 |
Павел Полуян |
Родился в 1958 году. Живу в Красноярске. Окончил Красноярский государственный университет (сейчас СФУ). По образованию -- физик. Член Философского общества РФ. Автор двух книг. Печатался в центральной прессе и Интернет-СМИ. Мой ЖЖ - http://poluyan.livejournal.com/ - там обо мне всё.
|
В ближайшем будущем облик человеческой цивилизации должен измениться: нынешние бурные перемены – лишь начало. Изменится не только карта мира, станут другими государственные структуры, принципы устройства правительственных аппаратов, способы осуществления властных полномочий. Попробуем предугадать, каким станет государство, возникающее сейчас на просторах Северной Евразии, и одновременно наметить подходы к тому, что в недавних публикациях «Однако» именовалось евразийским мировоззрением.
Поскольку на просторах Северной Евразии совсем недавно существовало и развивалось государство по имени Союз Советских Социалистических Республик, логично проанализировать, какими особенными свойствами оно обладало. И в первую очередь рассмотрим тот необычный принцип государственного устройства, который был впервые опробован в ХХ веке в стране под названием СССР. Основу этого нового механизма составляла структура, которую тогда именовали «Коммунистическая партия Советского Союза», сокращенно – КПСС. На мой взгляд, наименование неудачное – вроде как обозначение автомобиля в качестве «самобеглого экипажа». Беру на себя смелость утверждать, что исторический неуспех КПСС не в последнюю очередь был связан именно с ее архаичным названием. Ведь то, что по старинке продолжали называть партией, ею на самом деле не являлось.
Помню, как в годы перестройки попался мне в руки новенький политологический словарь. Там была обширная статья о партиях как элементах надстройки, где один небезызвестный болтун-публицист, сделавший себе имя на всяческих разоблачениях, смело заявлял, что КПСС – это общественно-политическая организация, незаконно присвоившая себе государственные функции. Интересный риторический ход: сказано «присвоила функции», а как это понимать?
Вот, например, в грамматике бывает, что прилагательное «незаконно присваивает себе функции» имени существительного, и вместо «гостиная комната» мы начинаем говорить – гостиная (или там спальная, столовая, прачечная). Так, может быть, присвоение функций означает всего лишь превращение одного в другое? С другой стороны, тот публицист был в чем-то прав. Если бы КПСС свои государственные функции четко выразила в законах, история СССР могла бы принять совсем другой оборот.
Я хочу процитировать высказывание Николая Алексеева – одного из основателей евразийского движения, опубликованное им еще в 1927 году в статье «Евразийцы и государство»:
«Вся постройка Советского государства как бы двоится между официальными учреждениями Советов и неофициальными учреждениями самой партии... Получается два правительства – явное и тайное: съезды Советов и их органы, съезды партии и ее органы. Такое положение нельзя признать нормальным. Оно необходимо толкает или к превращению советского режима в многопартийный, или к конституционной легализации «партии» как официального органа республики. Теперешние вожди республики должны понять, что перед ними только два эти пути, причем вступление на первый означает превращение России в подобие Европы второго сорта, вступление же на второй является попыткой построения государства нового типа. Новый же тип государства требует, чтобы тот общественный слой, который является носителем стабилизированного общественного мнения, из политической партии в европейском смысле этого слова превратился бы в органическую часть государства».
Итак, лишь десять лет прошло после революции, но русские евразийцы уже увидели и поняли: на планете появился новый тип государства. Более того, они попытались осмыслить то, что увидели. И сегодня мы должны вслед за ними тщательно проанализировать новейший тип государства в его историческом развитии, ведь это настоящее социальное изобретение – со всеми возможными его достоинствами и недостатками. Особенно важно изучить последние, поскольку изобретенная структура нуждается в совершенствовании. Уверяю вас, совершенствование социальных структур – это потрясающе интересная инженерия, здесь надо серьезно напрягать творческий ум. Позволю даже некоторый пафос: сегодня мы закладываем основы для научного понимания новой государственной формы, которую человечеству в ближайшие столетия предстоит отладить, усовершенствовать и эффективно использовать для дальнейшего развития цивилизации на нашей планете.
К сожалению, обыденная социология и популярная политология нам ничем не помогут, поскольку названная политическая форма по вполне понятным причинам оказалась объектом идеологических спекуляций. Советские обществоведы повторяли конституционные сказки о том, что КПСС – «ядро политической системы, руководящая и направляющая сила советского общества», не затрудняя себя характеристиками этих «ядер» и «сил». А их оппоненты – иностранные советологи – делали все, чтобы дискредитировать политического конкурента. И только немногие из отечественных ученых правильно формулировали задачу и пытались научно ответить на вопрос: что за государственная форма появилась в России.
В то время в СССР любая домохозяйка, обращавшаяся с жалобой в местный райком, знала – там-то и есть настоящая государственная власть. Иными словами, бюрократическая иерархия КПСС представляла собой полновластный государственный аппарат с верховным Бюро – реальным правительством. Именно верховный орган – Политбюро ЦК КПСС – самодержавно правил в СССР. Так было фактически. Система партийных бюро сверху вплоть до уровня районов являлась основной и важнейшей государственной структурой. Когда КПСС устранили, тем самым разрушили государственный аппарат нашей страны, последствия чего всем известны.
Вспомните, сколько было криков о том, чтобы из Конституции СССР убрали 6-ю статью, ту самую – с невразумительными словами о «направляющей силе». Но стоило убрать – и государство «посыпалось»... Согласитесь, ситуация могла быть другой, если бы то, что мы называли ПАРТИЯ, конституировалось бы как неотъемлемый элемент государственного устройства страны с законодательным закреплением за ним необходимых государственных функций.
Выше я упомянул об отечественных ученых, понимавших действительное положение дел. Самым глубоким исследователем в этой области был Александр Зиновьев, оказавшийся в 70-е годы в эмиграции. Надо отметить, что его подход отличался от евразийского. Он хотел исследовать в первую очередь новую общественно-экономическую формацию, именовавшуюся коммунизмом. Хотел повторить путь Маркса, рассматривавшего некогда капитализм, стремился найти «исходную клеточку» системы, из которой вырастают все реально действующие социальные формы.
Вот несколько высказываний Александра Зиновьева, взятые из его книги «На пути к сверхобществу»:
«КПСС не была всего лишь дальнейшей эволюцией дореволюционной партии. Это – качественно новое явление. Одно дело – КПСС в системе сталинской организации власти, и другое дело – КПСС в системе сверхгосударственности послесталинского периода. В первом случае это – орудие надпартийной власти Сталина, во втором случае – ядро и стержень сверхгосударства.» (С. 491)
«Необходимость создания сверхгосударственности диктовалась реальными потребностями и условиями страны, а не была выдумана кучкой революционеров и идеологов. Ее создатели не видели того, что именно они творили. Они сначала цеплялись за идею диктатуры пролетариата. Потом выдвинули идею диктатуры трудящихся. Наконец остановились на концепции общенародного государства. Именно государства! У них не было ни малейшего понятия о том, что их руками история творила нечто большее, чем государство, а именно – сверхгосударство. Творя новое, они оставались в плену представлений прошлого». (С.489)
«То разделение властей, которое считается признаком западной демократии, есть, на мой взгляд, второе великое разделение властей в истории общества. Первым было разделение, в результате которого политическая (гражданская) власть отделилась в качестве государственной. Как увидим дальше, второе разделение не является последним: третьим является разделение на государство и сверхгосударство». (С. 318)
Подведем итог. Партийная власть, по мысли Александра Зиновьева, является новой формой властных отношений, выражающей «третье разделение властей». Оно не является выдумкой идеологов, а есть следствие развития, усложнения общества, дальнейшая дифференциация государственных функций. Традиционное государство с его законодательной, исполнительной и судебной ветвями власти должно быть дополнено сверхгосударственной властью – властью более высокого уровня. Кстати, Александр Зиновьев заявляет, что сверхгосударство и его сверхвласть в настоящее время формируется и на Западе – на основе западных государственных и общественных структур. Однако именно в России «партийная власть» была первой попыткой открытого структурирования и конституирования такого рода властных отношений.
К описываемому кругу фактов есть и другой подход, он сформулирован в работах известного ориенталиста-китаеведа – Леонида Сергеевича Васильева.
Историк еще в советские годы открыто писал (прикрываясь марксовой цитатой об азиатской общественной формации), что западная форма государств, где структурообразующими были отношения собственности, занимает на Земле в количественном отношении довольно небольшое место. Зато отношение, которое он именовал «власть-собственность», в истории встречается повсеместно. Для такого типа государств (Китай, Ближний Восток, доколумбовая Америка, Османская империя и пр.) характерно то, что основную экономическую роль играет само государство и составляющие его аппарат бюрократия и чиновничество (см. Л.С. Васильев, Феномен власти-собственности. К проблеме типологии докапиталистических структур. Типы общественных отношений на Востоке в средние века. – М.: Наука, 1982, а также Н.А. Иванов, Л.С. Васильев, Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти.
Введение – М.: Наука-ВЛ, 1993). Поэтому неудивительно, что в Азии в ХХ веке возникали везде более-менее «коммунистические» режимы (можно напомнить еще и о пророчестве Плеханова, считавшего, что Ленин и его компания построят в России «восточную деспотию на коммунистической подкладке»).
Так что советский «реальный коммунизм» был лишь индустриальным воплощением специфически азиатской формы (раньше Л.С. Васильев это подразумевал, а сейчас открыто пишет – см. Л.С. Васильев, Древний Китай: Т. 1-2. – М.: Издательство Восточная литература РАН, 2000; Л.С. Васильев, История Востока. В 2 т., Учеб. для вузов. – М.: Высш. шк., 2001). В этой схеме КПСС оказывается не более чем традиционным для восточных деспотий бюрократическим аппаратом, который окружил себя декоративными украшениями в виде советов, исполкомов, комсомола, профсоюзов и пр. Укажем и то, что Леонид Васильев не ограничивается констатацией исторических реалий, он развивает особую теоретическую концепцию, согласно которой отношения власти-подчинения более фундаментальны, нежели отношения собственности, они укоренены не в экономике, а в психологии. Именно отношения власти-собственности служат основой для государственных структур азиатского типа, которые в истории распространены гораздо шире типично западных частнособственнических.
Итак, возникает дилемма: либо (по Зиновьеву) – в форме структуры КПСС мы наблюдаем возникновение новой перспективной формы («сверхгосударство»), исторически обусловленной усложнением управленческих функций современной цивилизации; либо (по Васильеву) – иерархия КПСС является обычной азиатской государственной иерархией (восточная деспотия) на индустриальной стадии.
Эта дилемма, на мой взгляд, легко снимается. Да, вертикальные, иерархические властные структуры в истории – не редкость. Более того, исторические традиции в их появлении и развитии в наше время играют важную роль (пример Китая очень показателен). Как и все бюрократические иерархии, подобные структуры ограничивают свободу личности и вызывают эмоциональные нарекания. Однако в то же время в России исторический опыт правления КПСС свидетельствует о том, что структура эта все-таки серьезно отличается от обычных азиатских деспотий. Во-первых, имеется идеологическая нагруженность, во-вторых, политическое устройство связывается с особой экономической структурой (социализм, общественная собственность на средства производства), в-третьих, включение в государственный процесс иных, стандартных государственных форм (исполнительной, законодательной, судебной) – это все-таки не декоративное украшательство. Что касается исторических аналогий, то не следует забывать, что парламентаризм, конституировавшийся на Западе в Новое время, также имел свои архаичные аналоги в рабовладельческих демократиях Греции и Рима.
Наверное, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что сверхгосударственные формы были нужны именно там, где управление обществом на определенном этапе развития представляло сложность (из-за обширности континентальных империй, разнородности населения, неразвитости средств коммуникаций и убогости информационных носителей). Следует признать, что сейчас, когда развитость промышленных цивилизаций поставила перед государственной властью особо сложные задачи, действительно, потребовалось нечто уже сверхгосударственное – иерархия, возвышающаяся над традиционными ветвями разделения властей. И, наверное, далеко не случайно во всех современных фантастических утопиях присутствуют «галактические империи» – в них описываются системы власти, сильно отличающиеся от нынешних парламентских демократий. Ну, представьте, что вас на машине времени перенесли на тысячу лет вперед, и первое, что вы увидели, выходя из машины – это голографический рекламный плакат: «Голосуйте за нашего кандидата в депутаты!» Абсурдно ведь? Так что российская государственная система действительно была социальным изобретением, которое можно восстановить в модернизированном виде и в дальнейшем совершенствовать.
Только что именно надо восстанавливать? Ознакомимся кратко с мнением русских евразийцев по этому поводу. Уже цитировавшийся выше Николай Алексеев пишет:
«Нашей отправной точкой мы считаем советский государственный строй... Мы выступаем как партия, которая стремится к построению нового государства...» (с. 167)
«Наши противники упрекают нас в том, что мы копируем режим коммунистической диктатуры и, если стремимся к его преобразованию, то только путем превращения партии в новое дворянство, которое будет, подобно старому, стоять наверху государства и управлять им... Наше новое понятие государства принимает во внимание опыты прошлого и настоящего, но не делает из них каких-либо безусловных норм. Для истории России особо характерна наличность правящего слоя, который ранее олицетворялся в дворянстве, нынче олицетворяется в коммунистической партии. Но ни учреждение дворянства, ни фактическое бытие коммунистической партии не решают проблемы организации правящей группы в государстве нормального типа». (с. 172)
«Евразийское государства является политическим образованием, как мы говорим, ДЕМОТИЧЕСКОЙ природы. Мы хотим этим сказать, что государство наше построено на глубинных народных основах и соответствует «народной воле»... Мы строим наше государство на суверенитете народа, но не на том дезорганизованном, анархическом суверенитете, на котором строятся западные демократы (где «народный суверенитет» = механическому агрегату мнений отдельных, достигших политической зрелости, граждан), а на СУВЕРЕНИТЕТЕ ОРГАНИЗОВАННОМ И ОРГАНИЧЕСКОМ». (с. 169)
«Новый, революцией рожденный, правящий слой имеет то преимущество, что является объединением идеологическим, однако ему свойственны и громадные недостатки. По существу своему его идеология является ложной и, кроме того, нам чужеродной, заимствованной с запада». (с. 172)
И здесь возникает вопрос, который я предлагаю выделить в отдельную тему обсуждения. С точки зрения евразийцев, как видим, сверхгосударственная иерархия должна обязательно иметь некую идейную, объединяющую цель. Только взамен коммунистической идеи евразийцы предлагали свою доктрину.
«Мы являемся объединением идеологическим... У нас имеется не только программа, нас объединяет доктрина, совокупность догм, целое мировоззрение, целая философия. В этом смысле ФОРМАЛЬНО мы ближе стоим к социалистам и коммунистам, особенно таким, как марксисты. Но от социализма нас решительно отделяет все наше миропонимание. Помимо того, что мы строим совсем другую социальную систему, чем социализм, помимо этого мы выдвигаем совсем иные моральные, социальные, философские и религиозные учения. Мы не исповедуем западной религии общественности, мы не считаем, что решение социального вопроса есть последняя человеческая проблема, мы отвергаем теорию земного рая. Политические действия для нас, как и для социалистов, не есть самоцель, мы также стремимся к политическому действию в особых верховных целях, но этими целями не являются для нас достижение окончательного социального благополучия на этой планете. В этом смысле объединение наше, если характеризовать его по моменту целевому, ближе стоит к таким объединениям, как религиозный орден... Мы – организованное евразийство – род особого восточного ордена». (с. 164-65).
Здесь сразу же вспоминаются так называемые идеократические государства. Из современных наиболее характерный пример – Иран, где сосуществуют исламская республика и неформальный, негласный контроль имама. Возникает соблазн отождествить данные формы, ведь в СССР необычайно велика была роль идеологических догм. И, вступая в правящее сословие коммунистов, каждый неофит обязан был давать расписку о своей лояльности: «Программу КПСС признаю, обязуюсь выполнять». А вот что пишет Карсавин Л.П. в работе «Основы политики», опубликованной в книге «Евразийский временник», кн. 5, Париж, 127 (в сб. «Россия между Европой и Азией»):
«Единая культурно-государственная идеология правящего слоя так связана с единством и силою государства, что ее нет без них, а их нет без нее» (с. 201).
Однако обоснование необходимости советского типа государства у него совсем иное, он противопоставляет его традиционным демократиям, если так можно выразиться, с демократических позиций.
«В демократическом государстве «народ» сводится к голосующему время от времени дезорганизованному населению, права которого сведены буквально на нет тем, что оно фактически только переизбирает предлагаемых ему и мало известных депутатов. Борющиеся же друг с другом на выборах депутаты могут за краткий период избирательной кампании собрать голоса в свою пользу только рекламой и заискиванием перед избирателями, т.е. широковещательными программами, да еще тем, что добьются включения себя в кандидатский список какой-нибудь влиятельной партии путем партийной, а не общегосударственной работы. Партии – удобное средство для учета и распределения голосов избирателей и единственное средство «как-то» организовать для выборов предварительно дезорганизованное население. Но это голосующее население с трудом может даже приблизительно понять партийные программы и отделить в них неосуществимые посулы от осуществимого и государственно полезного. Ведь в политических правах народ до смешного ограничен и от участия в управлении страною фактически устранен. Вся государственная власть сконцентрирована в небольшом и оторванном от народа правящем слое, на авансцене которого вертятся парламентарии и журналисты, а за кулисами вертят чуть ли не всем банкиры». (с. 201).
«Демотическое государство по самой природе своей едино и сильно. В нем правящий слой несравненно объединенное и организованнее, чем в демократиях, и поэтому ПРИРОДНО предрасположен к единой идеологии. Как соборная личность, правящий слой предполагает свое возглавление или демотическое правительство. Однако это правительство в силу самой структуры правящего слоя не может совпадать с личным составом высших органов государства. Демотическое правительство должно прорезать правящий слой сверху и донизу. И во избежание вполне естественного смешения с правительством обычного типа лучше всего назвать его как-нибудь иначе, например, «ГОСУДАРСТВЕННЫМ АКТИВОМ». Вот этот-то государственный актив, которому принадлежит в государстве руководящая роль, должен быть и культурно-государственным ИДЕОЛОГИЧЕСКИМ объединением. Он должен быть стержнем правящего слоя, вонзающимся в глубину народного материала, живым стволом, ветки которого прорастают всю толщу народной жизни». (с. 203).
Таким образом, мы должны решить: является ли для данного типа иерархии необходимым элементом единая идеология (политическая доктрина) или общее верование (религиозное исповедание), или хотя бы некие гласно декларируемые принципы (действуем в интересах народа, большинства населения, страны в целом)? Или же эффективность работы сверхгосударства нового типа не зависит ни от каких идейных факторов, а может быть обеспечено чисто организационными формами? Я полагаю, что и здесь дилемма надуманна. Понятно, что идеологическая составляющая должна быть и всегда есть: любой государственный аппарат, любой правитель обычно говорят о нравственно-этических ценностях, о своей приверженности интересами государства-страны (в том числе ее культурным и геополитическими особенностями) и выставляют некий категорический императив – ориентировку на благо всего народа, на всеобщее благо. Часто считается, что это все пустые слова, а признаком демократии (по Карлу Попперу) является возможность сместить от власти тех, кто начинает уклоняться от работы на благо общества.
Давайте согласимся с этим, но спросим: разве парламентские процедуры возникли сразу в готовом виде? Очевидно, нет. Таким образом, нам надо просто найти организационные формы, которые помогут обеспечить эффективность работы иерархии. Надо сделать так, чтобы новая иерархическая государственная (или сверхгосударственная) структура не работала лишь сама на себя и своих членов, но выполняла управленческие функции эффективно. Здесь и открывается простор для совершенствования, для разработки системы «сдержек и противовесов», связанных с функционированием сверхгосударства, сверхвласти.
Скажем, почему мы считаем, что для существования государства необходима только Конституция? Почему бы не ввести и еще что-нибудь конституирующее, где функции сверхвласти будут четко прописаны? Пусть это будет, например, Фундаментальный Документ или Государственный Устав в виде набора должностных инструкций, где закрепляются основные нормы, формы деятельности и полномочия государственной иерархии. Можно предложить много и частных конкретных мер, скажем, депозитная форма жалования, когда значительная часть большой зарплаты государственного чиновника поступает на специальный счет в банке и выдается раз в пять лет, если чиновник не проштрафился.
Основной недостаток в работе государственной иерархии – это коррупция. То есть использование государственной должности в целях личного обогащения. Мы привыкли осуждать за это бюрократов, но на самом деле это результат структурной организации, а не какая-либо там «извечная подлость рода людского».
Это можно легко показать. Судите сами, государственный чиновник – это человек, принимающий решения. Перед ним всегда возникает веер возможностей, при этом он совершенно не в состоянии оценить, какие варианты решений соответствуют государственным интересам. У него нет критерия оценки. И именно потому, что критерия нет, он и выбирает другой критерий – личная польза. Между тем уже в работе КПСС были первые попытки найти форму кодификации критериев оценки поступков чиновников. В советское время издавалось многотомное издание «КПСС в резолюциях и решениях». Я, помню, внимательно изучал его и обратил внимание на то, что это был как бы сборник неких прецедентов, где определенные поступки определенных инстанций осуждались или, наоборот, восхвалялись. При этом в качестве критериев здесь брались не соответствие догмам марксизма-ленинизма, а здравый смысл – выбор эффективного решения, улучшавшего ситуацию в общих интересах, в интересах страны.
Прецедентное право есть в юриспруденции некоторых стран – решение того или иного суда определяется в виде нормы, которой должны придерживаться все остальные члены судебной иерархии. Мне представляется, что для эффективной работы сверхвласти может использоваться аналогичный механизм. То есть, принимая решение, инстанция сверхвласти должна ориентироваться на некоторую совокупность решений, уже имевших место быть в похожих ситуациях. Например, поддерживалась полезная инициатива или отвергался вариант, наносящий ущерб стране и пр. Для бюрократического, управленческого ума таких ориентиров вполне будет достаточно при выборе способа действий, а вот в настоящий момент управленец любого уровня никаких ориентиров не имеет, и, естественно, выбирает всегда вариант решения, лично ему выгодный - материально или морально. Сборник прецедентных решений становится одновременно учебником – руководством к действию – и почетной книгой, куда заносится имя управленца, чье решение оценивается как эффективное.
Таким образом, евразийская идея о новой идеологии, которая должна заменить чуждую России западную марксистскую догматику, на самом деле, по моему мнению, должна быть не какой-либо сверхценной идеей, а просто-напросто хорошо формализуемыми нормами деятельности сверхгосударства.
Нельзя, конечно, обойти молчанием и тот факт, что не только в России возникали формы иерархического сверхгосударства. В ХХ веке в Европе были – Италия, Германия, Польша, Испания, Португалия и многие другие страны, где строились похожие госаппараты (одно это уже указывает на закономерность процесса – история рождает формы, между которыми проходит естественный отбор). То есть создание «правящего слоя», «актива» диктовалось объективно. Другой вопрос, на каких идеологических позициях стояли вожди соответствующих движений? И – главное: нигде это не делалось осознанно, как введение нового принципа устройства государства и везде были свои специфические идеологические одежды. Могут возразить, дескать, все эти тенденции в прошлом – сегодня Европа прочно стоит на традиционных парламентских основаниях, обходится без сверхгосударственных структур.
Выдвину несколько возражений. Во-первых, сверхгосударственные формы активно совершенствует Китай (это особый разговор), сейчас по этому же пути идет и Большая Европа, у которой сверхгосударственные формы с каждым годом становятся все мощнее – процесс описан Александром Зиновьевым.
Такие формы для западного мира принимают различные обличья, но, что характерно, они везде неформальны и замаскированы, на поверхности проявляются то в виде активной политики банковского капитала, то в виде деятельности неформальных клубов «капитанов-бизнеса» и т.п. Наверное, только в СССР сверхгосударство попытались в какой-то мере формально конституировать – пусть и в идеологически ошибочном словесном оформлении (беда в том, что тогдашнее поколение руководителей не смогло оценить возможности новой государственной формы и под влиянием разных – объективных и субъективных – факторов правящая элита уничтожила все, что было с таким трудом создано нашими отцами). Во-вторых, у Западной Европы иное геополитическое положение: она не континентальная держава евразийского типа. В-третьих, неизвестно еще, что принесет всем нам будущее – и не окажется ли иерархическая форма правления единственно способной обеспечить выживаемость цивилизации?
Так или иначе, возникает важный вопрос. Появится ли вновь у нас Имперская Евразийская сверхгосударственная власть? Я полагаю, что она уже возникает, однако углубляться в анализ текущего политического процесса мы не будем. Но тогда, если сверхгосударство – это объективно обусловленная форма, должно появляться и нечто подобное активу – сознательному сообществу людей, желающих работать на благо страны. И совершенно ясно – для того, чтобы что-то делалось не стихийно, а целесообразно и целенаправленно, надо знать: ЧТО И ДЛЯ ЧЕГО мы делаем. Для обозначения этого круга проблем и написана данная статья. Можно рассматривать ее проблематику как исходную платформу для дальнейшей работы специалистов разного профиля – историков, политологов, социологов, экономистов, а также социальных изобретателей-прожектеров, критически настроенных публицистов и политиков разного толка.
Источник: odnako.org.
Рейтинг публикации:
|
