Конец Кончаловского 
Режиссер только что вернулся из киноэкспедиции в Архангельскую область и поделился своими мыслями о российском крестьянстве, понятии гражданин, политкорректности, современном кино и о том, что по его мнению ждет страну в будущем. По мнению Кончаловского, Россию либо завоюют китайцы, либо освоят европейцы. И отчего я не удивлен?
– Мне захотелось снять фильм о сельском почтальоне. Группа шесть месяцев искала героя по центральной и северной России – объехала десятки деревень в поисках. В результате мы остановились на почтальоне, который живет в деревне на берегу красивейшего Кенозера Архангельской губернии. Сценарий был, но мы искали возможности его изменить, чтобы сюжет подсказывала жизнь. Вообще почтальон в деревне – это уникальная должность. Ведь по существу, кроме участкового, он единственный представитель государства – он не только носит почту, он приносит пенсии, собирает налоги, он также привозит хлеб или электрические лампочки. Я не знаю, как полуослепшие бабушки выжили бы в своей Богом забытой деревне, если бы не сельский почтальон, который и в мороз, по метровому снегу, и в распутицу на тракторе, и в любую погоду через озеро на катере должен доставить своим реципиентам сигнал, что государство их помнит. Удивительная профессия – сельский почтальон.
– Это будет похоже на «Асю Клячину»?
– В «Асе» в главной роли была профессиональная актриса Ия Саввина, и она приспосабливала свою роль к реальности. Здесь же наоборот: главный герой – реальный почтальон. И он нам подсказывает, как должен развиваться сюжет или какие слова должны быть сказаны в тот или иной момент. Я не знаю, какой получится картина. Собственно, об этом еще рано думать – мы еще не закончили съемки. Что меня действительно поразило – это открытие, что в России исчез целый класс земледельцев. Я был поражен словами одного из действующих лиц: «Наши деды еще помнили, когда жать, когда сеять. У отцов был колхоз, а в колхозе агроном, который им объяснял, как землю работать. А мы сегодня уже не помним, что знали наши деды, и агронома нет». Эта мысль объясняет, почему бывшего колхозника и бывшего крестьянина земля не тянет к себе, не вызывает желания ее «работать» – инстинкт утерян! Он может только ее продать, а деньги пропить.
В Китае так выбить эту память из земледельцев Мао не успел – коммунисты правили 30 лет. И когда там началась перестройка, в деревнях все-таки помнили, что делать с землей. В России этот ужас длился 70 лет – т.е. два поколения. У нас не просто исчез целый класс – здесь погибла основа целой цивилизации. И это катастрофа, которую я действительно не знаю, с чем сравнить.
Демократии здесь нет и быть не может
– Вы говорили раньше, что чем больше будет абсурда, тем быстрее все проснутся и начнут как-то шевелиться...
– Я никогда не говорил: «все проснутся». Я говорил о том, что может проснуться определенная часть общества, те люди, которые исповедуют европейские ценности. Конечно, для них происходящее сегодня выглядит абсурдом. Но для большинства населения страны, которое исповедует ценности московской Руси, – всё это норма жизни. Когда слышу отчаянные возгласы моих друзей «куда мы катимся!», я терпеливо разъясняю уже который год: вы катитесь в монолитную, централизованную, нормальную «Московию». Демократии здесь нет и быть не может, потому что демократия – в самой краткой формуле – это контроль народного большинства за деятельностью избранного меньшинства. В нашей стране большинство, которое, проголосовав, расходится по домам и возвращается к своим ежедневным заботам, лишено всякого представления о своих обязанностях как гражданина. Давайте признаем: в России гражданского общества нет, граждан нет, есть население. Власть, лишенная общественного контроля, развивается и действует так, как она считает выгодным для себя. В России государство трансцендентно для своего народа, то есть народ не понимает, что такое государство, и не хочет понимать, какова его роль. Народ ждет от государства пенсии, социальных услуг – электричества, воды и тепла. Тут как бы существует негласный договор между населением и властью: власть не вмешивается в жизнь населения, население не вмешивается в действия власти. И мне трудно представить себе, какие общественные и экономические и политические потрясения должны случиться, чтобы народ обратил внимание на государство.
– Крамольный вопрос: а зачем нам так надо становиться европейцами?
– Думая о будущем России, я предпочитаю расширять геополитические и временные рамки. Посмотрим на эту гигантскую территорию, где от Урала до Японии пространство практически пустое и население два человека на квадратный километр, эту территорию, полную несметных богатств — нефти, газа, золота, металлов, питьевой воды, леса. Вся эта территория непосредственно примыкает к великой китайской цивилизации. Какие прогнозы по этому поводу должен делать думающий человек? Если у России не появится национальной идеи, то, на мой взгляд, есть всего две возможности: либо вся территория западной и восточной Сибири войдет в сферу китайской ойкумены, либо ее освоят европейцы. Но без Европы и Америки — в ближайшие 30—50 лет — России это не под силу. А нависающая альтернатива — отдать гигантскую территорию Китаю.
– В чем вы видите причину отсутствия в России граждан?
– Рассмотрим понятие «гражданин». Я полагаю, что гражданином может себя назвать человек, который испытывает чувство личной ответственности за поступки государства. Ибо, голосуя, он выражает свое доверие и следит за тем, чтобы это доверие было оправданно. Я могу сказать, что люди, выходящие на Болотную, – безусловно, граждане. Но в размерах России Болотная площадь просто невидима. Если посмотрите на историю европейской цивилизации, гражданское общество возникало там, где появлялись зачатки самоуправления. Это города – на Руси это были Новгород и Псков. Именно в городах возникла буржуазия.
Между горожанином-буржуа и крестьянином, который живет за стенами города, лежит буквально пропасть, и заключается она в понимании богатства, иначе – собственности. Испокон веков единственной осязаемой ценностью для человека была земля. Количеством земли измерялось экономическое могущество личности и государства. Но земля количественно неизменна, поэтому землю можно только перераспределять. Именно отсюда выросло варварское представление, что богатство только перераспределяется. Поэтому экономическое возвышение соседа всегда воспринимается крестьянином как угроза собственному благополучию. Буржуа, в отличие от крестьянина, осознал, что богатство может выражаться не количеством земли, а деньгами, а значит, капитал может прирастать.
Возвышение соседа воспринимается буржуа как пример для подражания. При этом буржуа, обретая капитал, оговаривает, сколько денег он должен внести государству в виде налога, а это уже признаки политической независимости. Именно этим фермер отличается от крестьянина.
В России, кроме Новгорода и Пскова, не было ни одного города с самоуправлением, что называется магдебургским правом. На Украине таких городов было 60, в Белоруссии – 40. У нас вместо городов с самоуправлением были военные поселения, где стояли гарнизоны для подавления восстаний крепостных крестьян.
Хороший фильм можно снять и на айфон
– Сейчас мэтры предпочитают снимать дешевые фильмы – на коленке, как вы говорите, – это новая эстетика или просто денег нет?
– Всякая новая эстетика, «новая волна», начиналась в кино с того, что не было денег; их давали на промышленное, коммерческое кино – тогда неореалисты начинали снимать на улицах, а французы, как Годар, делали кино из наблюдений за повседневностью. Если бы государство дало мне денег, я бы снял «Рахманинова». Я много раз обращался в правительство, но, кроме сочувствующих улыбок, ничего не получил.
– Почему именно «Рахманинова»?
– Сценарий лежит много лет, мы написали его с Нагибиным. У нас практически нет фильмов о высшей точке развития России – о рубеже веков; нет фильма о Чехове, о Шаляпине, лишь один и давний – о Чайковском... Фильм о Толстом, к которому я имел отношение, снят на деньги немцев и американцев, как это ни позорно. А ведь все эти художники, которые составили славу России, были частью именно европейской России, той самой, которая была потом побеждена и рассеяна. Этот период – с конца XIX века по 1917 год – можно назвать высшей точкой развития послепетровской русской культуры. Достаточно почитать воспоминания художника Константина Коровина, чтобы понять всю красоту и насыщенность жизни этих людей. Чехов, Врубель, Шаляпин, Горький, Левитан, Серов!.. Как эти люди дружили, как помогали друг другу, как спорили и мирились, – когда я читаю про этот характер отношений между русскими художниками, я часто спрашиваю себя: куда все это делось? Почему мы так больше не общаемся, разбредясь по партийным кучкам, объединяясь и дружа «против кого-то»? Наверно, все-таки советский период нанес какой-то урон той естественности, безыскусности и чистоте, которая пронизывала русскую жизнь до революции. Впрочем, может быть, это лишь моя очередная иллюзия… Но я хотел снять именно об этом и, конечно, о судьбе великого композитора, ведь жизнь Рахманинова была длинной – он видел и революцию, и эмиграцию, и зарождение фашизма, и Отечественную войну…
Рахманинов для меня – это один из гениев, перед которым я преклоняюсь. И он, наряду с Антоном Павловичем Чеховым, – мой духовный ментор. Что касается финансирования, то мне кажется, большой фильм не обязательно должен иметь большой бюджет. Эпическое в кино – это не количество статистов, лошадей или танков, эпика находится внутри героя. Когда король Лир стоит один и взывает к небесам, бросая им вызов, это может потрясать больше, чем 10.000 всадников, которых теперь с легкостью рисуют с помощью компьютерной графики. Убежден, что хороший фильм можно снять даже на айфон. Талант режиссера, на мой взгляд, заключается в его способности не только любить своих героев, но и заразить этой любовью людей, которые пришли в темный зал с улицы.
Меня пугает диктатура политкорректности
– Существующие диктатуры вас не пугают?
– По правде говоря, меня пугает одна диктатура, которая существует в Западной Европе. Это диктатура политической корректности. Согласитесь со мной, Россия – одна из самых свободных стран мира в этом отношении.
Тут вслух можно произносить такое, из-за чего на Западе вас могут лишить работы. Сегодня произносить некоторые научные истины в Европе и США стало так же опасно, как Джордано Бруно и Галилею в Средние века. Я даже написал статью «Новая диктатура», имея в виду диктатуру политической корректности на Западе. Вы историю Уотсона знаете?
– Доктора?
– Действительно доктора. Есть такой Джеймс Уотсон, нобелевский лауреат, великий американский генетик. Один из трех биологов, открывших структуру молекулы ДНК. Он позволил себе в интервью «Санди таймс» всего лишь заметить, что интеллектуальные способности белых и жителей Африки не равны. Он буквально сказал следующее: «Вся наша национальная политика основана на том, что IQ африканца такой же, как и у европейца, хотя все проверки говорят, что это не так». Уотсона заставили извиниться, а год спустя он должен был официально покинуть кафедру, которую возглавлял. Хотя сейчас он продолжает там появляться и работать над генетикой психических заболеваний. В учебнике «Генетика человека» американцев Фогеля и Мотульски приводятся данные: средний IQ американских негров на 10–15 пунктов ниже IQ белых. Кстати, там же говорится, что IQ евреев-ашкенази тоже примерно на 10–15 пунктов выше IQ белой популяции.
Другие генетики – Хампердинг и Кочран – также опубликовали работу о том, что евреи-ашкенази предрасположены к более высокому интеллекту: это следствие генетических заболеваний, которые возникали в гетто, в замкнутых сообществах. То есть ничего особенно лестного. Но даже это предположение вызвало взрыв: как так, ведь люди равны! Ведь любое посягательство на постулат «равенства» – расизм! И доказать, что наука никакой политкорректности не слушается, что для нее есть только научная корректность, не может никто. Если кто-то говорит, что самые выдающиеся бегуны в мире – это люди африканского происхождения, это почему-то не оскорбляет белых, но если заметить, что среди африканцев нет ни одного выдающегося скрипача, вы получите обвинения в расизме. В этом распределении способностей и заключается гармония человечества. Мне кажется приемлемым говорить о достижении братских отношений между разными культурами и расами в семье народов, где есть старшие и младшие братья. Как в любой семье. Хотя, впрочем, я впадаю в ересь. Вспомните, как у Пастернака «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в немыслимую простоту». Давайте на этом закончим.
Источник - http://sobesednik.ru
Рейтинг публикации:
|
