все военные учебники — настолько грамотно это было сделано. Не погиб ни один солдат, не потопили ни одного корабля. Впрочем, нет — один, под названием «Большевик», получивший 11 торпед, все же пошел ко дну. Но к этому времени на нем уже никого не осталось. Бойцы и экипаж на шлюпках перебрались на другое судно еще до вражеской атаки: оказалось, «Большевик» был неисправен.

15 октября поступил приказ: всем покинуть боевые позиции. Героическая оборона длилась 73 дня. На прощание предприняли хитрый маневр.

— Ночью бойцы отошли к порту, а днем на глазах противника строем вернулись на позиции, — рассказывает научный сотрудник. — Враг решил, что прибыло свежее подкрепление, значит, атаковать нет смысла. Следующей ночью бойцы оставили позиции окончательно. Фашисты хватились лишь через сутки, направили вдогонку авиацию. Но было поздно. 17 октября корабли уже подходили к Севастополю, навстречу вылетели наши истребители и изрядно потрепали врага.

Войдя в город, румыны начали зверствовать. Евреев и активистов сжигали живьем. То, что произошло в Доме профсоюзов в мае 2014 года, ничем не отличалось от расправы над мирными одесситами в октябре 1941-го. За несколько дней оккупанты уничтожили более 80 тысяч человек.

Застрелиться не хватило духу

В Одессе мне удалось встретиться с последним из ныне живущих участников героической обороны — легендарной медсестрой 95-й стрелковой дивизии Валентиной Лучинкиной, в девичестве Пислярук. Дали мне добрые люди телефон, звоню. Узнав, что я «из самой Москвы», она очень обрадовалась, пригласила к себе. И вот мы сидим в просторном доме, утопающем в глубине ухоженного сада. Пьем чай. На стенах старые снимки, где молодая Валентина Ивановна стоит в обнимку с мужем, с сыновьями. Да она и в свои 92 выглядит вполне бодро. Усадила в кресло, достала альбом с фотографиями и принялась рассказывать.

— Когда началась война, мне было семнадцать. Я перешла на второй курс техникума пищевой промышленности. Мы жили с мамой и двумя сестрами неподалеку от Привоза. Отец погиб в 1939-м — отправился на заработки и не вернулся. Сразу после объявления войны я побежала в военкомат, а там уже толпа добровольцев. Со мной, несовершеннолетней, разговаривать не стали, послали на уборку урожая. Потом отправили под Первомайск рыть окопы. Там я впервые пережила налет фашистских самолетов. Мы, молодые девчонки, сразу бросились в лесопосадку. Но были среди нас и женщины в возрасте, дети. Они добежать до леса не успели. Тяжело было видеть трупы тех, с кем только что рядом работала, разговаривала. Я снова пошла в военкомат и настояла, чтобы меня взяли в армию. Определили в 103-й медсанбат 95-й стрелковой дивизии. В мои обязанности, кроме первичных перевязок, входила доставка раненых в порт. Оттуда их переправляли в Новороссийск. По сей день восхищаюсь, как четко была налажена эвакуация. Сами понимаете, если в порт прибудут сотни санитарных машин, их сразу разбомбят. Поэтому автомобили прятались в переулках и к причалу въезжали по одному — по сигналу регулировщицы, такой же девчонки, как и я. Раненых быстро загружали на корабль, машина исчезала, и тут же появлялась следующая.

После 18 августа раненых стало поступать особенно много. Перевяжут — они снова рвутся на передовую.

— А были и тяжелые, — замечает Валентина Ивановна. — Чтобы как-то облегчить страдания бойцов, клала им руки на голову, они клали свои руки сверху. Некоторые плакали — от бессилия, потому что были не в состоянии держать оружие. Многие не могли самостоятельно пить. Я сворачивала из бумаги воронку и через нее вливала воду в рот. Благодарные глаза мне снятся до сих пор.

У пожилой женщины навернулись слезы.

— Вы не представляете, какая атмосфера была, — продолжает она. — Когда по медсанбату разносилось: «Девочки, нужна такая-то группа крови!», медсестры бежали наперегонки... 15 октября мы с последними ранеными загрузились на корабль. В медсанчасти остались лишь тяжелые, с ними врачи. Помню профессора Валентина Кофмана. Через несколько дней он уступит свое место в самолете на Большую землю беременной женщине. Фашисты его расстреляли. Когда корабль отплыл, я вышла на палубу и заплакала. Одесса горела. Пылали дома, склады, заводы. В городе оставались две мои сестры. Из трюма вышел лейтенант Сережа Боков и сказал: «Чего же ты плачешь? Ведь у тебя сегодня совершеннолетие». Да, мне в тот день исполнилось 18...

Прибыв в Севастополь, девушка продолжила службу в медсанбате, который размещался в Круглой бухте. Героическая оборона крымской цитадели продолжалась 250 дней.

— И вдруг известие: город пал, на нас движется крупный отряд немецких мотоциклистов, — продолжила Валентина Ивановна свои, уже севастопольские, воспоминания. — Раздали оружие, и мы, 15 человек врачей и медсестер, залегли за насыпью. Показались немцы, и мы открыли огонь. Стреляла из пистолета и я. Не знаю, попала ли. Отбив атаку, отступили к Херсонскому маяку, куда, по слухам, собирался прийти корабль для эвакуации. Народу собралось много. Вражеская авиация не давала судам подойти к берегу. Когда ночью появился катер, к нему бросились все, кто мог. Нам места не хватило. Кто-то сказал, что в море стоят корабли — нужно только доплыть, и там подберут. Я, как и многие, кинулась в море и поплыла. Но шинель и сапоги потянули на дно. Меня спасли. Сидела на берегу и думала: зря, надежды уже не было. Мы собрали партийные билеты и спрятали в скалу. Бреду по берегу и вдруг из какого-то разбитого блиндажа слышу голоса. Заглянула. Там офицеры, комиссар и молодой парень, комсорг. Решили, что нужно исполнить последний долг — застрелиться. Первым из блиндажа вышел комиссар. Раздался выстрел. За ним последовали офицеры. Мы остались с комсоргом вдвоем. Он по примеру своих товарищей достал пистолет и пошел. Но вскоре вернулся и признался: не хватило духу. Я отобрала у него пистолет, выбралась на воздух, взвела курок. И тоже не смогла. Возвратилась. Не помню, сколько мы так просидели. Снаружи раздался рокот мотоцикла. Мы выскочили, подумали, наши. Оказались румыны. Меня повели в одну сторону, парня — в другую.

Офицер приказал снять сапоги, шинель, гимнастерку. Осталась босая в лифчике, трусиках и юбчонке. Даже не было нижней рубашки — ее я на бинты изорвала...

Путь в разведку

Валентина Ивановна умолкла. Затем, после тяжелой паузы, словно очнулась:

— Нас, колонну военнопленных, несколько дней вели в Симферополь. Если кто-то падал, пристреливали. Пытавшихся помочь упавшему тоже убивали. Но все равно товарищи помогали, тащили ослабевших на себе. Спали на земле. Фашисты выискивали женщин помоложе. И еще развлечение у них было — до смерти избивали бойцов. Нас не кормили, не подпускали к воде. Говорили: «Укажите комиссаров и командиров, получите хлеб и воду». Но никто не указывал. И тогда один мужчина с сорванными ромбами воскликнул: «Я комиссар Павел Коновалов! Дайте людям хлеб и воду!» Его расстреляли, а нам ничего не дали. У Симферополя дорога сузилась. На обочину вышли местные жители в надежде увидеть в колонне родных. Пленные стали подталкивать меня к краю: «Валя, беги! Ты без гимнастерки!» А мне уже не хотелось. Я до этого пыталась убежать — догнали, избили прикладами. Когда охранник отвернулся, меня буквально вытолкнули из колонны в толпу, и она с готовностью расступилась, закрыв собою.

Так наша героиня оказалась на свободе. Ее приютила женщина из полуразрушенного дома. Дала одежду, накормила. Через пару дней к ним присоединилась еще одна бежавшая медсестра, одесситка Муся Давыдович. Девушки решили пробиваться через линию фронта к своим. Но дошли только до озера Сиваш.

— Там были татарские заставы. Лютовали хуже фашистов. Пришлось повернуть и добираться до Одессы. Не буду рассказывать, через что пришлось пройти, чтобы попасть в родной город, — это страшно! А когда пришли, испытали шок. Кругом музыка, работают рестораны, кинотеатры. Одесситки гуляют с румынами. Это после того ужаса, который мы видели. Родные меня не узнали — опухшая, с черными кругами под глазами...

Одесса. Молдаванка. Блошиный рынок. Лето 1943 года (оккупация)

Тетка устроила Валентину лаборанткой в психиатрическую больницу. Однако сидеть спокойно девушка не могла. Решила с сестрами и товарищами начать подпольную борьбу. Но как? Выслеживать и убивать фашистов? Нельзя — за одного убитого оккупанты расстреливали сто заложников.

— У нашего товарища Шуры Хренникова было радио, — рассказывает Лучинкина. — Фашисты говорили, что Москва пала, немцы дошли до Урала и советская армия практически разбита. Мы собирались у Шуры, переписывали от руки сообщения Информбюро и подкладывали женщинам на Привозе. Потом наблюдали, как они читали наши сводки, их лица светлели.

После того как советские войска вошли в Одессу, девушка собралась было вернуться к медицине, однако неожиданно ей предложили службу в разведке. Не иначе, с подачи загадочного Сережи. Так началась новая страница жизни нашей героини. Ее забросили с парашютом на вражескую территорию в район румынского города Тимишоара, но это уже отдельная история...

Жизнь после войны сложилась счастливо. Работала в райкоме, стояла у истоков создания Военно-исторического музея, который потом возглавила. Главный предмет гордости — издание воспоминаний героев-одесситов.

— Все, что происходит сейчас на Украине, — временное, ненастоящее, — говорит она. — Настоящее — вот здесь, в этих книгах.

Валентина Ивановна достала несколько томов тех самых воспоминаний. Они предназначались для молодого поколения, но сегодня ему забивают голову совсем другими героями, по сути, предателями, служившими фашистам.

А куда делись настоящие патриоты Одессы? Где потомки тех легендарных бойцов, где одесский героизм и лихость, про которые слагали песни и снимали фильмы? На эти вопросы Валентина Ивановна ответить не смогла. Только грустно улыбнулась.

http://portal-kultura.ru/artic...

Рейтинг публикации:

5

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: