|
А.Г. Аксенёнок – кандидат юридических наук, Чрезвычайный и Полномочный Посол, опытный дипломат, арабист, долго работавший во многих арабских странах, в том числе в качестве посла России в Алжире, а также спецпредставителем на Балканах и послом Российской Федерации в Словакии
Резюме: Нужно сказать, что если кто-то думает, что вступление в Альянс это простой процесс, он сильно ошибается.
- Уважаемый Александр Георгиевич, больше спасибо, что смогли найти время и поговорить, что называется, о наболевшем. Недавно бывший посол США в России, а ныне замгенсека НАТО, Александр Вершбоу заявил, что «Россия является врагом альянса». В этой связи, на Ваш взгляд, могла ли Россия в принципе повлиять на расширение НАТО? Если да, то, что было сделано на этом направлении, например, в Словакии, где вы в тот момент были послом?
- Такой вопрос сегодня действительно ретроспективно возникает, и он абсолютно верный. Словакия – это была уже вторая волна расширения НАТО. Первая волна прошла c вступлением в альянс Чехии, Польши и Венгрии. Словакии просто в силу организационных и технических причин не успела это сделать раньше, но получила заверения, что во второй очереди у неё не возникнет проблем.
Нужно сказать, что если кто-то думает, что вступление в Альянс это простой процесс, он сильно ошибается. Например, разговоры о том, что Украина вот-вот вступит в НАТО, или получит какие-то гарантии с его стороны, в корне ошибочны. В рамках НАТО существуют очень чёткие «regulations». Конечно, иногда политические соображения берут вверх, но не всегда и не в любом случае.
- То есть по сути это хорошая кондовая бюрократическая структура?
- Да, и не менее забюрократизированная, чем Евросоюз. Между прочим, между НАТО и ЕС существует связка. Она негласная, нигде не прописана. Но об этом мне все говорили в Словакии: сначала надо вступить в ЕС, а потом в НАТО. И, как правило, натовский и европейский процессы шли параллельно, как это было в Словакии. Процесс выполнения всех требований, а там тысячи страниц, и по всем надо принять сотни законов, очень сложный. В него были включены даже такие мелочи, как прохождение курсов английского языка. В Словакии, например, английский нераспространён абсолютно, в том числе в госаппарате и армии, за исключением МИДа.
Что касается России, мне кажется, возможности воспрепятствовать расширению альянса на восток однозначно не было. Однако можно было этот процесс как-то нивелировать с сохранением при этом хороших отношений, политического и экономического взаимодействия с новыми странами членами НАТО. Так получилось, что когда началась вторая волна расширения, я не чувствовал со стороны Москвы какой-то утверждённой на государственном уровне линии поведения, по крайней мере судя по тем указаниям, что шли из центра.
Вот, например, когда Чехия вступала в НАТО, наш посол в Праге, бывший председатель российского Центризбиркома, занял очень воинственную позицию в отношении чехов. Пригрозил отрубить им газовую трубу. Я не думаю, что у него на то были указания из Москвы, скорее это была его личная инициатива, которая может быть до определённой степени отражала настроение определённых кругов российского руководства.
Я же со своей стороны повёл себя по-другому. И оказалось, что та линия поведения, которую выбрал я, так сказать, под свою личную ответственность, позволила заложить твёрдые основы сотрудничества со Словакией на многие годы вперёд. Сейчас какие бы правительства в Братиславе ни приходили к власти, а они там меняются часто, позитивные российско-словацкие отношения остаются. Я бы даже сказал, что они являются эталоном отношений Москвы с восточноевропейской страной членом НАТО.
- И как Вам это удалось?
- Во время первой же своей встречи с министром иностранных дел Словакии Эдуардом Куканом, я сказал, что как посол публично не собираюсь критиковать политическое решение словацкого руководства о вступлении в НАТО. Это суверенное решение Словакии, но я буду высказываться категорически и аргументированно против расширения НАТО вообще как крупной стратегической ошибки в политике Запада в отношении России. Это будет скорее вопрос России и НАТО, чем России и тем государством, которое принимает решение о членстве в альянсе. Решения, которое должно к тому же пользоваться поддержкой населения этой страны. Эта первая беседа ещё перед вручением верительных грамот многое определила.
- А какова была реакция министра?
- Весьма положительная. Он такого явно не ожидал. И с тех самых пор у нас с ним сложились самые доверительные отношения. Они потом сказались и на наших беседах по Югославии, когда Кукан, ещё будучи министром иностранных дел, был назначен спецпредставителем ЕС на Балканах. Он делился со мной доверительной информацией, и мне было проще выполнять поручения Москвы, в том числе и по решению проблемы задолженности. А этот вопрос был очень острым не только со Словакией, а со всеми социалистическими странами. Россия имела большую задолженность перед ними, ещё со времён тотального дефицита конца 1980-х.
Ведь могут быть две линии поведения. И та, которую выбрал я и впоследствии концептуально изложил в Москву в своих депешах, мне кажется, была услышана, хотя никто официально об этом и не говорил.
- На Ваш взгляд, в какой степени надо было говорить со странами-кандидатами, или всё в любом случае решалось в Вашингтоне или Брюсселе?
- Безусловно, со странами кандидатами надо было работать, но мне кажется, на тот момент, эта работа вряд ли могла принести какие-то результаты. После развала СССР в этих странах сложилось преобладающее мнение, что мир стал однополярным. И какое-то время около 3–5 лет оно так и было. Россия - это не Союз в их понимании. Но ощущение фантомной опасности с Востока всё-таки оставалось. Поэтому вхождение в НАТО расценивалось ими не только как общий зонтик безопасности, но и как защита от России. В расчёт брались и экономические интересы, хотя даже скорее надежды. Надежды на то, что вступление в ЕС и НАТО дадут этим странам возможность экономического подъёма, что-то типа мини-плана Маршалла на Восточную Европу, хотя в Словакии эти настроения проявлялись в меньшей степени.
- С чем это было связано?
- В Словакии более тяготеют к Востоку исторически. Они сами говорят о чехах, например, как об онемеченных словаках. И, конечно, было ощущение эйфории от выхода из советской системы и желания этот выход закрепить институционально.
- Вы говорите об угрозе с Востока, неужели ввод советских войск в Венгрию и Чехословакию оставил такой глубокий след? СССР почил в бозе, а страх так и остался?
- Пожалуй, да. Я думаю, страх никуда не делся. Но и справедливости ради надо сказать, что и Россия ничего не сделала, чтобы развеять его. В Польше, Венгрии и Чехии он был особенно сильно выражен, и эта проблема не решена до сих пор. Словакия же сама выбрала путь равной близости и равной удалённости между Россией и НАТО. Это прекрасный пример того, что страна член НАТО и ЕС может иметь прекрасные отношения с Москвой.
Братислава не всегда считается с мнением Брюсселя. Вот возьмите нынешнюю тему реверса газа на Украину. Понадобилось очень большое давление на Словакию, чтобы продавить его. Словаки с самого начала отказались от этой идеи, но когда ЕС её всё-таки навязал, сумела добиться значительного смягчения первоначальных требований, тем самым не вызвав раздражения в Кремле.
- То есть получается, что говорить о политике России в отношении расширения НАТО на восток в целом нельзя, можно лишь с натяжкой говорить о политике России в отношении отдельных стран кандидатов на вступление в альянс?
- Скорее всего, до какой-то поры это было именно так. Конкретных установок из Москвы, как вести дело с «абитуриентами» в натовский клуб, кроме принципиальных установок общего характера, не давалось. То есть затвержённого курса, похоже, вначале не было. Вскоре пришло понимание, года через четыре после развала Союза, что из-за НАТО со странами ЦВЕ нельзя портить отношения. И это было принято к действию. Единая концепция начала вызревать именно на базе отношений с отдельными странами.
- Это можно объяснить тем, что Россия была просто морально не готова к такой стремительной смене декораций в Европе?
- На мой взгляд, может быть она и была готова к этому. Были иллюзии, что процесс удастся затормозить. Но по мере того, как это не получалось, шло осознание своих ошибок и просчётов. Но оно не поспевало за темпом перемен. Наша аналитика просто запаздывала, коррективы вносились поздно.
- Очень много слухов ходило по поводу референдума о членстве в НАТО, который якобы был в Словакии, и что даже это была прямая попытка Москвы сорвать вступление. Что же там всё-таки было?
- Вы знаете, это всё слухи. Никакого референдума в Словакии не проводилось. Хотя планы были, может быть, они и стали источником подобных разговоров. Однако никаких гарантий в «правильном» итоге голосования не было, поэтому решили не рисковать и свернули подготовку к референдуму. Тем более, как я уже говорил, гарантии успеха словакам были даны заранее. Разумеется, если они успешно выполнят все «домашние задания». Вот такая вот история.
- Какую роль в переосмыслении нашей политики сыграли бомбардировки Югославии? Нам впервые так неприкрыто продемонстрировали, что наше мнение никого не интересует, а наши интересы учитывать не намеренны. Принято считать, что это был некий Рубикон.
- Когда начались бомбёжки, я находился в Словакии. До этого занимался Балканами. Надо отметить, что в Братиславе довольно объективно смотрели на конфликт. Мои интервью регулярно появлялись в печати и без купюр. Более того, на одном развороте помещали интервью и американского и российского послов, чтобы люди сами могли сравнить и сопоставить. И никаких антироссийских выступлений там не было.
Что касается самих бомбардировок, то, конечно, это был апофеоз всей балканской политики великих держав. Даже точнее неудачный финал. Вначале основная тяжесть конфликта на Балканах падала на Евросоюз, но к 1996 г., особенно после Сребреницы, когда многонациональные войска, набранные преимущественно в европейских странах, не сумели предотвратить катастрофу, стало понятно, что Европа не справляется. Более того это был провал. Точно так же как и сейчас. Украина – провал политики ЕС, что бы Брюссель ни говорил о демократии и правах человека. Это, в первую очередь, ошибочность геополитических расчётов. И мне кажется, что выборы в Европарламент, если демократия в Европе действительно существует, должны показать европейской тройке Баррозу, Эштон и ван Ромпёю, что их политика далеко не безупречна. Если, конечно, Европарламент вправе потребовать у ЕК отчёта об её внешнеполитической деятельности.
И тогда в Югославии это был провал самоуверенной политики Евросоюза. И тут за дело взялись американцы, мобилизовав для этого весь свой военный, финансово- экономический и политический потенциал. Ценой очень больших усилий им удалось «слепить» Дейтонские соглашений. При этом возник вопрос, а какова роль России?
Россия присутствовала в Дейтоне. Наш министр иностранных дел там был, но нужно признать, что главная часть работы всё же сделана американцами. Далее, исходя из Дейтонских соглашений, началась совместная с западниками работа в формате контактной группы и комитета по Боснии и Герцеговине во главе с Карлом Бильдтом. Мне лично как спецпредставителю МИД на Балканах довелось принимать участие во многих заседаний этих органов, в том числе в Сараево, когда мы целый месяц пытались свести к общему знаменателю разное понимание Дейтона тремя боснийскими общинами.
- И как вам Бильдт? Какие только шишки не сыпались на его голову в связи с его позицией по России.
- Бильдт – крупный дипломат. Очень энергичный человек, и он высоко ценил конструктивный вклад России в урегулировании боснийского кризиса, проводил реалистичную политику. Ему удавалось даже иногда смягчать нажимную тактику американцев.
В то время между Россией, Францией, Германией и США, несмотря на отдельные расхождения в трактовке базового соглашения, было своеобразное разделение обязанностей по Боснии. По договорённости с Бильдтом, Россия и частично Франция должны были работать с сербами, американцы с мусульманами, а немцы со своими любимыми католическими хорватами.
Как специальный представитель министерства иностранных дел я был прикреплён к Бильдту. России было очень трудно отстаивать свою позицию на целом ряде направлений. Во-первых, постоянно приходилось принуждать к конструктивному сотрудничеству сербов. Во- вторых, нужно было путём сложных дипломатических ходов добиваться от западных партнеров соблюдения объективности и равного подхода ко всем. Это не всегда удавалось. У американцев был жёсткий антисербский крен, а европейцы под американским влиянием зачастую не выполняли достигнутые с нами договорённости. Подписать соглашение это половина дела. Дьяволы всегда кроются в деталях имплементации.
И получалось так, что России где-то и удавалось подправить тексты заключительных коммюнике, но по большей части это не имело практического значения. Когда приходило время утверждать заключительные документы, западные дипломаты не раз говорили между собой: Россия опять «одна против остального мира», хотя в кулуарах европейцы и обещали нам поддержку. Расчёты использовать американо-европейские расхождения не оправдались, как они позднее не сработали и в Ираке. Поначалу всё вроде бы шло в нужном направлении, но потом Франция и Германии «исправились». А затем была принята резолюция, по которой ООН была вовлечена в мирный процесс в Ираке, во главе которого опять же оказалась Америка.
Уже тогда в Югославии было отчётливо видно, что по ключевым вопросам Европа идёт в фарватере США. Однако надо сказать, что наша дипломатия делала всё возможное в рамках тех скудных средств, которыми она располагала. Сербия была далеко, и решение в конце концов «отпустить её» тоже было верным. Отказ поставлять Белграду комплексы С-300 тоже был правильным, хотя некоторые наши военные говорят, что это могло бы сдержать американцев.
- Почему было принято такое решение?
- Проводилась линия на стратегическое партнерство с Западом. Тогда существовали большие иллюзии на этот счёт, в том числе по финансовой помощи, и не только по линии МВФ. В конце концов, было решено оказать содействие НАТО в выходе из этого югославского тупика. Миссия Черномырдина в этом и заключалась.
- Выходит, что мы просто попробовали в последний момент «закрыть позиции» и получить хотя бы что-то?
- Черномырдин действовал по прямому указанию Ельцина. А цель была, наверное, да, набрать очки и без потери лица выйти из уже проигранной партии. Реальной возможности повлиять у нас уже не было. Можно было только смягчить антисербскую направленность и показать флаг, что и было сделано.
- А откуда взялся такое антисербский настрой у Вашингтона? Получается, уже тогда появилась, эта концепция так называемой «правильной стороны истории»?
- Тогда первый раз американцы открыто встали на позицию экспорта революции. Это было впервые. Я никогда не забуду одного из заседаний контактной группы в Риме. Накануне в отеле смотрел по телевидению выступление американского сенатора на одной из площадей Белграда. Это было очень похоже на раздачу печенья на Майдане. И на этом заседании я пошутил, что всё происходящее мне напоминает действия Коммунистического интернационала по экспорту революции в 20-е-30-е годы. Это вызвало вежливые улыбки, но все поняли, что имелось в виду. А Югославия была первым таким экспериментом. Не столько даже с экспортом революции, сколько с созданием общественного фона для смены режима через деятельность НКО.
Надо сказать, что и Милошевич не был пророссийским лидером. Он вынуждал Россию поддерживать его и идти на обострение с Западом в ущерб нашим собственным интересам. При этом вёл секретные контакты с НАТО, о чём стало известно Кремлю. Есть очень интересные воспоминания французского посла в России до революции 1917 года, запамятовал его имя…
- Морис Палеолог, наверное.
- Точно, там у него есть эпизод разговора с Витте. Витте ведь был противником участия России в войне, а задачей Палеолога было удержать Россию от сепаратного мира. И тот высказал интересную мысль, что сербы должны быть наказаны за свою предвоенную политику, которая и втянула Россию в войну. По моим субъективным ощущением, в 1999 г. в Кремле имелись подобные настроения.
- Что касается российского МИДа и послов, насколько они самостоятельны и могут определять и корректировать курс центра?
- Я видел, как американцы и европейцы ведут себя на уровне послов и сравнивая с нами, пришёл к выводу, что пределы манёвра в рамках общей генеральной линии у нас шире. Американцы выполняют все указания буквально, и у них от этого меньше гибкости.
- Это связано с тем, что, как сейчас критикуют Обаму, на постах послов друзей президента больше чем карьерных дипломатов?
- Не думаю. У американцев политических назначенцев всегда было больше чем у нас. Во времена СССР у нас их было около 30% и то только в соцстранах и странах «третьего мира», выбравших социалистическую ориентацию. Я, например, приехал в Алжир в 1991 г., и был первым нашим карьерным дипломатом в этой стране. Замечаю, что американские послы больше придерживаются буквы, чем духа соглашений. И в этом смысле с ними сложно работать. Хотя всё тоже зависит от личности. Могу привести пример своей работы в Восточной Славонии. У американцев был антисербский уклон, но там их политика оказалось другой. Речь шла о интеграции этого региона в состав Хорватии. Во главе этой операции ООН был поставлен американский трёхзвёздный генерал Ж. Клейн. И он блестяще справился с этой миссией, при этом, не отторгая от себя сербское население.
- Но это было скорее исключение из правил?
- Наверное да. Но именно это и обеспечило успех его миссии. Он быстро провел выборы, где сербы получили хороший процент, стали участвовать в местных органах власти, их интересы там вполне учтены. По крайней мере с тех пор, а уже почти 20 лет прошло, и никаких волнений там не было, в то время как в Сараево, совсем недавно полыхало вовсю.
- В чём на Ваш взгляд причина развала Югославии? Религии разные, язык фактически один и тот же – так в чём было дело?
- На это были объективные и субъективные причины. Всё-таки единую Югославию слепил Тито, кстати, хорват. Это был период, когда сербы на волне победы на фашизмом заняли привилегированное положение в этой разношерстной федерации, где хорваты дискредитировали себя сотрудничеством с оккупантами. А в 1990-е гг. сербы повели себя не очень разумно. Переоценили свои силы, недооценили угрозу распада, плюс нотки некоего православного радикализма. Хотя примеры другой политики тоже были. В Словении, например. Армия же там осталась в казармах и не стала вмешиваться. Но в других местах диалог не был налажен.
В истории с Югославией, так же как и с СССР, возможность сохранения федеративного устройства, пусть и мягкого типа, была. Но она оказалась упущенной. Объективных причин к такому трагическому распаду и гражданской войне не было. И здесь запалом выступило именно внешнее вмешательство, в частности политика Германии.
- Которая первой признала хорватов?
- Да, а сербы отреагировали чересчур эмоционально и только подлили масла в огонь.
- Получается, что американцы не сделали никаких выводов из Югославии и на Украине действуют по тем же лекалам?
- Это мышление победителей в холодной войне. Оно так и не изжито. Вашингтон не привык, когда ему оказывают открытое противодействие, но в то же время уважает такие страны. Может сложиться впечатление, что мы скатываемся в холодную войну, но мне кажется до этого не дойдёт, слишком мир изменился с тех пор.
Ведь, как и в Югославии, американцы на Украине хотели предоставить Европе возможность действовать самостоятельно. Если взять ноябрь-декабрь и предмайдановский период, то Госдеп в отличие от ЕС тогда не взял ещё курс на безоглядную поддержку киевских революционеров. И Нуланд не зря произнесла свою сакраментальную фразу о Евросоюзе, указав, куда ему следует идти. А когда европейцы опять провалились, американцы всю черновую работу быстро взяли на себя.
- То есть авгиевы конюшни опять пришлось разгребать США?
- Да, но делают они это из рук вон плохо. Их геополитические расчёты пришли в столкновение с реальностью. Тут ведь и Обама хочет показать после Сирии, что он не слабак, и это желание толкает его на ошибочные действия.
Несколько месяцев назад в Аспене прошла политологическая конференция. Там были представлены две господствующие в американском истеблишменте позиции. Первые считают, что всё, что происходит в мире, есть следствие отсутствия американского лидерства. Другие же считают наоборот, что мир изменился, и нам надо, прежде всего, решать свои внутренние проблемы вблизи от Капитолия, что Америка может быть сильной в мире, только будучи сильной дома. Тем более, что поддержки от Европы ждать не приходится. И на Украине эти разногласия тоже сыграли свою роль.
А России надо учитывать, что Обама находится под очень большим давлением и естественно совершает ошибки в попытке доказать, что он не «слабак». Всё это нужно просчитывать наперёд. Ведь даже когда американская дипломатия обладала колоссальными возможностями сразу после распада СССР, она не смогла ничего добиться, например, на Ближнем Востоке. И не потому, что Арафат не проявил достаточной политической воли, а потому что ни Клинтон, ни Буш не смогли или не захотели преодолеть сопротивление произраильского лобби. Сейчас всё стало гораздо сложнее, да и Америка уже не та. Так что Обаме не позавидуешь.
- Другими словами концептуально, на уровне смыслов, американцы не готовы к новому миру? Из шкафа вытаскиваются сейчас концепции тридцатилетней давности.
- Да, в этом их главная проблема. Морально они так и не отошли от эйфории неожиданного для них распада СССР. А сейчас наступает тяжёлое отрезвление, которое таит в себе и немалые опасности.
- Что касается распада СССР, как вы его лично перенесли? Были ожидания насчёт СНГ?
- Это был довольно сложный период. В голове были очень разношерстные мысли. Мне было понятно, что Россия – это не Советский союз, хотя думалось, что Москве удастся избавиться от бремени обязательств перед другими республиками. Что это даст ей стимул для роста, но этого не произошло. Сейчас же новое национальное самосознание и сопутствующая ему политическая система только вызревают, хотя прошло уже 25 лет с момента распада Союза. Процесс немного затянулся, правда. Лично у меня тогда не было трагического ощущения. Хотя моя жена, когда в посольстве в Алжире спускали советский флаг, расплакалась. Я тоже был на грани, но сдержался. С российским флагом опять же были проблемы. Триколор мастерили за ночь, спасибо женщинам посольским. Пришлось бегать по рынку: с красной и белой материей проблем не было, а вот нужный синий цвет было очень трудно найти.
- А отношение алжирцев к Вам изменилось после этого?
- Я бы не сказал, что изменилось. В наших странах ведь шли параллельные процессы. Тогда победа исламистов на парламентских выборах и дворцовый переворот с целью отыграть всё назад были следствием поспешных политических решений. Распад СССР это тоже следствие поспешных решений, в отличие от Сирии, где, на мой взгляд, всё было наоборот. Правящая партия БААС сильно запоздала с проведением политических реформ.
- Как вы думаете, какие наши внешнеполитические достижения можно записать в актив девяностых?
- Во-первых, большим успехом было то, что России удалось с относительно малыми потерями пройти переходный период. Я не склонен преувеличивать угрозу гражданской войны, но крыша в виде СНГ позволила снизить накал напряжённости. Сейчас же она уже сыграла свою роль, и сегодня больше отвечает интересам наших соседей, чем самой России. Москве было бы выгоднее работать с каждой из стран на двусторонней основе, либо по кустовым интересам. Таможенного союза и ОДКБ для этого вполне достаточно, а СНГ это лишние расходы и главное – лишние иллюзии. Последние события на Украине показали, что политически СНГ не работает.
Другим успех в том, что удалось избежать явного провала во внешней политике в целом. Да, ради дружбы с Западом шли на чрезмерные уступки. Сегодня часть иллюзий развеялась, но, с другой стороны, Россия в сегодняшним взаимосвязанном мире не может оказаться в состоянии автаркии от остального мира и в первую очередь от Запада. Мы всё-таки больше европейское государство. Так смотрят на нас и в Азии. Надо соблюдать золотую середину. В этом, наверное, и есть сегодня главная задача российской внешней политики. Достижение сегодня может быть в том, чтобы соблюдать просчитанную последовательность, проявляя где нужно гибкость, но не выходя за крайние пределы.
- Как меняется дипломатия в современном мире? Насколько она сегодня эффективна? Не только наша или Американская, но и мировая? Появились ли у неё какие-то специфические черты и особенности?
Как ветеран холодной войны, по возрасту, не по мышлению, могу сказать, что нам в то время чисто профессионально , возможно, легче работалось, чем нынешним коллегам-дипломатам. Конфронтация двух систем, экономическая состязательность, идеологические баталии, борьба за «сферы влияния» – всё это было данностью не только в ощущениях, но и в установках директивных органов. Объём информации, даже у дипломатов, был более ограничен. Но, как бы то ни было, существовала системность в принятии внешнеполитических решений. Не только у нас, но и на Западе. И если конфликтные ситуации накалялись до точки кипения, то быстро через прямые договорённости между руководителями налаживался переговорный дипломатический процесс. Конфликты могли продолжаться, но каналы связи продолжали работать, что снимало элементы непредсказуемости.
В наше время геополитической неопределённости и возросших рисков ведущие мировые державы не всегда держат в поле зрения чёткие ориентиры. Стало больше лицемерия и цинизма в политике. А это подрывает столь необходимое в острых ситуациях взаимное доверие и способность слышать друг друга. К тому же на внешнеполитические решения всё чаще влияют внутриполитические соображения, избирательные циклы, а иногда чистый популизм.
Со стороны России и Запада не было недостатка в заявлениях о нежелании возврата к прошлому, но движение вспять неуклонно нарастало. Какое-то раздвоение мирового сознания. Толчок к этому был дан накоплением многих раздражителей. Главным из них были всё-таки войны «по выбору» и сменорежимная политика Запада, когда стало трудно отделить, что «по выбору», а что по политической целесообразности. Скатывание от «стратегического партнёрства» к новому, не столь равновесному, как в былые времена, противостоянию теперь уже у границ России и в её исторически-культурном ареале несёт в себе серьёзные опасности для всего мироустройства.
«Арабская весна» должна была дать Западу, да в чём-то и России, допустившей, кстати, гораздо меньше просчётов, достаточно сигналов к тому, чтобы попытаться неидеологизированно осмыслить имевшиеся иллюзии, провести своего рода домашний анализ уроков всех этих незавершённых арабских революций. К сожалению, этого, как видно, не произошло.
Беседовал Егор фон Шуберт
Источник: globalaffairs.ru.
Рейтинг публикации:
|
