Роман «1984″ не должен был стать прямой инструкцией © anunews.net
В 1965 году Эвальд Ильенков написал тезисы к своему выступлению на международной конференции по марксизму, получившие известность в качестве статьи «Маркс и западный мир». В этой работе Ильенков высказал мысль о том, что западная критика «реального социализма» справедлива в той мере, в которой она является самокритикой капитализма и направлена на ещё не преодолённое в социалистических странах наследие мира частной собственности — в том числе все формы насильственной регламентации человеческой жизни. Поэтому, с точки зрения Ильенкова, авторы антиутопий вроде Оруэлла, независимо от своих собственных иллюзий, в своих книгах лишь по внешним приметам рисуют «современный коммунизм», а по существу «прочерчивают линию дрейфа товарно-капиталистического строя жизни», изображают завтрашний день самого «западного мира», который для социализма уже является вчерашним днём. При движении к коммунизму все формы отчуждения, сохраняющиеся на начальном этапе, неизбежно будут преодолены впоследствии, при капитализме же они усиливаются чем дальше, тем больше.
Ильенкову тогда не разрешили съездить на конференцию, а статья его оставалась неопубликованной вплоть до перестройки — «наверху» решили, что слишком уж крамольные вопросы в ней затрагиваются. Сейчас, почти полвека спустя, иной читатель может, напротив, посчитать её слишком «верноподданнической» и чересчур оптимистичной: дескать, объяснение всех имевшихся проблем «наследием проклятого прошлого» — обычная уловка официальной советской пропаганды.
Безусловно, оптимистические прогнозы Ильенкова о преодолении отчуждения и отмирании государства в условиях СССР не оправдались. Однако нельзя не заметить и другого: те тенденции, которые на Западе обозначались термином «тоталитаризм» или «сталинизм», действительно чем дальше, тем больше становились «вчерашним днём» для советского общества. Формы политического и идеологического контроля, методы управления экономикой, «границы дозволенного» в культуре и в общественных дискуссиях — все это в брежневскую эпоху существенно изменилось по сравнению со сталинской. Как признают исследователи и наблюдатели самых разных взглядов, режим стал намного более «вегетарианским», а с другой стороны, постепенно всё больше и больше терял способность не только к контролю над происходящими в обществе процессами, но и вообще к какому бы то ни было влиянию на эти процессы.
Американский марксист Майкл Паренти, рассматривая экономические проблемы соцстран в 1960-1980-е годы и приводя хорошо знакомые каждому советскому человеку примеры повсеместной «растащиловки» и нарушения своих обязанностей как «верхами», так и «низами», отмечает, что эта реальность мало походила на созданный западной пропагандой образ тоталитарного режима, жёстко контролирующего все сферы жизни. «Разговаривая с самими людьми, можно заметить, что они гораздо меньше жаловались на чрезмерный контроль, сколько на нехватку ответственного контроля». Паренти делает вывод, что «тоталитарный режим» в действительности к тому времени был «огромной кормушкой, из которой каждый черпал, сколько мог» [1].
Другое дело, что эволюция пошла совсем не в ту сторону, о которой мечтал Ильенков. На место жёсткого контроля «сверху» пришло не расширение контроля «снизу», а всеобщий пофигизм и та самая «бесхозяйственность», которую так любили бичевать перестроечные экономисты и которая закономерно привела к мысли о том, что необходимо вновь обратиться к «невидимой руке рынка», которая «сама всё отрегулирует».
Что же касается второй части прогноза Ильенкова, о нарастании тоталитарных тенденций в лоне капиталистического общества, то это предвидение оправдалось с пугающей точностью. Пионерами в этом отношении стали так называемые «азиатские тигры», которые наглядно показали, что успешное капиталистическое развитие может происходить в условиях, весьма далёких от западного понимания демократии. Фактически однопартийное правление при наличии «сильного лидера», цензура в СМИ, насаждение идеологии «национального единства», преследование инакомыслящих и протестующих, государственная система воспитания преданных начальству конформистов и дрессированных трудоголиков — и при этом политика «открытых дверей» для транснациональных корпораций и всевозможные льготы частному бизнесу. Всё это, в разной степени и в разном сочетании, характерно для таких стран, как Сингапур, Гонконг, Южная Корея или Япония, а со времён Дэн Сяопина многие черты этой модели были взяты на вооружение в Китае.
«Азиатское экономическое чудо» обеспечивается, с одной стороны, удешевлением стоимости рабочей силы путём физического и политического подавления рабочего движения, а с другой стороны, интенсификацией труда с помощью некоторых мер социального патернализма и «промывки мозгов» в духе корпоративной морали (здесь очень хорошо пригодились конфуцианские традиции, характерные для региона). Пропорция между кнутом и пряником варьируется в разных странах в зависимости от местных условий, но суть модели от этого не меняется.
Из всех перечисленных стран город-государство Сингапур является наиболее излюбленным объектом для восхваления со стороны пропагандистов либертарианства, например, Юлии Латыниной. Сингапур преподносится как «государство будущего» в противовес «неэффективной» Европе, якобы заражённой «вирусом социализма». В этом «прекрасном городе», который ещё называют «городом штрафов» (английская игра слов — fine city означает одновременно и то, и другое) или «городом запретов», драконовские штрафы и битьё палками грозят жителям за любое нарушение общественного порядка. Не только за выбрасывание мусора или курение в общественных местах, но и, например, за быстрый бег, употребление пищи на улице или «чрезмерно страстные» объятия и поцелуи, не говоря уже об организации забастовки или «клевете на представителей власти». Доносительство поощряется, но по мере распространения в городе видеокамер наружного наблюдения оно становится излишним. Современные технологии на службе тоталитаризма — строго по Оруэллу.
Вообще же, если говорить о литературных прототипах, то Сингапур больше всего напоминает Единое Государство из романа Замятина «Мы». Отец-основатель Ли Куан Ю, поставивший целью, по его словам, создание «государства-компьютера», в котором жители выполняют функцию микрочипов, отлично подходит на роль Благодетеля. История возвышения Сингапура в описании его пропагандистов напоминает официальную историю Единого Государства у Замятина. Это та же самая повесть о героической борьбе стерильного порядка и разума с грязной и порочной стихией, о попытке заменить безотказно работающим, рационально устроенным механизмом непредсказуемую природу. В Сингапуре оказались материализованы даже такие экзотические детали из романа Замятина, как обязательное опускание штор во время «сексуального часа» и система «детоводства»: специальные государственные службы подбирают каждому сингапурскому «нумеру» спутника/спутницу жизни в соответствии с его образовательным уровнем и материальным положением и контролируют количество детей в семьях разного «качества».
Чтобы обеспечить бесперебойное накопление капитала, потребовалось ампутировать у людей всё «слишком человеческое». В этом суть всех сингапурских правил и запретов, несмотря на кажущуюся абсурдность или, наоборот, обоснованность некоторых из них (например, суровых наказаний за взяточничество или распространение наркотиков). Чтобы человек не грешил, у него вырезают фантазию. О результатах можно судить по прошлогоднему социологическому исследованию Gallup, согласно которому жители Сингапура являются наименее эмоциональными в мире — после Грузии, Литвы и России.
Почему же всё-таки люди, называющие себя приверженцами свободы, в качестве образца для подражания приводят страну, где не только политическая, но и личная свобода граждан существенным образом ограничена? Латынина в своих восторженных статьях о Сингапуре сама даёт ответ на этот вопрос, признаваясь в том, что любит сингапурскую бюрократию за то, что она «никогда не вмешивается в экономику, но очень часто вмешивается в частную жизнь граждан». Причём нужно понимать, что речь идёт не о всяком вмешательстве в экономику, а лишь о таком, которое направлено на ослабление позиций корпоративного капитала. И вот как раз во имя того, чтобы обеспечить спокойный сон имущим и властвующим, требуется такое вмешательство в жизнь всех остальных, которое заставило бы их принять установленный порядок как должный и отучило бы даже от мыслей о возможности его изменения.
В 1985 году во время визита в Сингапур Маргарет Тэтчер, обращаясь к своему другу Ли Куан Ю, сказала: «Мне приятно думать, что когда-то Вы учились у Великобритании, а теперь мы учимся у вас». Действительно, пример Сингапура оказал существенное влияние не только на политику «железной леди», но и, в целом, на весь неолиберальный поворот в странах «первого мира». Государство всё больше сбрасывает с себя социальные функции и наращивает полицейско-административные, увеличивая до невиданных размеров власть частных корпораций над обществом и над жизнью каждого отдельного человека.
Наиболее очевидные формы этот процесс приобрёл в сердце мировой капиталистической системы — в Соединённых Штатах. Некоторые американцы бьют тревогу: «За что же боролись мы в холодной войне? Корпорации превратили США в подобие Советского Союза!». Последняя фраза — не метафора, а подзаголовок статьи из американской газеты. Статья называется «Новый тоталитаризм». Щеголяя словами «apparatchiks» и «Politburo», автор перечисляет проявления этого тоталитаризма: ограничение выбора и цензура в гипермаркетах, зависимость врачей и пациентов от фармацевтических и страховых компаний, стандартизация в системе образования, разрастание тюремно-промышленного комплекса, волокита и неуважение к потребителю в банках и государственных конторах. И в итоге вывод: «Реальная опасность угнетения, принижающая человеческое достоинство, разрушающая свободу и убивающая душу, исходит не от государства, а от тех самых корпораций, в которые верили люди, считая их ключевым элементом в нашем превосходстве над коммунистической угрозой».
Как говорится, ирония истории во всей красе, причём жертвой этой иронии является и сама автор статьи. Говоря о превращении США в подобие Советского Союза, она, похоже, судит о советской действительности по американским карикатурам, полагая, например, что «советские бюрократы» насаждали в образовании централизованную систему тестирования. При всём изяществе сравнения, оно не является вполне правомерным. На границы применимости аналогий между современными Штатами и СССР указывает абсурдное выражение автора «Политбюро, ищущее прибыли». У Политбюро было множество реальных пороков, но оно не было нацелено на извлечение прибыли — а когда стало нацелено, то это привело к исчезновению и самого Политбюро, и управляемого им государства.
Та же самая ирония истории действует и в отношении двух знаменитых антиутопий прошлого, описывающих тоталитарное общество. И Замятин, и Оруэлл, по их собственному убеждению, критиковали тоталитаризм «слева», но их творения были на полную катушку использованы правыми как сильнейшее идеологическое оружие, в том числе и для камуфлирования реальных тоталитарных тенденций, свойственных монополистическому капитализму. Хотя, как отмечали внимательные критики (например,А.Воронский в отношении Замятина, Э.Фромм и И.Дойчер в отношении Оруэлла), оба автора во многом черпали материал для своих антиутопий из практики западного «свободного мира», в частности, Англии — образцовой на тот момент капиталистической страны.
Да, тенденция к превращению человека в винтик большой машины присутствовала и в «реальном социализме». И не случайно считающий себе «сталинистом» Максим Калашников в положительной оценке «сингапурского чуда» сходится со своей, казалось бы, непримиримой антагонистской Юлией Латыниной. Но большое видится на расстоянии. Как мы видим сейчас, мрачные фантазии Замятина и Оруэлла в гораздо большей степени имеют отношение к современной капиталистической реальности, чем к советской. Подмеченные ими черты можно считать общими для социализма и капитализма лишь в той мере, в которой социализм вырастает из капитализма — особенно если это «вырастание» происходит в полупериферийной стране, стоящей перед буржуазными, по сути, задачами модернизации. Социализм двадцатого века, не справившись с задачей перехода к действительно общественному контролю, погиб, а капитализм века двадцать первого уверенно движется в сторону тоталитарной антиутопии. И, стало быть, социализм, обогащённый опытом прошлого, является единственной перспективой настоящего освобождения человека.
Примечания:
[1] Parenti, M. Blackshirts and Reds. Rational Fascism and the Overthrow of Communism. San Francisco, 1997. P.62-65.
Источник: rabkor.ru.
Рейтинг публикации:
|
