Учитывая мобилизационные возможности Советского
Союза, можно смело утверждать: победа СССР в войне против Германии была
абсолютно закономерна
В нашей исторической науке за 65 лет сложилось четкое представление
как о причинах и ходе Второй мировой войны, так и о возможных
альтернативных сценариях развития событий. Взгляды российских
специалистов на войну представляет один из ведущих отечественных военных
историков, заведующий кафедрой международных отношений МГИМО профессор Михаил Наринский.
— Одни историки считают победу СССР в войне с Германией
закономерностью, другие — аномалией, а патриарх Кирилл назвал ее чудом.
Вам какая точка зрения ближе?
— Я думаю, что победа антигитлеровской коалиции во Второй мировой
войне и победа Советского Союза в Великой Отечественной была вполне
закономерна, поскольку общее соотношение сил было явно не в пользу
агрессоров. Если говорить о победе нашей страны, то, учитывая
мобилизационные возможности Советского Союза, можно утверждать, что
победа эта тоже была закономерна. Просто она была достигнута громадными
усилиями и гигантскими жертвами. А чуда никакого не было. Была стойкость
народа, его страдания, лишения, жертвы. Все это и привело к Победе.
— Но после разгрома 1941 года от Красной армии почти ничего не
осталось, и ни Англия, ни США не верили, что Советский Союз выстоит в
противостоянии с Германией.
— Ну, во-первых, от армии все-таки кое-что осталось, иначе не было бы
перехода наших войск в контрнаступление под Москвой в декабре 1941
года. Конечно, те силы, которые вступили в бой с противником в июне
41-го, действительно были разгромлены, но оставались войска в Сибири, в
азиатской части нашей страны, просто их надо было подтянуть. Другое
дело, что армия была в очень тяжелом положении, были колоссальные потери
и в людях, и в технике. Тем не менее страна смогла мобилизоваться.
Если говорить о США и Англии, то Соединенные Штаты вообще вступили в
войну только в декабре 1941 года, до этого они были невоюющей страной.
Что касается Великобритании, те контакты с советскими представителями,
которые были и летом 41-го года, и осенью, в общем-то убедили британцев,
что СССР выстоит. Не случайно уже в декабре 1941 года Москву посетил
министр иностранных дел Великобритании Иден, который вел переговоры с
советскими руководителями. Так что в декабре 1941 года, я думаю,
сомнений в исходе войны уже ни у кого не было.
— Но если заранее было понятно, что коалиция сильнее Германии, почему все-таки Гитлер напал на Советский Союз?
— Очевидно, что немцы допустили просчеты и ошибки, главной из которых
была недооценка потенциала Советского Союза. Гитлер рассчитывал на
быстротечную кампанию против СССР и явно недооценил силы Советского
Союза, его возможности к сопротивлению. У гитлеровского руководства было
много заблуждений — и политических, и чисто военных. Например, немцы
считали, что как государство Советский Союз является непрочным и под
ударами немецкой армии должен развалиться, учитывая социальные
преобразования 1930-х годов, которые часто проходили в болезненной
обстановке, с недовольством части населения. К тому же немцы
приуменьшали возможности Красной армии к сопротивлению, переоценивая
ущерб от тех чисток, которые Сталин провел среди командных кадров армии в
1937-1938 годах. Гитлер как-то не очень понимал, что это будет «война
народная, священная война».
— А почему Советский Союз не развалился в 41-м, а в 91-м, в гораздо более спокойной обстановке, — развалился?
— Наверное, сыграли свою роль терпение, стойкость русского народа и
других народов нашей страны, а также чувство глубинного патриотизма.
Ведь не случайно Сталин апеллировал к русскому патриотизму, традициям
русского народа, тем историческим деятелям, которые воплощали борьбу
против захватчиков, — это и Минин и Пожарский, и Кутузов, и Суворов, все
они были задействованы в пропаганде. Ну и, конечно, этому
способствовала жестокая политика гитлеровцев на оккупированных
территориях — она не оставляла никакого выбора нашему народу.
— Но про нее же в 1941 году еще не знали.
— Как только узнали, сразу возникла соответствующая реакция.
Необходимо учитывать и то, что советские люди защищали свое Отечество,
его право на существование.
— Судя по воспоминаниям очевидцев, до 1944 года, когда стали широко
известны ужасы Ленинградской блокады и зверства гитлеровцев в
Белоруссии, отношение русских к немцам, во всяком случае к пленным, было
вполне человечным.
— Я согласен, что большой ненависти к немцам не было, известно, что
некоторые другие участники гитлеровской коалиции вели себя значительно
хуже, чем немцы. Например, румыны, которые участвовали в оккупации южных
районов Украины. Но тем не менее гитлеровцы допустили большую ошибку,
фактически не используя национальный вопрос для победы в войне.
— Так они и не могли — у них же все базировалось на идее расового превосходства арийцев.
— Вот это «арийское превосходство» и порождало соответствующую
реакцию других народов. Те пропагандистские лозунги, с которыми Гитлер
вел эту войну: превосходство арийской расы, необходимость расширения
жизненного пространства для арийцев, «окончательное решение» еврейского
вопроса, славяне — «недочеловеки», которые подлежат порабощению и должны
только обслуживать германских господ, — все это так или иначе
проявлялось. И эта гитлеровская политика сыграла свою роль.
— В 1930-е годы международная обстановка была такова, что казались
возможными любые союзы, и Гитлер, похоже, и вправду верил, что он может
заключить союз с Англией против СССР.
— Тогда действительно были очень разные варианты расстановки сил на
международной арене, и то же руководство Великобритании, проводя
политику умиротворения Гитлера, вело двойную игру. Но Гитлер сам
перечеркнул возможности договоренностей с Англией, потому что они были
реально достижимы, наверное, лишь до марта 1939 года — до того, как
Гитлер, по сути дела, разорвал Мюнхенские соглашения, ликвидировав
независимость Чехословакии, расчленив ее на протектораты и Словакию,
которая формально была независимым государством, а фактически находилась
под германским контролем. И тут англичане задумались: а можно ли вообще
с Гитлером о чем-нибудь договариваться, насколько это договороспособный
субъект в международных отношениях?
Конечно, все, что произошло в марте 1939 года, заставило
Великобританию перейти от политики умиротворения и уступок к политике
гарантий малым государствам Европы, чтобы поставить какие-то барьеры на
пути дальнейшего продвижения Гитлера. Потому что полное доминирование
Гитлера в Европе совершенно Великобританию не устраивало. Отсюда и
переговоры с Советским Союзом летом 1939 года, и объявление Англией и
Францией войны Гитлеру после нападения Германии на Польшу 1 сентября
1939 года.
У Гитлера ведь оставались сомнения, захотят ли британцы ввязываться в
это дело, тем более что были контакты, зондажи, прощупывания
возможности англо-германских договоренностей. Но мне кажется, что после
весны 1939 года это все имело второстепенный характер: британские
правящие круги и общественное мнение склонялись к необходимости
остановить Гитлера. С тем, что Гитлер подчинит своей воле всю
континентальную Европу, а Англия останется на своих островах без
каких-либо союзников на континенте, британцы смириться не могли.
— Существует версия, что тройственный союз Германии, Италии и Японии
мог превратиться в «Пакт четырех», что Советский Союз мог к немцам
присоединиться.
— СССР рассматривал такой вариант после визита Молотова в Берлин в
ноябре 1940 года, когда гитлеровское руководство предложило Советскому
Союзу присоединиться к этому пакту. Но при этом СССР выдвигал совершенно
конкретные условия: дайте нам свободу рук в Финляндии, дайте
определенные позиции в Юго-Восточной Европе — в Болгарии, в Югославии.
Так что советское руководство готово было рассматривать такой вариант
только на выгодных для СССР условиях. А гитлеровское руководство к этому
было совсем не готово. Фактически это был блеф со стороны Германии,
потому что к моменту визита Молотова в Берлин Гитлер уже разрабатывал
план нападения на СССР. Так что все разговоры о присоединении СССР к
Тройственному пакту заглохли, и германское руководство не захотело их
продолжать.
— В нашей историографии в последнее время активно продвигается такая
идея: Гитлер напал на СССР, потому что видел в нем последнюю надежду
Англии. И, отдавая летом 1940 года приказ о разработке плана
«Барбаросса», он якобы так и заявил. Это несколько странно, учитывая,
что буквально за полгода до этого закончилась Советско-финская война, в
ходе которой Великобритания оказывала однозначную поддержку финнам,
вплоть до намерения послать в Финляндию экспедиционный корпус для
ведения боевых действий против Красной армии. И вдруг СССР оказывается
последней надеждой Англии. Что же произошло за эти полгода?
— Как известно, немцы планировали высадку на Британские острова. Но
потом отказались от этого плана и сделали ставку на блокаду и
бомбардировки Великобритании, чтобы заставить англичан пойти на условия
Гитлера. И в этом смысле, конечно, Советский Союз был важен для англичан
как последняя мощная держава на европейском континенте, которая не
подчинялась Германии. Но, с моей точки зрения, британский фактор не был
решающим для Гитлера, поскольку само существование Советского Союза как
силы, которая могла в чем-то уравновешивать германское влияние, было для
фюрера с его политикой установления господства Германии на европейском
континенте абсолютно неприемлемо. Но в целом, конечно, стратегия Гитлера
была нацелена на установление господства в Европе — разгромить СССР,
затем подчинить Британию, затем в союзе с Японией и Италией установить
господство в Евразии, а может, и во всем мире.
— Возможно, это была только пропаганда, ведь Гитлер же не был сумасшедшим?
— К сожалению, это были вполне серьезные планы. Не забывайте, что до
нападения на Советский Союз Гитлеру очень многое удавалось, и он
подчинил значительную часть Европы. Взять хотя бы разгром Франции,
которая в 1930-е годы считалась одной из самых мощных военных держав
мира. А чем все это обернулось? Быстрым разгромом. И кстати, для Сталина
это был громадный удар, потому что он, конечно, рассчитывал на затяжную
войну на Западе. Все его расчеты лета 1939 года, включая пакт
Риббентропа — Молотова с его секретным протоколом, как раз строились на
том, что между Германией и Францией будет затяжная война, и Сталин
говорил об этом в начале сентября 1939 года в беседе с Георгием
Димитровым: «Пусть они на Западе хорошенько передерутся». Его расчеты
строились на опыте Первой мировой войны, Сталин надеялся, что немцы и
французы будут сидеть в окопах, а он будет решать свои задачи так, как
захочет. Поэтому, конечно, то, что немцы обошли линию Мажино и
прорвались на территорию Франции, для Сталина в мае 1940 года было
шоком. Как вспоминают некоторые участники тех событий, Сталин, узнав о
капитуляции Франции, воскликнул: «Что же нам теперь делать? Это не
входило в мои расчеты». Наверное, это был самый большой сталинский
просчет.
— После Сталинграда, когда Англия и Америка в очередной раз
отказались открыть второй фронт, они на конференции в Касабланке приняли
известное требование к Германии о безоговорочной капитуляции. Объясняют
это тем, что США и Великобритания всерьез опасались заключения между
Сталиным и Гитлером сепаратного мира, поскольку стало понятно, что у
Гитлера для победы сил уже нет, а у СССР — еще не было. Был ли на самом
деле реален «Брест-Литовский мир-2»?
— Я думаю, что как раз после Сталинграда это стало абсолютно
нереально. Если и были какие-то зондажи со стороны Сталина, что отражено
в воспоминаниях участников событий, то это происходило в критические
месяцы 1941 года. Тогда Сталин через болгарских дипломатических
представителей вроде бы пытался прощупать возможность заключения мира с
Гитлером. Естественно, на выгодных для Гитлера условиях, потому что
положение Советского Союза было трагическим. После Сталинграда любые
возможности сепаратных переговоров были нереальны, поскольку Сталин был
окрылен этой победой и ни о каких компромиссах с Гитлером не думал.
Другое дело, что, действительно, в Соединенных Штатах и
Великобритании опасения относительно возможности советско-германского
перемирия существовали. Но реальная возможность свершения события и
представления в головах политиков о возможности свершения события — это
очень разные вещи.