Высокопоставленные представители китайской дипломатии вдруг дважды за одни сутки высказались по вопросам Крыма и китайско-российско-американских отношений, при этом в несвойственной Пекину откровенной интонации в поддержку России. Это выглядит слишком хорошо, чтобы не попытаться понять, что произошло с обычно крайне сдержанными китайцами?
«Мы должны осторожно и продуманно относиться к решению национальных вопросов. Мы против того, чтобы какая-либо нация приобретала независимость путем проведения референдума. Что же касается Крыма, то здесь есть свои особенности. Мы хорошо знаем историю принадлежности Крыма», – заявил исполняющий обязанности директора департамента Европы и Центральной Азии МИД Китая Гуй Цунюй.
Следующее высказывание принадлежит заместителю начальника Отдела ЦК КПК по международным связям Чжоу Ли. «Россия и Китай сталкиваются с различными вызовами. Но я могу с уверенностью сказать, что в ближайшее время мы будем сталкиваться с еще большим числом вызовов. Мы должны совместно бороться, защищая интересы наших стран. Главное – не дать вбить клин между нашими странами, что очень хотелось бы видеть американцам», – заявил он на встрече с российскими журналистами.
По крымскому вопросу Китай отмалчивался практически весь 2014 год. А если из Пекина и окрестностей и доносились какие-то комментарии, то их в большинстве своем можно было толковать как минимум двояко в связи с привычной для Китая запутанностью и аллегоричностью дипломатического и политического языков. Европейские наблюдатели привычно списывают это на «чужеродность» мышления и медлительность китайской дипломатии, которая очень долго «запрягает» – вырабатывает согласованную политическую линию в отношении какого-либо события, но затем уже неуклонно начинает линии следовать. Иными словами, китайцам требуется много времени, чтобы достичь «критической массы» осмысления происходящих процессов, чтобы принять решение. В то время как в европейской дипломатии, наоборот, ценится именно быстрота реакции.
И потому первая и наиболее «очевидная» версия, объясняющая столь резкое изменение позиции Пекина по Крыму и взаимоотношениям с США, связана именно с тем, что «критическая масса» осмысления была наконец достигнута именно в последние дни. Ну или хотя бы на прошлой неделе. В это объяснение укладывается и несвойственная китайской дипломатии прямолинейность высказываний. Даже замысловатые формулировки Чжоу Ли можно воспринимать как крайне откровенные, поскольку обычно этот искушенный партийный деятель выражается в ходе дипломатического общения уж совсем средневековыми аллегориями с применением сравнений типа «колышущийся ветер», «фазы Луны» и тому подобное.
В течение всего года общение между российским и китайским руководством шло по нарастающей. Так что вполне разумно допустить, что «вода камень точит», и постепенно в Пекине все-таки решили, что поддержка российской позиции более важна для интересов Китая в долгосрочном плане. При такой трактовке событий приходится отстраниться от привычной европейской манеры выстраивать дипломатические отношения, отталкиваясь от постоянно изменяющейся картины мира и конкретных обстоятельств. Следовательно, не следует искать и некое отдельно взятое событие, «спусковой крючок», вдруг в течение суток изменивший стиль китайской дипломатии.
В то же время европейский подход к оценке дипломатического поведения партнеров обязывает сопоставить детали высказываний китайских представителей с общим контекстом. Например, за последние месяцы Китай столкнулся у себя «на заднем дворе» с совершенно неожиданным и непонятным для него явлением: псевдостуденческим бунтом в Гонконге, явно развивавшимся по стилю «цветной революции», и одновременно с попыткой Макао провести референдум о дальнейших принципах взаимоотношений с материковым Китаем. И если ситуацию в Гонконге удалось быстро стабилизировать, то референдум в Макао стал для Пекина немыслимым ранее вызовом.
Конечно, напрямую проецировать на материковый Китай результаты референдума (или просто сам факт их проведения) в Южной Осетии, Абхазии, Шотландии, Каталонии и, в конце концов, в Крыму нельзя. Вряд ли можно всерьез говорить о каком-либо референдуме или даже просто попытке подобного опроса в проблемных регионах Китая – Тибете и Синьцзяне. Но ничего кроме общего, правда, довольно жесткого осуждения событий в Макао официальный Пекин пока миру не предъявил. В таком контексте становится понятным и то, что в крымском вопросе Гуй Цунюй подчеркнул именно вопрос исторической принадлежности полуострова.
Но все-таки остается непроясненным вопрос – «почему именно сейчас?». Ведь были же и более удачные моменты и площадки. Тот же саммит АТЭС, например.
Китайской дипломатии, как и любой другой дальневосточной культуре, не свойственно проявление ярких эмоций и откровенных высказываний первыми лицами. Это считается невыгодным и даже опасным, поскольку высказывания первых лиц впоследствии крайне трудно дезавуировать без потери лица. В европейской дипломатической практике уход от исполнения своих обещаний – форма циничного искусства, даже достоинство, которым вынуждены обладать дипломаты. В Китае для того, чтобы озвучивать резкие переходы от одной дипломатической платформы к другой, существуют должности «и.о. руководителя Отдела Европы и Центральной Азии» и «замначотдела ЦК». Оба этих чиновника «второго ряда» очень вовремя оказались в компании россиян – дипломатов и журналистов – и использовали шанс с успехом. Окружающий мир после их высказываний имеет все основания призадуматься.
А Си Цзиньпину высказываться в таком духе, да еще и у себя дома, в присутствии Барака Обамы как «гостя» в этом самом «доме», было не «по обычаю».
Дополнительным поводом именно сейчас обнародовать результат почти годового осмысления происходящих процессов было, безусловно, топорное давление, которое все это время оказывали США на страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Речь идет в первую очередь о наиболее чувствительной для Пекина сфере – торговле, которую Китай воспринимает как передовой участок фронта и готов биться за свои торговые позиции на этом региональном рынке до последнего.
В США слишком сильна боязнь быстрого и неподконтрольного усиления Китая (особенно в союзе с Россией), вплоть до публичных обсуждений сценариев войны между США и Китаем. А доминирующий сейчас в Вашингтоне стиль политического мышления в такой ситуации удачным ответом на опасность полагает агрессию. Просчитав ходы, руководство Соединенных Штатов пошло на подрыв самой важной и довольно уязвимой для Китая сферы – международной торговли. В Пекине же такой неожиданный удар восприняли как чуть ли не объявление войны и после привычного периода раздумий приняли решение подчеркнуть союзнические отношения с Россией.
Вернее, указать на схожесть положения двух держав. А именно эта схожесть положения, с точки зрения китайского менталитета, и делает нас союзниками, а не какие-то там высшие цели в диапазоне «добро/зло».
К сожалению для практической дипломатии и счастью специалистов-синологов, подобному полудетективному разбору приходится подвергать едва ли не все, что производят на свет «старые» дальневосточные империи – Китай и Япония. Разноцветие обстоятельств и факторов, культурные и поведенческие нюансы, невозможность дословного и очевидного перевода – все это сильно нервирует европейских политиков. Часто европейская дипломатия дает сбой на дальневосточном направлении именно в первую очередь из-за непонимания мотивов, которыми руководствуются китайские политики при принятии и выработке решений. Особую неприятность доставляет полное незнание того, как именно, кем и когда эти решения вырабатываются. В результате внешнеполитические ходы Китая (в меньшей степени – Японии) слишком часто становятся неожиданностью для европейских партнеров и США.
В этом конкретном случае надо признать, что «неожиданность» сейчас «в нашу пользу» и, вполне возможно, изменение позиции Пекина произошло, в том числе, и под влиянием российской дипломатии. Но так будет не всегда.
