Виктор Колкутин: Поляки знают что расследование крушения самолёта Качиньского было проведено правильно

На прошлой неделе польские власти официально объявили о возобновлении расследования причин авиакатастрофы самолета Ту-154, произошедшей в России в апреле 2010 года. В ней погиб президент Польши Лех Качиньский и основная часть политической элиты этой страны.

В МИД РФ, комментируя решение Варшавы, признали новое следствие по делу «суверенным правом суверенного государства».

Ранее польское следствие пришло к выводу, что крушение произошло из-за ошибки пилотов. Но победившая на выборах партия «Закон и справедливость», возглавляемая братом погибшего президента Ярославом Качиньским, продвигает версию о том, что причиной катастрофы мог стать взрыв на борту.

Выступая в четверг в Варшаве на брифинге, министр обороны Польши Антоний Мачеревич заявил, что самолет президента разрушился в воздухе еще до падения на землю. По словам министра, у государственного следственного комитета Польши имеется полный отчет о работе приборов лайнера — от начала полета до его разрушения в воздухе, которое произошло на высоте около 15-18 метров над землей.

Также на брифинге стало известно, что сформирована новая правительственная комиссия по расследованию авиационных происшествий, которая займется выяснением причин катастрофы под Смоленском. В Министерстве обороны республики в четверг было подписано соответствующее распоряжение главы ведомства Антония Мачеревича. Комиссия соберется в начале марта.

Мачеревич в своей речи осудил ранее находившихся у власти польских политиков, которые «отдали расследование в чужие руки», «приняли навязанные условия» и не включили в отчет «российскую ответственность за произошедшее». «Это сделало невозможным выяснение правды», — заявил министр, которого цитирует ТАСС.

Он отметил, что были скрыты основные факты и информация, которые «существенно изменяют взгляд на события». Как утверждает министр, среди них — уничтожение 400 отчетов, которые были доставлены в польский Генштаб 10 апреля.

Глава Минобороны выразил уверенность, что, вне зависимости от результатов будущего расследования, итоги работы комиссии позволят приблизиться к правде и «справедливо осудить несущих ответственность за эту трагическую катастрофу».

Вот, собственно, о правде мы и беседуем сегодня заслуженным врачом Российской Федерации, доктором медицинских наук, профессором по специальности «Судебная медицина», а также главным судмедэкспертом, принимавшим непосредственное участие в расследовании авиакатастрофы под Смоленском – Виктором Колкутиным.

- Безусловно, апрель 2010 года — черная строка в истории Польши.Впервые в новейшей истории в авиационной катастрофе произошла гибель всего руководства европейской страны. Жутко и совершенно неожиданно, что в одном месте собирается столько высокопоставленных людей и погибает. Очень хочется верить, что такая трагедия больше никогда не произойдет, но раз уж она случилась, то из истории этого факта не вымараешь.

Хочу сказать, что в такие критические моменты невольно испытываешь гордость за свою профессию. И не потому, что за счет человеческого горя ты можешь как-то продвинуть свои идеи, показать какой опыт ты накопил. Здесь другое. Имеющийся багаж знаний, который ты приобрел в нашей стране, оказывается достаточным для того, чтобы решить некую профессиональную сверхзадачу.

Иначе как сверхзадачей никак не назовешь сложные специальные вопросы, которые были поставлены перед российскими экспертами в те трагические дни. Искренне убеждён, что ни одна экспертная структура в мире, кроме нашей российской, в такой короткий промежуток времени, не смогла бы полноценно обеспечить расследование этой авиационной катастрофы.

Вся работа экспертов началась и протекала в объективно неблагоприятных условиях. Первое — трагедия случилась в труднодоступном месте. Потребовались огромные усилия, чтобы собрать тела всех погибших, фрагменты тел, у которых случились разрушения. Важно было правильно отсортировать тела и останки.

(фото взято из открытого источника )

Второй не менее важной стратегической задачей была необходимость правильного определения места, где следовало проводить экспертизы. Можно было начать исследования ещё в Смоленске — достаточно крупном городе. Однако, по нашему предложению руководство в лице нынешнего министра обороны С.К. Шойгу, который тогда был руководителем МЧС России, и министра Минздравсоцразвития России Т.А. Голикова приняли единственно правильное решение о переносе экспертных исследований в Москву.

Никто тогда не представлял объем предстоящей работы, поэтому практически всех погибших сразу увезли в Москву — кроме президента Польши, личность которого быстро установили на месте и тело практически сразу отвезли в Польшу. Это был первый правильный и разумный шаг.

Казалось бы мы потеряли целых двое суток, но… Главное — удалось сконцентрировать все исследования в одном месте, в одном учреждении, которое на тот момент реально было способно прыгнуть «выше головы». Это бюро судебно-медицинской экспертизы департамента здравоохранения города Москвы. Туда и были доставлены тела погибших поляков.

И вот такая концентрация погибших в одном месте, а затем выполнение целого плана экспертных действий, к сожалению, не учитывались коллегами в последующих случаях авиакатастроф (несмотря на то, что этот опыт был достаточно подробно описан и в научных статьях и в методических рекомендациях). В частности, в недавней трагедии на Синайском полуострове. Там почему-то очень многие важные моменты не были соблюдены.

Самый главный момент, который удалось отстоять — это не направлять труп на секционное исследование до того момента, пока не произошло его опознание.

Списочный состав погибших был известен (плюс-минус один-два человека). Кто-то мог выскочить (из самолета до взлета — прим. ред.) из обслуживающего персонала, кто-то мог в последний момент поменяться (те же охранники президента), но основное количество было понятно.

При этом следовало помнить, что секционное исследование должно было быть проведено до начала естественного изменения тел. Не соблюсти это правило было бы непростительно.Отделить военнослужащих от духовенства помогли элементы одежды. А вот у погибших женщин имелись очень похожие украшения. Когда родственники говорили, что у них были такие-то украшения, аналогичные были и на других телах. Приходилось выяснять любые, самые мелкие детали. И так мы двигались, шаг за шагом, от простого к сложному.

Такая предварительная сортировка позволила разделить тела погибших людей на несколько групп. Дальше уже можно было выискивать более тонкие, более индивидуальные, детализирующие признаки, которые помогали определить родственники и опознаватели.

Работа шла несколько дней. Когда мы решили, что можно приступить к секционным исследованиям, поступило новое требование польской стороны. Они настаивали на тотальном проведении генетических экспертиз. Исходили из простого: раз есть метод, позволяющий идентифицировать человека с помощью генетических характеристик, надо его использовать.

Новая задача могла существенно затянуть всю процедуру идентификации. Такую экспертизу можно сделать достаточно быстро, так и биться с ней два-три месяца. Бывают технические моменты, которые препятствуют выделению ДНК, и тогда срок может оказаться неограниченным. Тем не менее, наше руководство пошло навстречу пострадавшей стороне.

Первое, что сказали поляки — отберите нам пробы, а генетику мы будем делать у себя в Польше. Если бы мы это сделали, то расследование могло совсем увязнуть. Экспертизы проводились в другой стране, по неизвестным методикам, с неизвестными препаратами и реактивами, а наша сторона получала бы только сведения о результате, который был получен неизвестным для нас способом.

Однако,все разрешилось очень быстро и просто. Польская сторона во главе с тогдашним министром здравоохранения Э. Копач изъявила желание ознакомиться с возможностями исследований нашего генетического блока. Когда они увидели генетическую лабораторию российского центра СМЭ — они признались, что у них нет такого оборудования и подготовка польских специалистов гораздо ниже, поэтому было решено работать в Москве.

Таким образом, первый вариант возможного затягивания следствия пострадавшей стороной отпал сам собой, но тут же возник второй момент. Как известно, для проведения генетической экспертизы необходим сравнительный материал. Его надо было где-то взять. Приехали родственники погибших, ещё какие-то люди. При этом не совсем было понятно, кто есть кто.Поначалу часть этих «приезжих» пыталась максимально все дезорганизовать, проникнуть туда, куда им не надо было проникать, получать информацию, которую получать им было не нужно.

Затем прибыла группа польских экспертов, которые по замыслу должны были участвовать в нашей работе: исследованиях и медицинском опознании. Однако, никакой активности они не проявляли. И их миссия лично для меня, мягко говоря, так и осталась непонятной.

Где-то на четвертый-пятый день после катастрофы экспертная работа вошла в нормальное русло, но, как я уже сказал, у польской стороны возникло желание сделать генетическую экспертизу. Российская сторона пошла им навстречу. Казалось бы всё просто — родственники погибших здесь, в Москве. Нужно обозначить время, когда они к нам прибудут. Возьмем у них биологический материал и сделаем экспертизы. Но… Все они, как по команде, заняли непримиримую позицию – дескать, мы ничего в Москве сдавать не будем.

Не знаю было ли это сделано специально или здесь сказалась европейская осторожность по отношению к нам, но родственники в Москве пробы для проведения генетических исследований сдавать наотрез отказались. Оставался последний вариант.

Мы попросили привезти личные вещи погибших: расчески, зубные щетки, бритвенные станки — то, на чем могли остаться частицы кожи, волос, элементы одежды с потожировыми выделениями. По некоторой наивности мне казалось, что сейчас все это привезут в ящичках, пакетиках, свертках, все будет подписано и пронумеровано, но… Польская сторона доставила большие картонные коробки, в которых все было свалено в одну кучу.

Мало того, что это выглядело как откровенное проявление неуважения к нашим экспертам, такой вариант еще и затруднил всю генетическую экспертизу. Тем не менее, обозначенные российским руководством сроки проведения экспертиз, включая генетическую, были выдержаны полностью. Все было сделано вовремя. Результаты нашей работы соответствующим образом были представлены для ознакомления польской стороне, родственникам погибших, которые были заинтересованы поскорее увезти на родину тело их близкого человека.

Однако как показывает практика, спустя некоторое время начинаются«брожения умов»: ах, выдали не то тело. Это притом, что родственникам предъявлялись все материалы, устанавливающие личность конкретного погибшего человека, начиная от элементов одежды, заканчивая результатами генетической экспертизы. И забирая тело, родственники подписывали документ о том, что у них нет никаких сомнений в том, чье тело они забирают.

Мы многократно перепроверяли личность погибшего на различных уровнях возможностей судебной медицины. После того, как все полностью совпадало, объявляли об установлении личности конкретного погибшего. И только тогда уже вместе с наработанной экспертной фактурой тело предъявляли конкретному опознавателю для визуального опознания.

Я отметил для себя, что психологическая устойчивость европейских опознавателей намного ниже, чем у российских. На территории Российской Федерации наши соотечественники тоже попадают в трагические ситуации. Понятно, что они тоже вынуждены искать и опознавать своих родных в подобных авариях, в тяжелых для психики условиях. И в этом смысле наши, в отличие от поляков, более психологически устойчивы.

Многие мои коллеги отмечали, что у поляков весьма низкая психологическая устойчивость. Например, человек говорит, что у его родственника должна быть татуировка. У нас уже есть на примете тело с такой татуировкой. На определенном этапе мы предоставляем это тело и показываем татуировку. Спрашиваем, об этой татуировке вы говорили? — Да, об этой. Значит, учитывая, что больше ни у кого такой татуировки нет, вы можете подтвердить, что это ваш родственник? — Нет. Я не вижу его лица. Хорошо, — говорим мы, — вы не видите его лица. Но такая татуировка могла еще у кого-то быть? — Нет. Так значит это Ваш родственник? … Молчание. Психологический ступор. У женщин истерика.

У погибших поляков попадались очень специфические татуировки — с именами, с девизами. Был даже один опознаватель, изображение которого было вытатуировано на теле у одного из погибших. И когда этот опознаватель увидел самого себя на этой татуировке, он все равно сказал — нет, я не вижу лица погибшего. Я не могу подтвердить его личность. По нашим наблюдениям такое поведение — это свидетельство низкой психологической устойчивости.

Я так долго рассказываю об этом потому, что хочу сказать — каждый этап экспертной работы проверялся и перепроверялся. Мы никогда не переходили к следующему этапу, не завершив предыдущий. Да, на завершающем этапе были проведены секционные исследования, чтобы установить, какие были повреждения на теле: химические анализы, исследования одежды, установлены позы тех людей, от которых зависело жизнеобеспечение пассажиров. Но это было уже действительно завершающим этапом. Вначале надо было установить личность каждого погибшего.

Казалось бы, работа сделана, но … Уже через год нам попытались предъявить претензию, что часть тел погибших перепутана. Слушать такое просто грустно… Могу совершенно точно сказать, что если часть тел и была перепутана (что вообще вряд ли), то это случилось уже за пределами Российской Федерации. Если в Польше кто-то что-то перепутал — это личное дело Польши. Из Москвы каждый погибший ушел со своим именем. Тому подтверждение – результаты нескольких этапов работы российских экспертов на пределе возможностей современной судебной медицины и подписанных польской стороной документов.

Зачем была предпринята эта попытка — не знаю. Видимо, какой-то политический компонент. Более того, когда зашла речь о повреждениях, которые и стали причиной гибели людей, могу точно сказать — у всех без исключения причиной смерти была тупая травма тела. Она бывает либо при падении с большой высоты в замкнутом пространстве салона самолета, либо при падении на большой скорости, или с элементами и того и другого.

Если бы самолет разрушился в воздухе (мы знаем это по печальному примеру с «Когалымавиа»), тела бы собирали в разных местах. Как тела из разрушившегося в воздухе самолета могли бы так кучно находиться в одном месте на небольшой площади?

Даже один этот факт начисто отметает все подозрения, что самолет мог быть разрушен в воздухе. Никаких иных повреждений у погибших нет. Ни огнестрельных, ни ножевых, ни взрывной травмы. Никаких других, кроме одного – тупая сочетанная травма тела, что характерно именно для авиационной травмы.

- Но политическая конъюнктура Запада обязывает польскую сторону искать белые пятна в этом расследовании…

- Каждый политический заказ, который выдвинут той или иной стороной, ей же и выполняется. Будут искать прорехи в следствии, в действиях наших диспетчеров, в действиях экспертов. Могу совершенно точно сказать, что за работу экспертов я спокоен. Там на 100% было сделано все возможное и процентов на 30% — невозможное.

Самое важное в организации такого процесса — не допустить ошибок, даже если наступил какой-то технологический сбой. Вдруг такой сбой наступил, но ошибки все равно быть не должно. Технологический затор следует быстро ликвидировать, а общий алгоритм действий нарушен быть не должен.

Если какие-то действия приводят к нарушению алгоритма действий, тогда эти действия нарушают и всю логистику действий экспертов. Это означает, что вся стратегия действий изначально была построена неверно. Такого в принципе не должно быть.

Я на примере постараюсь объяснить. В нашем воинском уставе есть пункт о том, как должна готовиться горячая пища. Известно, что готовится она таким образом, чтобы от нее была польза, и не было вреда. Процесс и сама технология организованы таким образом, что даже если туда попадет болезнетворный микроорганизм (кишечная палочка, сальмонелла и т.д.), то, благодаря этапам термической обработки и приготовления пищи, это не должно вызвать заболевания. В этом заложен смысл логистики приготовления пищи. Так же и в экспертном деле.

Мы несколько дней уже работали по установленному алгоритму, а потом нам говорят — давайте сделаем еще генетику. Сбивающий фактор? — Безусловно. Но даже и тогда алгоритм нарушаться не должен. Да, генетика — это очень мощная ветвь экспертной деятельности, но даже ради неё нельзя делать что-то, нарушающее процесс экспертиз, что может потом привести к экспертным ошибкам.

Поэтому если польской стороне хочется искать наши огрехи — пусть ищут. Из тех документов, что я видел тогда, ни к чему не придраться. Можно только подбросить или сфальсифицировать. Сделать «идеологическую диверсию», видоизменить — это да. Поскольку материал на их стороне, это возможно, но из того, что мы имели тогда, и под чем поляки подписались, все им было известно «до тошноты, до скрипа в зубах». И если потом возникает желание посмотреть на это дело другими глазами — иначе как попыткой спекуляции в самом прямом значении этого слова не назовешь.

- Видимо в Польше существуют некоторые обывательские представления об этой истории. Что это заговор, что опять-таки все подстроено Путиным. А политики идут на поводу избирателей. Меняется власть, меняется повестка дня. Но разве можно оспорить судебно-медицинскую правду?

- Что касается вопроса об обывательской или экспертной правде… Мне это всегда напоминает ситуацию из «Золотого теленка», когда один из героев говорит — я это делал не в интересах правды, а в интересах истины. Говорим одно слово – «правда»или «истина» —  каждый понимает свое.

Вам приносят документ и говорят — смотрите, здесь стоит ваша подпись. А вы отвечаете — что хотите делайте, но я этот документ первый раз вижу. Я на этом документе никогда подписи не ставил. Вы действительно знаете, что никогда этого не делали, и вы говорите правду. И вот проходит этап экспертизы, результат которой отправляется в суд, и он принимает решение, что подпись выполнена вами.

Судья бьет молотком по столу и оформляет решение суда. И вы, не сделав никакого действия, становитесь автором этого действия, потому что так решил суд. Так устроен закон, что если суд признает вас автором действия, то вы автоматически становитесь этим автором. Или наоборот — вы говорите, это я сделал, это мое, я создал эту книгу, этот фильм, эту музыку — а вам отвечают — нет. Это не вы автор. Вы занимались плагиатом.

Опять экспертиза, опять решение суда — и вы, являясь автором и имея на руках свое детище, автоматически лишаетесь на него прав. К чему я это говорю? К тому, что есть две категории вещей. То, что есть на самом деле. И то, как люди привыкли это оценивать.

Если говорить об исторических событиях, о гибели людей, о каких-то катастрофах, мы всегда должны понимать одно — есть фактическая сторона события, и есть оценочная.

Проводили интересный эксперимент. В метро везли две категории людей. Одни стояли, другие сидели. Вагон ехал без остановок по темному тоннелю. Везли в течение двадцати минут. Те, кто стояли, сказали, что по ощущениям они ехали двадцать шесть — двадцать восемь минут. Те, кто сидели, сказали, что ехали двенадцать-четырнадцать минут. Правда в том, что везли их двадцать минут. Остальное — оценочные суждения. Это хорошая иллюстрация того, как разные люди воспринимают одно и то же событие.

Например, возьмем трагическую историю гибели журналиста Дмитрия Холодова. Здесь есть фактическая сторона и оценочная. Сторона фактическая: он принес некий дипломат в здание редакции. Этого никто не отрицает. Никто не отрицает, что он начал открывать этот дипломат, в результате чего произошел взрыв. Никто не отрицает, что после взрыва он получил повреждения, был госпитализирован и скончался практически, не приходя в сознание в момент помещения в лечебное учреждение. Это тоже фактическая сторона.

В то же время оценочная сторона того, что говорилось в суде, и того, что видели эксперты настолько разные, что просто диву даешься, когда свидетели в суде дают совершенно другую оценку.

Например свидетельница Екатерина Деева рассказывала, что видела, как произошел взрыв, как по кабинету летали различные блестящие «звёздочки», горящие фрагменты вещества, которое взорвалось. Действительно элементы вещества, которое дает такие вспышки при взрыве, были обнаружены при химическом анализе. Но тут же заявляется — я настаиваю, что это было 200 грамм в тротиловом эквиваленте. Почему двести грамм? Потому что это толовая шашка заводского изготовления. А раз шашка в дипломате — очевидно причастие армии.

Так все просто, что очевиден «мат в один ход». И почему-то не учитывается, что если в дипломате взрывается двухсотграммовая армейская шашка, то повреждения человека, который держит этот дипломату себя «на коленях», не ограничились бы теми травмами, которые получил Дмитрий Холодов. У него были бы серьёзно повреждены не только конечности, но и другие части тела. Ни о каком вызове скорой помощи и речи бы не шло.

Дальше. Если в помещении взрывается предмет 200 г. в тротиловом эквиваленте, человек, находящийся в одном помещении с ним, не остался бы в живых. А если бы остался, то таким инвалидом, что был бы не способен давать показания в суде. Но свидетели этого не замечают – не выгодно.

Да, журналист пострадал. Ему вместо информации подсунули портфель с бомбой, он получил повреждения и умер. А что за повреждения он получил? Если это взрывная травма, то погибают от разрушения тела, от осколочных повреждений, но это не может существовать как одно оторванное от другого.

Если человек умирает от кровопотери, то это абсолютно не характерная вещь для взрывной травмы. А это и есть причина смерти Холодова. Она отмечена в экспертном заключении.

Что остается думать в такой ситуации? Что взрывное вещество было не того объема, которым гарантировано можно было убить человека. Измени он ситуацию, положи этот дипломат не к себе на ноги, а на стол — был бы жив и сейчас.

Направление взрывной волны, которое и вогнало обломки портфеля в сосуд, повредивший его конечности, ушло бы на столешницу. Журналист получил бы минимальные повреждения и был бы живым. При таком объеме взрывчатого вещества это не гарантированно «смертельная доза». То есть это просто стечение ряда обстоятельств, которые привели к трагедии со смертельным исходом…

Если бы тогда была оказана своевременная медицинская помощь, то и смертельного исхода можно было избежать. Вот это тоже факты,но видеть и слышать их ориентированные определенным образом люди не хотят. У них своя «правда».

Потому что это «наш товарищ», и потому, что это «корпоративная солидарность». Вещь хорошая. Так и должно быть. За своего товарища и друга не надо ничего жалеть. Однако дело в том, что те, против кого направлена энергия твоего возмущения, энергия мести действительно имеет «верную мишень». А если она направлена не в ту сторону? Вот вам и повод для рождения новых мифов, о которых мы сегодня говорили…

Эти мифы или появляются случайно или разрабатываются и внедряются в сознание масс. Сколько ярких примеров – «Сталин распорядился застрелить Кирова», «сын Сталина Яков находился в плену у немцев и Сталин отказался обменивать его на Паулюса»…

- Мне кажется, эксперт не может ошибаться… Он может неверно толковать события и мотивации…

- Эксперт, как и любой человек, может ошибаться. Другое дело, что он может выдвинуть свою теорию, гипотезу, но она должна быть основана на определенной доказательной базе. При экспертной работе должен быть значимый набор научных аргументов. В профессии эксперта учат, прежде всего, тому, чтобы ты разработал свои гипотезы с помощью аргументов, и оставил только одну. Но и она может рассыпаться. Такое тоже бывает.

Да, бывает, что эксперт либо в угоду следствию или в угоду своим меркантильным интересам, устраивать некие девиации, но это уже не экспертная ошибка. Это уже экспертное вредительство и преступление.

- То есть польская сторона может спокойно по-своему интерпретировать наши выводы?

- Конечно. Но уровень «безумия» должен всё же оставаться в каких-то осознаваемых границах. Если в теле человека нет огнестрельного заряда, то, как вы скажете, что он там есть? Самолет не разрушался в воздухе, потому что все погибшие находились компактно, и тот след, который находился на земле от самолета и от тех тел, которые раскидало — все это указывает на то, что гипотеза о гибели самолета именно такова.

Всему виной роковая береза, о которую было разбито крыло этого самолета. Не окажись березы на пути, быть может, самолету удалось бы взлететь. Поэтому неумные версии всегда вызывают глубокую печаль. Самое главное — если власть предержащие получат задание отстаивать эту новую версию до последней капли крови. Они же не остановятся.

Этих людей будут заставлять подгонять факты вопреки логике, здравому смыслу — выгибать все, чтобы эта версия как-то там поместилась. Сами понимаете, что это такое.

- Так а не проще ли тогда полякам просто заявить, что они не признают нашего расследования и объявить Россию врагом?

- Нет, ну это глупо… Естественно, имея причину, политики всегда ищут повод. Повод обидеться, оскорбиться. И понимая, что причины нет, — ну, давайте найдем хотя бы повод.

У тех, кто знает эту историю, ничего кроме досады и недоумения, этот повод вызвать не может. Ведь они все видели. Они не были безучастными наблюдателями. На тот момент они были искренни в своих чувствах. Они видели, что мы все сделали правильно.

Когда проходит время, некоторые люди начинают искать свою выгоду, но неужели нет другого способа получить финансирование на свою политическую деятельность? И потом — всегда надо смотреть на результат. Ведь часто, пускаясь на политические авантюры, люди добиваются результата с точностью до наоборот.

Напомним, самолет Ту-154М, на котором на траурную церемонию в Катыни летели президент Польши Лех Качиньский, его супруга, представители высшего командования и политических партий, разбился 10 апреля 2010 года под Смоленском. В результате погибли 96 человек. Расследование вели как российская, так и польская сторона.

В январе 2011 года Межгосударственный авиационный комитет (МАК) опубликовал итоговый доклад о расследовании авиакатастрофы. В нем говорилось, что, по данным специалистов, все системы самолета до столкновения с землей работали нормально. Ответственность за крушение в МАК возложили на пилотов, которые, как следует из записи их общения с диспетчерами на земле, отказались уйти на запасной аэродром, несмотря на плохие погодные условия. По мнению экспертов комитета, пилоты действовали под давлением, которое на них оказывали находившиеся на борту высшие чиновники.

Польская правительственная комиссия по расследованию авиапроисшествий, работавшая под руководством Ежи Миллера, пришла к выводу, что «причиной происшествия было снижение (самолета) ниже минимальной высоты при чрезмерной скорости в метеоусловиях, не позволяющих осуществлять визуальный контакт с землей, а также запоздалое начало процедуры ухода на второй круг». В докладе комиссии, представленном спустя 15 месяцев после трагедии, среди причин крушения назывались ошибки экипажа и тот факт, что пилот проигнорировал сигналы системы раннего предупреждения столкновения с землей TAWS.

В ноябре 2014 года было объявлено, что польская прокуратура завершила расследование дела о крушении президентского самолета, закрыв его «в связи с отсутствием признаков преступления».

 
Вячеслав Бочкарёв

Рейтинг публикации:

0

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: