«Мягкая» сила КНР и что Пекин может предложить миру
В современном мире, где экономика представляет собой единый рынок, а различные политические системы постоянно унифицируются, всё большее значение приобретают не прямые способы воздействия на оппонента — культурно-идеологические или мировоззренческие инструменты влияния. Это борьба за умы, ведение войн за изменение и преобразование идентичности, что не требует захвата территорий, т.к. люди сами добровольно переходят под знамена другой цивилизации.
Основным из таких инструментов является «мягкая» сила, как форма политического влияния, которая позволяет достичь желаемых результатов на основе добровольного участия, симпатии и привлекательности. Автор этого понятия, американский политолог Джозеф Най, отмечает, что «язык и культура страны – это «мягкая» сила, которая играет ключевую роль в международных отношениях, влияя напрямую, или косвенно, на мировую политику». Очевидно, что государство претендующего на роль если не глобального лидера, то, по меньшей мере, одного из полюсов мира, обязано быть субъектом, а не объектом применения «мягкой» силы.
По мере преобразования своих экономических завоеваний в политический вес, Поднебесная стала уделять внимание и таким внешнеполитическим инструментам, как «мягкая» сила. На IV Пленуме ЦК КПК 16-го созыва, который проходил в сентябре 2004 года, была поставлена задача распространения китайской культуры вовне, для того чтобы укреплять комплексную силу Китая, продвигать китайскую культуру, повышать ее международное влияние. Одним из элементов практической реализации этой программы стало открытие по всему миру центров по продвижению китайского языка и культуры, получивших название Институты Конфуция, а также проведение Олимпиады 2008 года в Пекине. Но вместе с тем, при всех очевидных успехах в экономическом плане и более спорных победах в международной политике, у КНР по-прежнему очень слабые позиции в области популяризации своей культуры и своего видения мироустройства.
Проблема в том, что Китай на данном этапе не имеет в своём идеологическом арсенале так называемых «универсальных» ценностей, которые он мог бы предложить миру. Не ставя под сомнение древность, самобытность и богатство китайской культуры, стоит отметить, что исторически китайская философская мысль всегда была направлена во внутрь, на самих китайцев, а не вовне. По этой причине и не могла возникнуть именно универсальная общепринятая система мировоззрения для всех. А без такого важного компонента, очень сложно говорить о глобальном доминировании. Китайцы, объявив о построении социализма с китайской спецификой, смогли замкнуть на себе даже такие интернациональные идеи, как коммунизм и социализм, которые потенциально могли стать проводником интересов КНР в других странах.
Многие, кто не согласен с политикой США, как главного выразителя западных ценностей, пытаются найти им альтернативу и в качестве таковой часто выдвигают Китай с его «пятью принципами мирного сосуществования» и «Пекинским консенсусом». Но, что интересно, все соседние народы, которые не понаслышке знают китайцев и китайские ценности, не отличаются большой любовью к ним и, соответственно, настроены крайне враждебно по отношению к внешнеполитической линии Пекина в регионе. И по мере усиления КНР, такая неприязнь только растет. Не малую роль здесь играет многовековое отношение китайцев к своему государству, как к центру мира, а к соседним странам — как к вассалам и, как следствие этого, бескомпромиссная и довольно агрессивная внешняя политика. В то время как сам Джозеф Най заявляет, что «мягкая сила Китая в китайской мечте», Симон Тай, известный ученый из Сингапура, парирует: «Никто в Азии не хочет жить в мире, в котором бы доминировал Китай, потому как нет такой китайской мечты, к которой бы стремились народы».
Китайская культура фактически неадаптивная для других народов. Перенять её можно только будучи ассимилированными китайцами, как это произошло с маньчжурами или вьетнамцами, лексика которых сегодня на 60% состоит из китайских слов. Частичное культурное влияние и заимствование отдельных элементов, таких как письменность, например, можно наблюдать у японцев и корейцев, несмотря на вековую взаимную неприязнь. Но это скорее связано с уникальной способностью этих народов, как и китайцев, перенимать всё передовое, гармонично встраивая в свою культуру, не боясь при этом утратить собственную культурную идентичность. К тому же, у японцев и корейцев просто не было альтернативы, так как их связь с внешним миром осуществлялась практически всегда при посредничестве Поднебесной и несла на себе китайский отпечаток. Так было, например, с японским дзен-буддизмом, который проистекает из китайского чань-буддизма, сформировавшегося под влиянием даосского мировоззрения.
А вот у народов Юго-Восточной Азии альтернатива была, и они ею охотно пользовались. Тайцы, кхмеры, малайцы, несмотря на тесные связи с Китаем, всегда испытывали культурное влияние Индии. В странах ЮВА этнические китайцы подчас составляют около четверти населения, как, например, в Малайзии и зачастую полностью контролируют экономику этих стран или играют в ней весомую роль. При этом китайская культура никак не влияет на коренное население, оставаясь достоянием только самих китайцев, которые в этом отношении являются исключительно закрытым сообществом. Так в Индонезии этнические китайцы существуют фактически в параллельном мире, который очень отличается по уровню жизни. У них есть свои школы и ВУЗы, где могут учиться только выходцы из китайских семей, магазины и развлекательные центры, в которых не часто встретишь индонезийца, для китайцев-мусульман построены отдельные мечети. И всё это отнюдь не мешает им держать в руках весь бизнес в стране от мелких лавочек до огромных компаний.
Очевидно, что в Восточной и Юго-Восточной Азии Китай должен использовать свою «мягкую» силу наиболее эффективно, так как именно здесь влияние китайской культуры максимально, и, к тому же, в данных регионах проживает большая часть китайских эммигрантов-хуацяо – носителей самой культуры. Но КНР не может воспользоваться этими преимуществами, чтобы влиять на политику соседних государств. Скорее наоборот, всё это играет не на руку китайцам, вызывая отторжение, как культуры, так и политики проводимой Пекином.
Проблемы с имиджем в Азии можно оправдать историческими имперскими амбициями Поднебесной и страхом соседних народов быть захваченными и ассимилированными китайцами. Чего нельзя сказать об Африке, куда Китай пришел совсем недавно, в начале XXI века, на пике своей популярности.
КНР, заинтересованная в первую очередь в африканских ресурсах, а также в рынке сбыта своих товаров, вкладывала средства в добывающую промышленность и инфраструктурные проекты, не ставя при этом политических условий местным правительствам в отличие от американцев и европейцев. Китайцы сделали упор на культурные связи, дав возможность африканцам получать образование в Поднебесной по целому ряду программ оплачиваемых правительством КНР, а также открыв учебные заведения по подготовке специалистов в основном технических специальностей в самой Африке. Разумеется, всё это было очень положительно воспринято правителями стран Черного континента. Но вскоре выяснилось, что в погоне за ресурсами Китай отводит Африке роль своего сырьевого придатка, не отличаясь в этом плане от Запада, а приток китайского дешевого импорта не дает странам развивать свою собственную промышленность. Китайские инвестиции идут не через местные госструктуры, а выделяются непосредственно китайским же компаниям, работающим в Африке. Это делается якобы для борьбы с коррупцией на местах, но на деле Китай просто кредитует собственные фирмы. Немалый ущерб имиджу КНР наносит приток китайских мигрантов, в том числе нелегалов. Африканцы недовольны тем, что большая часть специалистов ввозится из Поднебесной, а китайские уличные торговцы вытесняют местных продавцов. Усугубляет ситуацию традиционное стремление китайцев жить в изоляции, не особо контактируя с коренным населением.
Таким образом, не сумев предложить африканским государствам ничего нового, а лишь выступив в роли ещё одного неоколонизатора, Китай продолжает терять популярность в Африке, а вместе с этим ограничиваются и возможности влиять на мировые процессы. Разумеется, никто не собирается прекращать сотрудничество с Пекином, к тому же китайские условия зачастую привлекательнее европейских или американских, но Поднебесная перестает быть альтернативой Западу в глазах африканцев, а становится лишь одним из партнеров. При недостатке «мягкой» силы Китай для защиты своих интересов в Африке всё чаще начинает прибегать к силе жесткой, пока под прикрытием миротворческих миссий, участие Пекина в которых возросло на порядок в последние годы.
Перспективы использования КНР своей «мягкой» силы в других регионах мира выглядят ещё более туманными.
Китаем, как инвестором и торговым партнёром, интересуются в разных уголках планеты, но мало кто готов равняться на него, менять собственную идентичность или согласовывать свою внешнюю политику с Пекином. В России, США и Европе, очевидно, умеют «отделять зёрна от плевел», поэтому, развивая культурное, экономическое и политическое сотрудничество с Китаем, в то же время успешно конкурируют с ним по всем направлениям. Так что, говорить о культурном влиянии Поднебесной на таких субъектов международных отношений попросту не приходится.
Ещё одним серьёзным препятствием для культурной экспансии и укрепления Китая в качестве мирового лидера является сам китайский язык. Маловероятно, что он, подобно европейским языкам, сможет стать языком международного общения. Например, китайский язык достаточно редко используется на региональных и международных конференциях, не смотря на то, что это один из шести официальных рабочих языков ООН. Наличие четырёх тонов, а также целого ряда похожих для большинства иностранцев звуков не способствуют лёгкому усвоению устной речи. В свою очередь, китайская письменность предполагает заучивание нескольких тысяч иероглифов, на что требуется немалое время. К тому же, в отличие от алфавита, иероглифы забываются, что подтверждают сами китайцы. Всё это делает процесс освоения китайского языка долгим и трудоёмким. При этом открытие Институтов Конфуция по всему миру и привлечение в Китай иностранных студентов для изучения языка без сомнения увеличит число переводчиков и специалистов-китаеведов, но едва ли изменит ситуацию коренным образом. Сегодняшнее увлечение китайским языком – во многом дань моде, и в будущем интерес к нему поубавиться, особенно учитывая темпы изучения английского самими китайцами. То есть, даже в отдалённой перспективе мировое сообщество на китайском не заговорит.
Разумеется, нет смысла отрицать возросший в последние годы интерес к Китаю, его культуре и языку во всем мире, включая Запад, но не стоит причислять это к достижениям культурной политики Пекина. Такая популярность обусловлена скорее экономическими успехами КНР, желанием привлечь китайских инвесторов, а также надеждами, которые возлагают на неё многие разочаровавшиеся в Западе и ищущие пути выхода из сложившегося кризиса. Но едва ли Поднебесная может им что-то предложить. Из-за своего сложного языка и специфической культуры, носителями которой могут быть только непосредственно китайцы, и которая отторгается другими народами, Китай ограничен в применении «мягкой» силы, в её социокультурном аспекте, и тем самым фактически лишается важного механизма влияния на международную политику, что сильно подрывает его претензии на мировое лидерство.
Роман Погорелов.
Источник: continentalist.ru.
Рейтинг публикации:
|
