Дэниэл Трейсман – профессор политологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и исполняющий обязанности директора Центра европейских и евразийских исследований при университете. Он является автором книги «Возвращение: Путь России от Горбачёва до Медведева».
Резюме: Посткоммунистические страны тянутся к ближайшим соседям. Центральная Европа стала более европейской, а Центральная Азия – более азиатской. Конкуренция между глобальной динамикой модернизации и географическим притяжением продолжится.
Спустя четверть века после падения Берлинской стены ощущение упущенных возможностей висит над странами, которые прежде находились к востоку от нее. На фоне эйфории, сопровождавшей внезапное падение коммунизма, многие питали радужные надежды на светлое будущее. От Братиславы до Улан-Батора казалось, что демократия и процветание где-то совсем близко.
Сегодня царит более мрачное настроение. За рядом исключений, таких как Эстония и Польша, посткоммунистические государства многим видятся неудачниками. Их экономика «населена» выживающими пенсионерами и самодовольными олигархами, политика омрачена подтасовками на выборах и приходящими к власти диктаторами. От бывшей Югославии до Чечни, а теперь и в Восточной Украине войны прервали длившийся 40 с лишним лет прохладный мир на европейском континенте и оставили после себя анклавы тлеющего насилия. Для многих наблюдателей тиски путинской автократии и агрессивной геополитики символизируют более широкий процесс сворачивания демократии на востоке. «Худшее в коммунизме – это то, что происходит после него», – недавно высказался редактор польской газеты и диссидент-антикоммунист Адам Михник.
Четверть века – достойный срок для подведения итогов. Многое изменилось с тех пор, как поколение тому назад 15 стран-правопреемниц Советского Союза, 14 бывших коммунистических стран Восточной Европы и бывший советский сателлит Монголия сбросили марксистскую тиранию. Не все перемены оказались к лучшему, но было бы ошибкой списывать со счетов все проведенные реформы, не спровоцировав осложнений далеко за пределами этого региона. Некоторые наблюдатели, потрясенные усилением Китая и шокированные мировым финансовым кризисом, недавно объявили авторитарный государственный капитализм жизнеспособной альтернативой либеральной демократии. Ошибочное мнение, будто рыночная реформа провалилась в Восточной Европе, еще больше усиливает это разочарование.
На самом деле мрачные тона, в которые чаще всего облекается посткоммунистический мир, по большей части необъективны. Оставив в стороне картину, навязываемую средствами массовой информации, следует признать, что жизнь в странах бывшего Восточного блока резко улучшилась. Преодолев переходный период, экономика начала быстро расти, граждане стали жить богаче, дольше и счастливее. Во многих отношениях эти страны сегодня мало чем отличаются от сходных с ними по уровню развития экономик. Теперь можно говорить о том, что это нормальные страны, а в чем-то даже более развитые.
И хотя в целом они не выбиваются из общего ряда, переходные государства отличаются большим разнообразием. Отказавшись от навязанной Москвой модели, они оказались втянутыми в орбиту своих ближайших некоммунистических соседей: страны Центральной Европы стали более европейскими, а государства Центральной Азии – более азиатскими. В грядущие годы их развитие, скорее всего, будет и дальше отражать конкуренцию между двумя силами: глобальной динамикой модернизации и географическим притяжением.
Чтобы понять, насколько глубоки изменения в странах бывшего Восточного блока, вспомните, с чего они начинали. В политическом плане все они были авторитарными, с одной правящей партией. Везде пропагандисты промывали людям мозги, тайная полиция занималась выявлением диссидентов, критиков режима сажали в тюрьмы и лагеря. Выборы больше напоминали фарс, поскольку руководящая партия всегда набирала больше 95% голосов. За исключением Югославии и Албании после 1960 г., все получали указания из Москвы, для подавления народных восстаний применялись танки – в Венгрии в 1956 г. и Чехословакии в 1968 году.
Экономика стран коммунистического блока управлялась командно-административными методами. Почти вся собственность принадлежала государству, а цены устанавливались не рынком, а Госпланом. Тяжелая промышленность доминировала над сектором услуг. В Советском Союзе армия в конце 1980-х гг. потребляла до 25% национального дохода, тогда как США тратили на армию менее 6% ВВП. К 1986 г. советские заводы произвели устрашающий арсенал в размере 45 тыс. ядерных боеголовок.
Среди главных приоритетов не находилось места потребителю. Чтобы получить квартиру в 1980-е гг., жителям Болгарии приходилось ждать 20 лет, а жителям Польши – до 30 лет. Четвертая часть советских граждан, стоявших в очереди на жилье, относилась к категории пенсионеров. Желавшие стать автовладельцами в Восточной Германии должны были оформлять заказ за 15 лет до фактического получения автомобиля. В Румынии диктатор Николае Чаушеску посадил всех граждан на низкокалорийную диету в начале 1980-х гг., чтобы сэкономить деньги на выплату внешнего долга. Он распорядился ограничить освещение одной лампочкой мощностью 40 ватт на комнату, снизить температуру в общественных помещениях до 14 градусов в зимнее время, а и без того скучное телевещание транслировалось не более двух часов в сутки.
Коммунистические страны могли, тем не менее, гордиться достижениями в некоторых областях. Имея всего 8% мирового населения, СССР и страны Восточного блока завоевали 48% медалей на Олимпийских играх 1988 г. в Сеуле, в этих странах проживало 53 из 100 ведущих шахматных гроссмейстеров мира. Грамотность и образованность были на очень высоком уровне.
Однако в годы заката число защитников коммунизма резко сократилось. С точки зрения Вацлава Гавела, диссидента, а впоследствии президента Чешской Республики, это была «какая-то чудовищная, гигантская, шумная и зловонная машина». Спустя многие годы после передачи власти Михаил Горбачёв, последний советский президент, охарактеризовал экономику, которой руководил, как «ненасытную» и «разбазаривающую природные ресурсы».
А затем система неожиданно рухнула. Новые лидеры, избранные в бывшем коммунистическом блоке, обнаружили, что экономика их стран переживает кризис. В 1989 г. инфляция в Польше составила 640%, а в Югославии – 2700%. Когда Советский Союз распался в 1991 г., его промышленное производство снижалось на 15% в год.
Все правительства посткоммунистических стран приступили к реформам, начали переходить к свободному ценообразованию и свободной торговле. Бюджеты сбалансировали, снизилась инфляция, экономика перешла на рельсы конкуренции и приватизации государственных предприятий, приняты программы социального обеспечения – хотя некоторые страны сделали это быстрее и более энергично, чем другие. Реформы в корне изменили экономику. Отказавшись от централизованного планирования, в целом они оказались впереди планеты всей по уровню «рыночности». К 2011 г. средний показатель (индекс) экономической свободы здесь составлял 7,0 при среднемировом значении 6,8, по данным канадской исследовательской группы «Институт Фрезера», которая ежегодно составляет индекс и рейтинг экономической свободы в мире. Эстония, решившаяся на самые глубокие реформы, заняла в этом рейтинге позицию между Данией и США.
В большинстве случаев государственные промышленные динозавры уступили место частным фирмам, на долю которых приходится теперь большая часть ВВП. Средняя доля частного сектора сегодня составляет 70%. Тяжелая промышленность отошла на задний план, а сектор услуг с 1990 по 2012 гг. вырос в среднем с 36% до 58% ВВП. Ни в одном другом регионе мира международная торговля не развивалась такими темпами: средний объем импорта и экспорта в совокупности вырос с 75% до 114% ВВП. После нескольких десятилетий торговли друг с другом посткоммунистические страны быстро переориентировались на внешние рынки в Европе и остальном мире. К 2012 г. средняя доля экспорта восточноевропейских стран в страны ЕС выросла до 69%, а у бывших советских республик – до 47%.
Словом, эти страны преобразовали свою милитаризованную, чрезмерно индустриальную экономику с доминированием государственного сектора в экономику, ориентированную на предоставление услуг с опорой на частную собственность и интегрированную в мировые торговые сети. Их экономические институты, торговля и законодательное поле сегодня во многом напоминают то, что мы видим в других странах мира с аналогичным уровнем доходов, поскольку марксистская повестка дня больше не влияет на планы правительств.
Несмотря на перемены, наблюдатели нередко пытаются уличить проведенные в государствах с переходной экономикой реформы в недостаточной экономической эффективности. Два наиболее часто предъявляемых обвинения сводятся к тому, что реформы были в принципе плохо спланированы и отличались чрезмерным радикализмом. Подобная критика ставит на повестку два вопроса: во-первых, действительно ли экономические показатели этих стран так уж плохи, и, во-вторых, привел бы более умеренный и поэтапный подход к реформам к лучшим показателям, нежели более радикальные стратегии. Если коротко, то на оба вопроса можно ответить отрицательно.
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ
Логика подсказывает, что при оценке экономических показателей страны следует начинать с национального дохода, но при любом сравнении с официальной советской статистикой необходимо проявлять осторожность и известную меру скептицизма. По разным причинам промышленное производство в странах с коммунистическим режимом значительно уступало уровню, который приводили в своих отчетах финансисты эпохи коммунизма. Заводы завышали реальное производство для получения премий, поэтому показатели ВВП также были завышены как минимум на 5%. Качество многих производимых товаров было настолько низким, что потребители отказывались их приобретать. Правительства начинали гигантские стройки, которые оставались незавершенными (однако эти капиталовложения учитывались и раздували ВВП), а также расходовали неоправданно большие средства на оборону. Конкретные граждане довольствовались ничтожной долей официального государственного дохода. Например, в 1990 г. потребление домовладений в большинстве некоммунистических стран превышало 60% ВВП, тогда как в России этот показатель не достигал и одной трети ВВП, а в Азербайджане упал ниже 25%.
Большая часть экономического спада, зафиксированного в первые годы переходного периода, – по некоторым оценкам, половина этого спада – отражала снижение фиктивного промышленного производства или бесполезных инвестиций. Но даже если верить всей официальной статистике, общая картина не так мрачна, как ее рисуют. Несмотря на начальное падение объемов производства, средняя посткоммунистическая экономика (Узбекистан) росла немного быстрее с 1990 по 2011 гг., чем средняя экономика остального мира (Норвегия). Если ВВП на душу населения в Норвегии увеличился в этот период на 45%, то в Узбекистане он вырос на 47%. Босния, где национальный доход вырос более чем на 450%, заняла третье место в мире по темпам роста. Албания, экономика которой увеличилась за этот период на 134%, заняла 16-е место, а Польша – 20-е место с ростом в 119%. Все три страны опередили по темпам роста такие традиционные локомотивы, как Гонконг и Сингапур.
Рост потребления был не менее резким. С 1990 по 2011 гг. потребление на душу населения в посткоммунистических странах в среднем выросло на 88% по сравнению с 56% в других странах мира. В Польше потребление домохозяйств увеличилось на 146%, что сопоставимо с ростом потребления в Южной Корее. В России уровень потребления поднялся на 100%.
Уровень жизни обычных людей резко вырос. Если взять такой индикатор достатка, как число владельцев автомобилей, то оно возросло, несмотря на падение ВВП в первые годы переходного периода. В промежутке с 1993 по 2011 гг. среднее число личных автомобилей поднялось от одного на 10 человек до одного на четыре человека. В Литве, Польше и Словении сегодня больше машин на душу населения, чем в Великобритании.
В области информационных технологий Восточная Европа также совершила рывок, превратившись из отсталого региона в передовой. По числу сотовых телефонов на одного человека (1,24) Восточная Европа опередила Запад. Процент пользователей Интернета в посткоммунистическом мире сегодня составляет 54%, и по этому показателю он опережает все другие регионы мира, кроме Северной Америки и Западной Европы.
Жители посткоммунистических стран сегодня путешествуют чаще, чем когда-либо прежде: так, в 2012 г. они совершили 170 млн поездок за рубеж. У них более просторные квартиры: с 1991 г. жилая площадь на душу населения в Чешской Республике увеличилась на 99%, в Армении – на 85%, а в России – на 39%. Благодаря программам массовой приватизации жилья процент домовладельцев – один из самых высоких в мире. Люди стали лучше питаться. В семи из девяти бывших советских республик, которые публикуют актуальную статистику, потребление фруктов и овощей резко выросло. Например, украинцы потребляли на 58% больше овощей и на 47% больше фруктов в 2011 г., чем 20 годами ранее. В Чешской Республике, Венгрии, Польше, Словакии и Словении ученые-медики зафиксировали «самое резкое снижение числа сердечно-сосудистых заболеваний, когда-либо наблюдаемое в мире», после того как потребители заменили животные жиры растительными. Интересный материал на эту тему был опубликован в «Европейском журнале эпидемиологии» за 2008 год.
Если говорить о социальной мобильности, то статистика противоречит сложившемуся стереотипу разделения этих обществ на олигархов и нищих. И без того высокий процент молодежи, учащейся в вузах, вырос еще больше после 1989 г., поднявшись к 2012 г. в среднем до 33%. Число молодых людей, окончивших среднюю школу и решивших продолжать учебу, было выше аналогичного показателя в Швейцарии за 2012 год. Хотя процент людей, живущих за чертой бедности, а также имущественное расслоение увеличились в первые годы переходного периода, в настоящее время эти показатели ниже, чем в других экономиках с сопоставимым уровнем доходов.
Налицо озабоченность правительств тем, чтобы граждане дышали более чистым воздухом. Коммунизм оставил после себя целый лес дымящих и коптящих заводских труб, но после 1990 г. 11 стран, присоединившихся к Евросоюзу, сократили выбросы двуокиси углерода, азотных и серных окислов в атмосферу более чем наполовину. Даже несмотря на экономический рост, 12 постсоветских республик уменьшили объем вредных выбросов в атмосферу из стационарных источников в среднем на 66% в период с 1991 по 2012 годы.
Несмотря на регулярные сообщения в прессе о росте смертности, вызванной стрессами переходного периода, демографические тенденции в регионе далеко не столь мрачны. Средняя ожидаемая продолжительность жизни выросла с 69 лет в 1990 г. до 73 лет в 2012 году. Даже в России, которая нередко описывается как зона демографической катастрофы, ожидаемая продолжительность жизни сегодня несколько превышает порог в 70 лет, то есть выше, чем когда-либо. И без того низкая детская смертность с 1990 по 2012 гг. снижалась быстрее, чем в любом другом регионе мира. Среднее потребление алкоголя также неуклонно снижалось с 2,1 галлона чистого алкоголя в 1990 г. до 2,0 галлона
в 2010 г. с некоторыми исключениями: потребление алкоголя выросло в России и странах Балтии. Но даже среднее потребление алкоголя в России на уровне 2,9 галлона было ниже, чем в Австрии, Франции, Германии или Ирландии.
Но каким бы важным ни было повышение уровня жизни, наиболее фундаментальную трансформацию в бывшем Восточном блоке претерпела внутренняя политика. Граждане большинства стран с переходной экономикой живут сегодня под управлением более свободных и открытых правительств, чем в любой другой период своей истории. Даже на фоне общемирового прогресса в области демократизации размах политических преобразований в странах бывшего Восточного блока весьма заметен.
Некоторые цифры могут быть красноречивее слов. Используя общепринятую систему измерения политических режимов – Индекс демократии Polity, составляемый Центром за мирную систему, – мы размещали страны на шкале от 0 (чистые диктатуры) до 100 (наиболее развитая форма демократии). В 1988 г. рейтинг стран Восточной Европы колебался от 5 (Албания) до 40 (Венгрия), но среднее значение составляло 20, близкое к рейтингам Египта и Ирана. С учетом уровня экономического развития коммунистические страны выделялись своей аномальной авторитарностью. После революций 1989–1991 гг. средний по региону индекс скакнул вверх, достигнув 76 в 2013 году. Сегодня среднестатистическая посткоммунистическая страна имеет как раз такой уровень свободы, какой можно ожидать от страны с аналогичными доходами. При этом шесть стран получили высший балл, наравне с Германией и США.
ВСЕ ВЫШЕ И ВЫШЕ
Посткоммунистические страны далеки от совершенства, но все их недостатки типичны для государств, находящихся на том же этапе экономического развития. В чем-то они имеют даже более высокие показатели, чем можно было бы ожидать, в чем-то пока отстают, но движутся в правильном направлении.
Например, традиционно развитое в регионе взяточничество, судя по индексу коррумпированности общества, остается проблемой. Это неудивительно, поскольку подобные индексы разрабатываются представителями международного бизнеса и транснациональных корпораций, которые вполне могут оказаться под влиянием средств массовой информации, склонных очернять данный регион. Однако оценка взяточничества рядовыми гражданами посткоммунистических стран при анонимном анкетировании выявляет совершенно иную картину. Хотя коррупция довольно широко распространена в обществе, она не превышает средний уровень стран с аналогичным доходом. Опросы населения, проведенные с 2010 по 2013 гг. правозащитной группой Transparency International, показали, что в среднестатистическом посткоммунистическом государстве меньше людей сообщили о том, что им приходится давать взятки (23%), чем в других странах (28%).
Что касается вооруженных конфликтов, то этот регион также не отличается от других мест с сопоставимым уровнем развития. Несмотря на войны в бывшей Югославии, Чечне, а теперь и на Украине, вероятность конфликтов или гражданских войн в этом регионе была не выше в последние 25 лет, чем в других аналогично развитых странах мира. Число погибших в результате войн или действий партизан ни в абсолютном выражении, ни на душу населения не превышало среднестатистические значения. Хотя конфликт на Украине разгорелся совсем недавно и не был включен в эти расчеты, маловероятно, что он серьезно повлияет на полученные результаты, если не будет дальнейшей эскалации и он не выйдет из-под контроля.
За этими данными стоит резкая демилитаризация региона: расходы СССР на оборону достигали 25% ВВП, никто из стран-преемниц, включая Россию, не тратит сегодня на оборону более 5% ВВП. После роспуска бывшего Варшавского договора входившие в него государства сократили численность вооруженных сил в общей сложности на 1 млн человек.
Инфляция и безработица – еще два показательных примера. В 1990-е гг. большинство посткоммунистических стран много лет страдало от растущих цен и безработицы. Однако к 2012 г. инфляция почти всюду стабилизировалась, причем ее средний уровень стал ниже среднего в мире. И, хотя безработица остается на несколько процентных пунктов выше, чем в других сопоставимых странах, она существенно снизилась по сравнению с уровнем 2000 года.
В последние годы произошли улучшения еще в одной области: граждане стали счастливее. Согласно последнему «Мировому опросу о ценностях», проведенному в 2010–2014 гг., регион подтягивается и в этом отношении. В среднем 81% людей высказались в том духе, что они «очень» счастливы или «вполне» счастливы, по сравнению с 84% во всем мире. По уровню доходов эти страны тоже не в аутсайдерах, хотя их жители необычно часто выражают недовольство своей работой, правительством, системой образования и здравоохранения. Число самоубийств, все еще сравнительно высокое, существенно снизилось после падения коммунизма.
ПРАВИЛА ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ
При исследовании средних показателей можно легко упустить из виду колоссальные различия между странами, которые развились с тех пор, как они обрели независимость от диктата Москвы, навязывавшей им свои стандарты. Так, Польша стала процветающей демократией со свободным рынком, доходы ее жителей с 1990 г. удвоились. На другом полюсе находится Таджикистан, бедная страна с диктатурой, не оправившаяся полностью от последствий войны. Во главе страны уже 20 лет стоит несменяемый лидер.
Неодинаковый экономический уровень посткоммунистических стран часто объясняется тем, что в некоторых из них чиновники слишком агрессивно взялись за реформы. По этой логике более методичный и менее шоковый подход позволил другим странам совершить более гладкий и успешный переход. «Политика постепенного перехода оказывается в краткосрочной перспективе менее болезненной, способствует большей социально-политической стабильности и более быстрому росту в долгосрочной перспективе», – доказывал экономист Джозеф Стиглиц в книге “Глобализация и то, что в ней есть неудовлетворительного”. – В соревновании на скорость между зайцем и черепахой, похоже, черепаха снова побеждает». Это объяснение понравилось тем людям в бывшем советском блоке, которым казалось, что либерализация ущемит их привилегии, а также тем западным экспертам, которые не доверяли рынку. Но это неверная предпосылка: к середине 1990-х гг. государства, с головой окунувшиеся в реформы, опередили в развитии тех, кто их откладывал. Достаточно взглянуть на имеющиеся данные, чтобы убедиться в правомерности такого вывода. Для измерения темпов реформ мы опирались на индикаторы, разработанные Европейским банком реконструкции и развития, корректируя их таким образом, чтобы каждой стране присвоить ежегодный балл от 0 до 100, в зависимости от того, насколько она напоминает экономику свободного рынка. Мы обозначили поднявшиеся больше чем на 40 баллов за первые три года перехода как «радикальных реформаторов». Этому критерию удовлетворяли девять стран: Чешская Республика, Эстония, Венгрия, Киргизия, Латвия, Литва, Польша, Россия и Словакия. Страны, поднявшиеся на 25–40 пунктов, мы назвали «поэтапными реформаторами», а тех, кто прибавил менее 25 пунктов – «медленными реформаторами».
Сравнение страновых экономических показателей в этих трех группах показывает, что более быстрые и основательные реформы уменьшили, а не увеличили пагубные для экономики последствия. Справедливости ради стоит отметить, что в начале переходного периода многие страны из группы радикальных реформаторов пережили несколько более глубокое падение промышленного производства, чем поэтапные реформаторы. Но спустя три года радикалы вырвались вперед, значительно опередив поэтапных реформаторов. Хуже всего обстояли дела у медленных реформаторов, и они сегодня по-прежнему плетутся в хвосте двух других групп.
Поэтапные реформаторы в конечном итоге догнали радикальных реформаторов, но перед этим долгие годы отставали, и это дорого им стоило. По сравнению с теми странами, которые горели желанием быстрее перейти к свободному рынку, у поэтапных реформаторов ушло больше времени на восстановление прежнего уровня потребления на домохозяйство и стабилизацию инфляции. И, насколько можно судить по имеющейся статистике, безработица была особенно высокой в странах медленных реформ, таких как Армения и Македония – значительно выше, чем в других странах с переходной экономикой. В целом ничто не доказывает, что поэтапный подход к реформам сделал их менее болезненными. Все свидетельствует как раз об обратном: выиграли именно зайцы, а не черепахи. Многие черепахи в конце концов догнали зайцев, но лишь после того, как проявили большую решительность на пути реформ.
Помимо указанных различий проявилась еще одна поразительная закономерность. Прежние предсказания о том, что все государства с переходной экономикой не будут впоследствии отличаться от Запада, не выдерживают никакой критики. Сближение действительно происходит, но – со своими соседями. Во многих отношениях посткоммунистические страны стали все больше напоминать своих некоммунистических лимитрофов. Страны Балтии сблизились с Финляндией, а Кавказ двинулся в сторону Ирана и Турции. Центральноазиатские государства стали больше похожи на Афганистан и Иран. Центральная Европа приблизилась к Австрии и Германии, но иногда проявляет тягу к соседям на востоке. Из этого правила есть лишь два исключения – прежде всего Белоруссия, которая стала гораздо более авторитарной, чем ближайшие к ней капиталистические страны. Но в большинстве случаев, освободившись от опеки и диктата Москвы, бывшие советские сателлиты устремились вовне, сливаясь со своим ближайшим окружением.
По особенностям ближайших буржуазных соседей каждого посткоммунистического государства в 1990 г. можно было судить о том, в каком направлении будет развиваться каждое из них после освобождения от коммунистического диктата. С учетом отправной точки развития можно сказать, что чем богаче, демократичнее и свободнее были буржуазные соседи в экономическом плане, тем богаче, демократичнее и либеральнее в конечном итоге становились эти переходные страны. Это сближение проявлялось еще тоньше – например, в проценте старшеклассников, поступающих в вузы, в уровне потребления алкоголя и даже в ожидаемой продолжительности жизни. Иногда соседи напрямую влияли на перспективы дальнейшего развития – например, когда мусульманские боевики перешли афганскую границу и напали на Таджикистан, или когда немецкие компании создавали производственные предприятия в Чешской Республике. Но еще более важным фактором сближения, возможно, была глубокая культурная общность, возникшая еще до наступления коммунистической эры, а также реальные государственные границы.
БОЛЬШИЕ ОЖИДАНИЯ
Десять лет назад на страницах этого журнала мы доказывали, что Россия стала «нормальной страной», экономические и политические изъяны которой сопоставимы с аналогичными изъянами других стран со сходными показателями. Мы рассуждали о том, что рост ее экономики продолжится, и параллельно с этим будет модернизироваться ее общество. Это предсказание сбылось: с 2004 г. ВВП на душу населения России вырос еще на 39%, а охват населения Интернетом увеличился в четыре раза, и по этому показателю Россия опередила Грецию.
Что касается политики, то нами было предложено два возможных сценария. Первый предусматривал «рост демократической конкуренции и появление более энергичного гражданского общества». Второй –
«скатывание к авторитарному режиму, управляемому профессионалами служб безопасности, прикрытому фиговым листком формальных демократических процедур».
Наша догадка заключалась в том, что Россия будет балансировать где-то между этими двумя крайними сценариями, но этот прогноз оказался слишком оптимистичным. В конечном итоге российский президент предпочел второй сценарий.
Авторитарный разворот Путина делает Россию более опасной, но до сих пор еще не политически аномальной. На самом деле, если графически изобразить политику разных стран в сопоставлении с их доходами, то Россия лишь немного отклонилась от общей закономерности. Для страны с доходами на уровне российских прогнозируемое поведение на политической арене оценивается как 76 по 100-бальной шкале, тогда как фактический коэффициент России – 70 из 100, наряду со Шри-Ланкой и Венесуэлой.
Если Россия станет еще более богатой страной без политической либерализации, это действительно будет аномалией. Только три группы стран богаче современной России: развитые демократии, нефтяные диктатуры Персидского залива и коммерческие города-государства типа Сингапура и Макао. Очевидно, что Россия не может быть городом-государством, не имеет достаточно природных ресурсов, чтобы стать диктатурой наподобие стран Персидского залива (средний доход на душу населения от экспорта газа и нефти в России – 3 тыс. долларов, по сравнению с 34 тыс. долларов в Кувейте). Поэтому ей придется выбирать между стагнацией и экономическим развитием вкупе с большей демократизацией. В настоящий момент Кремль, похоже, привержен первому варианту, но его предпочтения со временем могут измениться.
Вместе с тем растущий авторитаризм в России не должен отвлекать от заметного прогресса в посткоммунистическом мире в целом. Двадцать пять лет тому назад страны Восточного блока являли собой альтернативную цивилизацию. Требовалось весьма смелое воображение, чтобы представить себе столь быстрое приближение их к общемировым стандартам и нормам, но именно это и произошло. В процессе перехода трудно было избежать некоторых разочарований, но в целом изменения и реформы после 1989 г. можно признать выдающимся успехом.
Пора восстановить справедливость и переосмыслить восприятие этого периода. Рыночные реформы, попытки построения демократии и борьба с коррупцией не закончились провалом, хотя не все доведено до конца. Все имеющиеся факты противоречат утверждению, будто поэтапный путь экономических реформ был бы наиболее эффективным и менее болезненным. Переход бывших коммунистических стран к рыночной экономике вовсе не доказывает неадекватность либерального капитализма или недееспособность демократии. Скорее напротив: он доказывает превосходство и перспективность того и другого.
