Структурный кризис в США

Все это дало толчок широким и многочисленным дискуссиям о даль­нейшей судьбе капитализма, к кото­рым сегодня подключились и такие ведущие экономические издания, как «Financial Times», «Bloomberg Businessweek», «The Wall Street Journal» и др. Причем характерно, что если в начале кризиса «Financial Times» затеяла публикацию серии статей под рубрикой «The Future of Capitalism» («Будущее капитализма»), то три года спустя эта газета смени­ла название рубрики на «Capitalism in Crisis» («Кризис капитализма»), сопроводив ее характерным логоти­пом в виде изображения товарного штрихкода, некоторые полоски ко­торого наклонились в разные сто­роны или вовсе погнулись и как бы упали наземь.

Впрочем, большинство статей в этой рубрике не отличались ни глу­биной анализа, ни хотя бы призна­нием самого факта структурного ха­рактера кризиса, что не удивительно, так как многие авторы занимали в свое время высокие посты (вплоть до должностей министров финансов в США и Великобритании) и были сопричастны процессу созревания мирового кризиса (Алан Гринспин, Джордж Осборн, Лоуренс Саммерс).

То же самое можно сказать и о статье главного экономического коммента­тора «Financial Times» Мартина Вуль-фа, в которой он перечисляет многие «ошибки» правительств, экспертов и бизнеса, нуждающиеся в срочном исправлении, чтобы капитализм про­должал существовать. Но, очевидно, М. Вульф не очень уверен в том, что его рекомендации будут выполнены, поэтому в заключение своей статьи он выразил убежденность, что, не­смотря на несовершенство и совре­менное кризисное состояние, капи­тализму свойственны прирожденная гибкость, реактивность и инноваци-онность, да и вообще он представляет собой «наиболее блестящее творение человечества»¹.

Многие обратили внимание на то, что на состоявшемся в конце января 2012 года Давосском форуме в Швей­царии тема кризиса капитализма впервые в истории форума вытесни­ла обычные обсуждения о благах, ко­торые несет народам мира глобали­зация. Интересно, что в ходе Давоса в газете «International Herald Tribune» в редакционной рубрике выступил член британского парламента, лидер Лейбористской партии Эд Милибанд. Он отмечает, что в Давосе обсуждается необычный для этого форума вопрос: соответствует ли капитализм ХХ века обществу XXI века? Сам он отвечает на поставленный вопрос следующим образом: проблема не столько в том, соответствует ли существующий ка­питализм современному обществу, сколько в том, осмелятся ли поли­тики бросить вызов существующей порочной экономической модели. Он наивно верит, что смена «правил капитализма» означает «смену пра­вительства», и напомнил о том, что его Лейбористская партия недавно выступила с лозунгом «более ответ­ственного капитализма»². (Эд Мили-банд, очевидно, запамятовал, что в 1997 году Тони Блэр триумфально привел Лейбористскую партию под знаменем «Третьего пути» к власти, но на протяжении более чем десятиле­тия Лейбористская партия не только не осмелилась бросить вызов «пороч­ной модели капитализма», но и усер­дно помогала всем американским администрациям укреплять основы англосаксонской модели «либераль­ного капитализма».)

В развернувшейся дискуссии по­участвовал и известный экономист, лауреат Нобелевской премии (2008 год) Пол Кругман, опубликовавший в «Financial Times» вместе с профессо­ром Лондонской школы экономики Ричардом Лейардом «Манифест здра­вого экономического смысла», в ко­тором авторы попытались дать «прав­дивый ответ» на вопрос о причинах кризиса и его сущности³. Думается, что все, кто читал обстоятельную кни­гу П. Кругмана «Кредо либерала», в ко­торой он убедительно и доказательно подверг критике многие структурные изменения в социально-экономичес­ком развитии США и пришел к выво­ду, что за последние три десятилетия страна вернулась к уровню неравен­ства, характерному для худших лет раннего индустриализма, а благами экономического роста в основном воспользовалось наиболее богатое меньшинство⁴, будут разочарованы, ознакомившись с худосочным «Ма­нифестом», главное содержание ко­торого свелось к критике «тандема» (крупного частного бизнеса и пра­вительств по обе стороны Атланти­ки) в проведении политики жесткой экономии за счет сокращения инвес­тиционной активности, дефицита и задолженности.

Впрочем, некоторые коммента­торы, поучаствовавшие в рубрике «Капитализм и кризис», умудрились практически ничего не сказать о раз­вертывающемся сегодня структурном кризисе капитализма. Наглядным примером такого плохо замаскиро­ванного ухода от ключевой темы яв­ляется статья Джона Кея под названи­ем «Когда капитализм и собственно корпоративные интересы приходят в противоречие». Фактически автор свел все дело к обсуждению тезиса о «креативной деструкции», выдвину­тому Джозефом Шумпетером (аме­риканский экономист, выдающийся апологет монополий), и подтверж­дению этого тезиса современными примерами инновационного подры­ва устоев бизнеса многих крупных корпораций. Очевидно, для большей солидности, Дж. Кей сослался на то, что, несмотря на противоположное марксизму отношение к капитализ­му, Шумпетер разделял убеждение К. Маркса, что «креативный деструк-тивизм» присуствовал «в самом серд­це капитализма»⁵. (В действительно­сти автор «Капитала» в конце первого тома, в параграфе «Историческая тенденция капиталистического на­копления», заключает: «Но капитали­стическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрица­ние. Это отрицание отрицания... Цен­трализация средств производства и обобществление труда достигают та­кого пункта, когда они становятся не­совместимыми с их капиталистиче­ской оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной соб­ственности. Экспроприаторов экс­проприируют»⁶.)

Впрочем, К. Маркс сегодня во мно­гих развитых капиталистических странах снова вошел в моду. Даже жур­нал «Bloomberg Businessweek» в одном из своих номеров 2011 года посвятил его наследию двухстраничную статью с портретом К. Маркса в современном костюме. Но, очевидно, для того, что­бы у читателей не возникло никаких подозрений относительно позиции редакции, статье предпослан эпи­граф: «Экономический кризис сделал идеи философа вновь актуальными, но мир не должен забывать, что Маркс ошибся»⁷. Автор статьи, собственно, и начал с того, что главное предсказа­ние Маркса не сбылось — не было ни­какой диктатуры пролетариата. С этим утверждением трудно не согласиться; Маркс был великим политэкономом, но он скончался до того, как капита­лизм вступил в свою монополисти­ческую фазу и тем более до современ­ного уровня научно-технического прогресса. Реальность того времени еще не давала намека на перспекти­ву возникновения того социального слоя, который наши современники называют «креативным классом»⁸ (об этой и других «ошибках» К. Маркса — несколько позже).

Но мода есть мода, и автор ста­тьи — Питер Кой вынужден при­знаться, что у К. Маркса сегодня по­явилась новая когорта «поклонников». И действительно, официоз Ватикана «L'Osservatore Romano» опубликовал статью, в которой воздает должное марксову анализу социального не­равенства. Удивительно, продолжа­ет П. Кой, что «вам не нужно спать в майке с изображением Че Гевары или закидывать камнями Макдоналдс», чтобы признать: мысли Маркса заслу­живают изучения и, может быть, даже применения в преодолении стоящих перед нами вызовов. Многие извест­ные сторонники капитализма делали это: в прошлом — Джозеф Шумпетер, ныне — экономист Нью-Йоркского университета Нуриэль Рубини или главный экономический советник лондонского отделения крупнейше­го швейцарского банка UBS Джордж Магнус. Однако в заключение Кой приводит убаюкивающий тезис: каж­дый раз, когда в прошлом возникал очередной кризис капитализма, на­ходились талантливые люди (в Вели­кобритании — Джон Мейнард Кейнс, в США — Хайман Мински), которые ставили правильный диагноз, и капи­тализм излечивался. «Настало время для очередной вспышки возрожде­ния», — завершает свой опус П. Кой⁹.

На фоне такого оживления в запад­ных изданиях и дискуссий о судьбах капитализма удручающее впечатление производит запоздалая и довольно по­верхностная реакция в нашем научном сообществе¹⁰. Думается, одна из глав­ных причин этого заключается в том, что в ряду многочисленных жертв, ко­торые в течение двух последних деся­тилетий выпали на долю нашей фунда­ментальной науки, не последнее место занимает политэкономический ана­лиз формационногоразвития. Извест­ный российский экономист, президент компании экспертного консультиро­вания «Неокон» Михаил Леонидович Хазин в своем интересном интервью в журнале «Мир и политика» на вопрос о каких-либо теоретических разра­ботках по развивающимся на наших глазах кризисным процессам ответил: «Если говорить о теориях, то их нет, есть лишь "общие слова". И это основ­ная проблема современного "эконо­мического мейнстрима". "Экономиче­ский мейнстрим", во всяком случае, к науке никакого отношения не имеет точно». И далее Хазин напомнил груст­ную историю: «Еще в XVIII веке Адам Смит ввел понятие "политэкономия" и дальше вплоть до Карла Маркса на­учная мысль развивалась в этом клю­че. Маркс был действительно великим экономистом и внес выдающийся вклад в развитие политэкономии. [Но] после развала СССР политэконо­мию в бывшем "лагере социализма" и в рыночно-демократической России постарались вычеркнуть из научного обихода и учебного процесса. В 1990-е годы почти все российские вузы, пре­подававшие ранее политэкономию, получили приличные гранты на на­писание курсов "экономикс". Деньги были благополучно освоены, и очень скоро везде перешли на преподавание именно "экономикса"»¹¹.

Но почему же все-таки так легко удалось похоронить политэкономи-ческую науку в «независимой» Рос­сии? Мы все помним, что, когда ВАК попытался исключить философию из списка аспирантских экзаменов, развернулась бурная полемика в прессе, и философы отстояли свою науку. Думается, что в случае с по­литэкономией по крайней мере два фактора сыграли решающую роль: во-первых, оправданное негативное отношение к сталинской «полит­экономии социализма», бывшей па­родией и полнейшим искажением марксистского учения; а во-вторых, тот факт, что быстро набиравшая силу бюрократическая буржуазия не нуждалась в политэкономическом анализе капитализма вообще и в из­учении сути своей паразитической деятельности — в частности. Вот эти и некоторые другие обстоятельства во многом объясняют наши довольно поверхностные блуждания в поисках причин происходящих в мире изме­нений в соотношении сил, в выясне­нии характера структурных сдвигов в высокоразвитых и развивающихся странах мира.

Отсутствие научных школ и «полная свобода творчества» приводят к появ­лению обильной хаотической и само­деятельной псевдонаучной продукции. Одним из последствий этого является либо беспорядочное, либо, наоборот, ритуальное использование терминов (глобализация, модернизация, инно­вация и т. п.), чаще всего без учета их понятийного содержания. В результа­те чего мы фактически столкнулись с понятийным кризисом, с отсутствием главного инструмента, без которого невозможна коммуникация в научном сообществе, да и само это сообщест­во. В связи с этим, прежде чем излагать наши представления о структурных сдвигах в мировом капитализме, харак­тере глубокого кризиса, охватившего прежде всего развитые капиталисти­ческие страны, наши соображения о сути процессов глобализации, ее ре­альных масштабах на данном этапе развития человечества, подлинном соотношении экономических сил в мировой экономике, мы решили на­чать с предложения общетеоретичес­кой схемы формационного развития капиталистической формации, дав по­яснительный комментарий к ней.

Подчеркнем, что наши соображе­ния не претендуют на роль истины в последней инстанции. Мы хотели бы лишь обозначить платформу и рам­ки для разумного, плодотворного и творческого разговора на животрепе­щущие проблемы современного мира и, может быть, очистить наши пред­ставления о них от всевозможных мифов, сотворенных в последние де­сятилетия как за рубежом, так и в на­шей собственной стране. Ведь до сих пор многие граждане нашей страны задаются вопросами: куда мы идем? какова наша стратегия общественно­го развития? Но слишком много вли­ятельных сил не желают обсуждения этих вопросов.

Комментарий

1. Капиталистический уклад за­родился в недрах третьей фазы фе­одализма — после того как на смену феодальной демократии с ее раздроб­ленностью и бесконечными распря­ми возникла абсолютистская госу­дарственность. Последняя принесла в общество не только политическую централизацию, создав регулярную армию и подчинив феодалов коро­левской власти, но и централизацию социально-экономическую, создав предпосылки для будущего капита­листического развития — внутренний рынок, единую (национальную) ва­люту, регулярную внешнюю торговлю и т. п. Наряду со старой классовой ан­титезой «феодалы vrs. крестьянство», возникло «третье сословие» — пред­ставители зарождающегося капита­листического уклада, который суще­ствовал пока в феодальной оболочке. Но на завершающем этапе этой фазы абсолютистская власть стала опасать­ся растущей силы и влияния «третьего сословия» и начала всячески чинить препятствия его дальнейшему росту (этап агонии феодализма на стадии высшего его расцвета¹²). В итоге по­литическая революция для устране­ния этого препятствия превратилась в объективную необходимость.

Все эти процессы довольно по­дробно анализируются в ранних ру­кописях и последующих публикациях К. Маркса. Более того, общая идея за­рождения новой формации в недрах старой составляет главный вывод в его «Капитале». Тем не менее поче­му-то Маркс проигнорировал другую закономерность в процессе смены формаций, а именно: ни один из угне­тенных классов прежних формаций не стал (да и не мог стать) гегемоном в процессе становления и развития новой формации (ни рабы, ни крес­тьяне феодальной эпохи). В случае же с пролетариатом Маркс и Энгельс ре­шили сделать исключение.

Можно предположить, что это было сделано по ряду обстоятельств. Во-первых, Маркс и Энгельс были не только учеными, но и революционе­рами. Они создали I Интернационал и активно участвовали в его работе. Во-вторых, в ту эпоху, кроме рабоче­го движения, они не могли опереть­ся ни на какую другую социальную силу. (Хотя в переписке с наиболее доверенными последователями они полностью отдавали себе отчет в степени незрелости и неготовно­сти к обладанию политической вла­стью.)

2. После успешной политической революции начинается длитель­ная фаза становления капитализма. В этой фазе вышедшему из недр фе­одализма становящемуся капитализ­му предстояло трансформировать все доставшееся от феодальной эпо­хи наследие, перестроить все обще­ство по образу и подобию своему. То есть эта фаза раннего капитализма и первоначального накопления, по существу, была синтезом буржуазно­го и феодального, но теперь уже при доминирующей капиталистической тенденции. При этом и государствен­ность была переходного типа — бо­напартистского. Название, конечно, условное, в некоторых случаях могли быть и реставрационные режимы, но суть была одна — диктатура, которая покоится на противостоянии двух антиподов, но объективно по-своему вынуждена сохранять и расчищать путь для капиталистического раз­вития.

Все сказанное выше блестяще опи­сано и проанализировано в много­численных трудах и публикациях К. Маркса и Ф. Энгельса. Тем не менее для данной публикации очень важно подчеркнуть один политэкономиче-ский аспект в фундаментальном ана­лизе динамики капиталистической формации, имеющий непосредствен­ное отношение и современному раз­витию капитализма, но очень часто игнорировавшийся советскими по­литэкономами (не говоря уже о со­временных экономистах). Речь идет о понятии «непосредственно обще­ственный труд» (НОТ). Маркс показал в «Капитале», в частности, как расши­ряются рамки НОТ на протяжении всего развития капиталистической формации при переходе от коопера­ции и мануфактуры к фабричному, а затем и монополистическому произ­водству.

3. Только во второй фазе насту­пают полная победа частнохозяй­ственного капитализма и рождение на этой базе (тоже весьма постепен­ное)   парламентской демократии, «шлифуемой» вплоть до наступления третьей фазы. Уже из этого бесспор­ного исторического факта очевидна нелепость политики вестернизации, навязываемой Западом развиваю­щимся и переходным странам. Ведь Англии после великой буржуазной революции потребовалось 180—190 лет, чтобы прийти к более или менее полноценному парламентаризму; а Франции, имевшей перед глазами английский опыт и прошедшей че­рез «горнило» Парижской комму­ны, — 80 лет.

Как будто забыв о своей собствен­ной истории, Запад стал требовать от догоняющих стран и «нормаль­ного» развития капитализма, и поли­тической демократии западного же образца. Как-то быстро подзабыли западные политики, экономисты и социологи и о таком важнейшем ис­торическом факте, что с переходом в Европе к фабричному производ­ству развернувшаяся промышленная революция потребовала регулярных поставок сырья из зарубежных стран и обширных рынков сбыта. Поэтому на смену заморской купеческой тор­говле и торговым факториям пришли колониальные завоевания и форми­рование системы «метрополия — ко­лония» (своеобразная индустриаль­ная интернационализация мирового производства и рынка). Так что со­вершенствование политической бур­жуазной демократии в метрополиях совмещалось с усилением эксплуа­тации народов колоний и полуколо­ний.

4. В третьей фазе капиталистиче­ской формации вследствие имма­нентно присущих всякому капи­тализму свойств — конкуренции, концентрации и централизации ка­питала — происходит нарушение органической целостности капита­листического общественно-произ­водственного организма, нарушение его «однородности». Наряду с тради­ционным частнохозяйственным ка­питализмом возникают монополии (новый уровень расширения рамок НОТ). Именно это потребовало уси­ления относительной самостоя­тельности государства, которое, чем дальше, тем сильнее проявляло авто­ритарность. Конечно, уровень разви­тия гражданского общества был более высоким, нежели в предшествующих фазах, но и государство совершен­ствовалось в умении скрывать свою растущую авторитарную сущность за фасадом парламентаризма. На пер­вых этапах третьей фазы правящие круги понимали, что неограничен­ный рост монополий может быстро привести к олигопольному правле­нию небольшой кучки людей, то есть к ситуации, чреватой дестабилизацией и потрясениями в обществе. Отсюда антитрестовские законодательства, создание регулирующих комиссий и вообще социально-реформистская политика. Отсюда же и поощрение роста «среднего класса» в качестве «оплота демократии». То есть, во­преки официальной пропаганде и ут­верждениям либеральных экспертов, происходило систематическое вме­шательство государства в форма-ционное развитие капитализма.

Но на позднейших этапах третьей фазы все явственнее проступали при­знаки «агонии» — наподобие конца третьей фазы феодализма (естест­венно, на другом уровне историчес­кого развития), а именно: некоторые имманентно присущие черты тради­ционного капитализма стали превра­щаться в свою противоположность. Финансовая система перестала вы­полнять свою функцию обслужива­ния реальной экономики и занялась спекуляциями деривативами, биржи уступили натиску внебиржевых спе­кулятивных сделок, в результате чего последствия практически стали не­контролируемыми, произошло прак­тически полное сращивание спеку­лятивного финансового капитала с верхушкой соответствующей части бюрократического государственно­го аппарата и т. д. и т. п. Государство уже не вмешивалось в процесс стре­мительного вымывания «среднего класса», и впервые массовые протест-ные движения проходят под лозун­гом «Займем Уолл-стрит!». И все это происходит на фоне появления при­нципиально новых производитель­ных сил инновационно-технологи­ческого (ИТ) уклада, а вместе с тем и зарождения своеобразного «третье­го сословия» — креативного класса, «провозвестника» будущего нового общества.

Возникновение новых производи­тельных сил и ИТ-уклада, в отличие от всех предшествующих фаз капи­талистической формации, имеет не­обычайно важную специфическую особенность: их зарождение в какой-либо одной стране (в данном случае в США) отнюдь не означает, что буду­щий прорыв в новое общество про­изойдет именно в этой стране. Дело в том, что в отличие от индустриаль­ных производительных сил ИТ-уклад вследствие своей природы, имма­нентно присущего ему глобализма (информационные технологии в со­временном мире трудно удержать в рамках национальной монополии), создает возможности для организа­ции НОТ в традиционных рамках, но пока только в виде анклавов в недрах мировой экономики индустриально­го типа¹³.

Таким образом, процесс интерна­ционализации мирового рынка ин­дустриального типа, неоднократно отмечаемый К. Марксом, дополнил­ся в наше время новой струей гло­бальной интернационализации (или просто глобализацией). Это расши­рение ИТ-уклада за пределы нацио­нальных рамок происходит и через механизм аутсорсинга (получивший широкое распространение в послед­ние годы), и путем внедрения между­народными корпорациями ИТ в рас­положенные за тысячи километров в других странах свои зарубежные фи­лиалы, так что операционное руко­водство производст­венным процессом и содействие в раз­решении трудных внезапно возникших и непредвиденных производственных проблем становится возможным в рамках реального времени. Развитие подобных транснациональных структур НОТ пока не носит, естественно, всеобщего характе­ра и не отличается стопроцентной стабильностью. Они не застрахованы ни от геополитиче­ских рисков, ни от природных ката­клизмов (цунами в Северо-Восточ­ной и Юго-Восточной Азии могут нарушить поставку чипов или запас­ных частей на сборочные предпри­ятия в Европе или США).

И последнее. После Второй миро­вой войны в результате роста нацио­нально-освободительных движений и революций в течение нескольких десятилетий происходил демонтаж колониальной системы «метропо­лия — колония». Появились десятки и десятки политически независимых государств. Но старое разделение труда невозможно было изменить разом. В переходный период, спра­ведливо названный неоколониализ­мом, монополистический капитал развитых капиталистических стран стал формировать МНК — много­национальные корпорации. Вплоть до возникновения в 1970—1980-х годах ИТ-уклада и внедрения в МНК ИТ, последние оставались компа­ниями индустриального типа, так как они просто переносили в раз­вивающиеся страны свои филиалы с производительными силами ин­дустриального типа. Вот это существенное различие между старыми МНК и трансформированными ТНК (транснациональными корпораци­ями, работающими на основе ИТ) часто игнорируется в работах, по­священных международным корпо­рациям. В итоге получается пере­оценка международной активности крупных корпораций (например, российских) за рубежом.

После этих предварительных за­мечаний перейдем теперь к главной теме о структурном кризисе в США.

Современный кризис в США не яв­ляется проявлением «ординарного» циклического   кризиса капитализ­ма. Мы имеем дело в данном случае с новым феноменом — структурнъм кризисом последнего этапа третьей фазы формационного развития ка­питализма в США. Однако поскольку Америка является лидером не только в рамках англосаксонской модели, но и всей мировой капиталистической экономики, то ее кризис приобрета­ет черты глобальности. В самих США этот кризис знаменует вступление в этап «агонии» (по представленной ранее схеме). Еще раз подчеркнем: это условное обозначение форма-ционного этапа не означает одно­моментного исторического явления, срок которого может быть растянут во времени именно из-за того, что он развивается в наиболее развитой стране. Опираясь на высочайшие на­учно-технические и формационные достижения, элита этой страны об­ладает отточенным умением мани­пулировать общественным мнением, искусно использовать сложившиеся среди населения массовые стереоти­пы для оттягивания на значительный исторический срок вступление стра­ны на этап становления новой пост­индустриальной экономики¹⁴.

В чем же проявляется в современ­ной Америке этот формационный этап?

В самой сжатой и краткой форме ответ на этот вопрос заключается в том, что в общественно-производ­ственном организме США произо­шли     важные, принципиальные сдвиги, в результате которых адми­нистрация, крупный бизнес и элита общества в целом оказались перед лицом столь масштабных вызовов, на которые они до сих пор не могут найти адекватного ответа. Ниже пе­речислены наиболее существенные из этих сдвигов.

Самым главным фактором рас­сматриваемого этапа формацион-ного развития, который и обусловил все последующие принципиальные сдвиги в США, является появление в недрах традиционного высокоинду­стриального общественно-произ­водственного организма страны нового информационно-технологи­ческого уклада (ИТ-уклада), основан­ного на компьютеризации и интер­нетизации. Условной точкой отсчета в этом смысле можно полагать 1971 год, когда корпорация «Интел» раз­работала интегрированную схему — компьютерный чип, положивший начало широкому распространению информационных технологий.

Возникновение ИТ-уклада в США прошло ряд этапов. На этапе зарож­дения (послевоенный период вплоть до начала 1970-х годов) это был «ук­лад в себе» — анклав, изолированный (даже географически — Кремниевая долина) от остального массива высо-коиндустриализированной экономи­ки США. На этапе становления в каче­стве одной из активнейших структур американской экономики (начиная с 1970-х годов) этот уклад начал стре­мительно проникать сначала в на­иболее «удобные», легкодоступные и восприимчивые сферы услуг — связь, финансы, торговля. Труднее проте­кало это проникновение в промыш­ленность, отягощенную массирован­ными капитальными инвестициями. Но когда ИТ-уклад сформировался, и над ним даже возникла собствен­ная виртуальная надстройка — бир­жа «НАСДАК» (NASDAQ), то Америку (впрочем, как всегда) захлестнула волна всеобщей эйфории. Значи­тельная часть экономистов и СМИ об американской экономике иначе как о «новой» и «постиндустриальной» не писали (что и сейчас не соответ­ствует действительности). В резуль­тате такого ажиотажа на виртуальной площадке «НАСДАК» в 1990-х годах стал надуваться огромный «пузырь», который в 2001 году благополучно лопнул.

Но это был не общеамериканский экономический, а внутриукладный кризис. Гораздо важнее и опаснее была тенденция нарастания и углуб­ления противоречивости и образо­вания дуализма социально-эконо­мической структуры американского общества, а именно — противоречия между новым ИТ-укладом и ставши­ми уже традиционными секторами индустриальной части экономики. Эта противоречивость была диалек­тической: с одной стороны, возник­новение, становление и расширения ИТ-уклада объективно выражало прогрессивную сторону формаци-онного развития Америки; но с дру­гой — этот прогресс сопровождался деградацией традиционно-индуст­риальных секторов, а миллионы и миллионы занятых в этих секторах работников вместе с их семьями оказались за гранью цивилизован­ной и достойной жизни. Процесс этот получил название деиндустри­ализации.

Подчеркнем: этот процесс начался и назревал задолго до сегодняшнего кризиса. Только за последние двена­дцать лет в секторе обрабатывающей промышленности было сокраще­но рабочей силы — 31 процент, или около 6 миллионов человек. В ре­зультате вклад этого сектора в ВВП США, составлявший 22,7 процента в 1970 году, упал в 2011-м до 12,2 процента¹⁵.

Конечно, если бы расширение ИТ-уклада полностью происходило за счет поглощения традиционных секторов, то такое дуалистическое структурное противоречие быстро бы изжило себя. Но в том-то и дело, что ИТ-укладу не нужны старые про­изводительные силы (ни в их физи­ческой, ни в человеческой форме), а стремительно растущая произво­дительность труда требует, во-пер­вых, меньшего числа работников и, во-вторых, высококвалифицирован­ных «белых воротничков». Поэтому-то сегодня в США образовался еще один искусственный парадокс — при огромном, многомиллионном чис­ле безработных существует острый дефицит квалифицированных ра­ботников. Причем крупным корпо­рациям все равно, где искать этих ра­ботников — в национальных рамках либо за рубежом.

Кстати, ключевую роль в рождении феномена деиндустриализации игра­ет то обстоятельство, что возникно­вение ИТ-уклада привело к относи­тельному «раскрепощению» самого капитала. В эпоху традиционного ин­дустриализма крупные предприятия и монополии всегда были озабочены сохранением своих производствен­ных секретов и стремились к обо­собленности по части более полной обеспеченности своими собствен­ными сервисными подразделениями и контролю над смежными произ­водствами. Это, конечно, удорожало издержки производства, но полная технологическая секретность, бе­зопасность и непрерывность про­изводственного процесса были для бизнеса дороже. Для ИТ-уклада (при сохранении определенного уровня технологической секретности) все же стало важнее сокращение изде­ржек производства через информа­ционный механизм аутсорсинга, что неизбежно вело к расширению рамок НОТ, причем не только в наци­ональных, но и транснациональных рамках.

Аутсорсинг помогает крупному капиталу решать свои кадровые про­блемы, перенося производство туда, где рабочая сила дешевая и/или без­защитная. Вот несколько наглядных примеров. Знаменитая «Дженерал моторс» продает больше машин в Китае, чем в США. На ее предпри­ятиях в КНР занято 32 тысячи посто­янных рабочих, а в Штатах — лишь 52 тысячи, в то время как в 1970 году на эту корпорацию работало в Аме­рике 468 тысяч человек. Корпора­ция инвестировала 250 миллионов долларов в создание в Китае совре­менного технологического центра, специализирующегося на произ­водстве электробатарей и других альтернативных источников энер-гии¹⁶. Между прочим, три года тому назад «Дженерал моторс» обанкро­тилась в США и, как писал журнал «The Economist», только финансовая поддержка федерального правитель­ства спасла корпорацию от «свалки металлолома». После «драматиче­ской реструктуризации» финансы корпорации приобрели более или менее достойный вид. К тому же на­пуганный перспективой банкротст­ва профсоюз «Объединенных ав­торабочих» пошел на невиданные до тех пор уступки и подписал с ру­ководством корпорации четырех­летнее соглашение по зарплате. По этому соглашению корпорация по­лучила право нанимать тысячи но­вых работников «второго эшелона», которым она стала платить вдвое меньшую зарплату по сравнению со старым контингентом работников. При этом она предложила большей части старого контингента (любому из 48,5 тысячи работников) разовую сумму в 5 тысяч долларов и еще око­ло 4 тысяч — в рассрочку в течение четырех лет в случае согласия на досрочный выход на пенсию. Согла­шением предусмотрено провести в 2015 году очередные переговоры о пересмотре зарплаты. Общий итог всех этих манипуляций был сле­дующим: если в 2007 году средняя почасовая зарплата в «Дженерал моторс» была самой высокой среди трех американских автогигантов и зашкаливала за 70 долларов, то в 2011-м она понизилась до чуть бо­лее 50 долларов (то есть стала ниже, чем у «Форда»)¹⁷.

А вот пример еще одного гиганта американской индустрии — «Джене­рал электрик». В 2010 году прибыли этой корпорации составляли 14 мил­лиардов долларов, из которых только 5,1 миллиарда долларов было полу­чено в самих США. В марте 2011-го в стране разразился громкий скандал в связи с публикацией в «Нью-Йорк таймс» статьи, сообщавшей, что в 2010 году корпорация получила от правительства льготу — налоговые вычеты в размере 3,2 миллиарда дол­ларов. К этому времени подоспело и исследование «White and Bloomberg News», в котором отмечалось, в част­ности, что правительство установи­ло для «Дженерал электрик» самую низкую эффективную ставку налога среди 33 крупнейших индустриаль­ных компаний мира. Пресса крити­ковала корпорацию за то, что она сократила в 2002 году число своих работников в самих Соединенных Штатах на 20 процентов, в то вре­мя как общая сумма полученных с тех пор прибылей возросла с 15 до 92 миллиардов долларов¹⁸.

Однако не только высокотехноло­гичные промышленные корпорации, которые уже «втянулись» в ИТ-уклад, но и корпорации собственно ядра ИТ-сектора устремились за рубеж в желании оптимизировать свой биз­нес через механизм аутсорсинга за счет как дешевизны квалифициро­ванных работников, так и доступа к обширным рынкам для своей продук­ции. Ведь к 2000 году издержки в США, связанные со стремительным ростом зарплаты персонала в ИТ-секторе и расходов на здравоохранение¹⁹, с од­ной стороны, и открытие китайской экономики, связанное со вступлени­ем этой страны в ВТО, с другой, побу­дили американские ИТ-корпорации к перенесению части производствен­ных процессов и даже сегмента ин­жиниринга сначала на Тайвань, а поз­же и на материковый Китай. В итоге в 2000 году в США закрылось 49 фаб­рик по производству чипов, а в про­изводстве компьютеров в 2010 году было занято около 166 тысяч человек, то есть в разы меньше, чем в 1975 году, когда был собран первый персональ­ный компьютер «MITS Altair 2800». За это же время в Азии возникла индуст­рия по производству компьютеров, в которой трудилось 1,5 миллиона че­ловек. Разумеется, это были, по суще­ству, не национальные предприятия, а составные части глобальной системы НОТ, которые производили для круп­нейших западных ИТ-корпораций компоненты: компьютеры (для «Дэлл» и «Хьюлетт Пакард»), сотовые телефо­ны (для «Нокиа») и другие техноло­гические изделия для «Майкрософт» и «Интел». В Китае на производстве технологических изделий для кор­порации «Эппл» работает 250 тысяч человек, то есть в разы больше, чем в самих Соединенных Штатах²⁰.

Кстати, «парадокс» с «Эппл» заклю­чается в том, что корпорация счита­ется сегодня крупнейшей в США по рыночной капитализации. Но в Аме­рике на ее предприятиях занято все­го 43 тысячи человек, вообще же по миру на «Эппл» в общей сложности работает 700 тысяч. Как говорил по этому поводу лауреат Нобелевской премии, американский экономист Пол Кругман, «к сожалению, почти ни один из этих людей не живет в Америке»²¹. Но не все «из этих людей» работают и в зарубежных филиалах корпорации «Эппл». (Так же, как и не все поставщики по аутсорсингу дру­гих американских и ИТ-корпораций являются их филиалами.) Все дело в том, что аутсорсинговая экспансия американских ИТ-корпораций по­родила еще один феномен — свое­образное «компрадорство XXI века». Индийцы и тайваньцы, работавшие в Кремниевой/Силиконовой долине в корпорациях «Интел», «Майкрософт» и др. и завязавшие там тесные связи, впоследствии вернулись на родину и создали у себя сервисные ИТ-центры (Иногда их неправомерно называют «силиконовыми долинами»).

Одна из первых основанных на Тайване компаний такого рода — «Hon Hai Precision Industry Co.» (более из­вестная как «Foxconn») превратилась в крупную мировую корпорацию по производству электроники, строящую сегодня свои предприятия во многих индустриализирующихся развиваю­щихся странах. А после вступления Китая в ВТО и особенно после откры­тия материкового Китая для тайвань­ских инвестиций «Foxconn» постро­ила там несколько предприятий по производству чипов, выведя, таким образом, Китай на второе место пос­ле «Интел». Другая тайваньская ком­пания «Semicondactor Manufacturing Co.» была создана позже, в 1987 году, и стала специализироваться на произ­водстве компьютерных чипов²².

Но по предоставлению услуг в рамках общего бизнес-аутсорсин­га настоящим мировым хабом стала Индия. Первые две «силиконовые до­лины» возникли возле Мумбаи (быв­ший Бомбей) — «Infosys» и «Wipro»; позднее к ним присоединилась и быс­тро вышла на первое место дочерняя компания одной из крупнейших мо­нополий Индии «Tata» — TCS («Tata Consultancy Services»). Сегодня на эту тройку работает 500 тысяч человек, зарплата которых составляет 40 про­центов от продажи сервисных услуг в размере 157 миллиардов долларов. По уже заключенной 1 тысяче конт­рактов на будущие пять лет выручка составит 200 миллиардов долларов.

Однако в основном эти компа­нии представляют собой анклавы, не связанные органически с нацио­нальной экономикой Индии. Так, на США и Европу приходятся четы­ре пятых всех услуг, предоставляе­мых этими компаниями. Например, «Infosys» 64 процента своих доходов получает из США и только 2 процен­та — из Индии. Даже доходы TCS от аутсорсинга наполовину зависят от зарубежных клиентов²³. Фактор дешевой рабочей силы в процессе аутсорсинга имеет, конечно, свои временные рамки. По мере роста этого бизнеса изменяется ситуация на рынках труда в Индии и Китае; повышается зарплата местных ра­ботников, и международные кор­порации, привыкшие к огромному спрэду, начинают постепенно пере­мещать бизнес аутсорсинга во Вьет­нам, Бангладеш, Пакистан. Филиппи­ны уже обогнали в 2011 году Индию по одной из разновидностей (более низкого уровня) аутсорсинга.

Но не надо думать, что феномен аутсорсинга касается только взаимо­отношений международных корпо­раций с индустриализирующимися развивающимися странами. В неко­торых случаях, особенно если вынос производственных цепочек за рубеж нежелателен по геополитическим соображениям, корпорации могут найти аутсорсинговые «лазейки» и в собственных национальных рамках. Наглядным примером может служить американская самолетостроительная корпорация «Боинг», предприятия ко­торой базируются в северо-западном штате Вашингтон (город Сиэтл). В на­чале 2011 года эта корпорация решила построить филиал на противополож­ном побережье Америки в пригороде Чарльстона в Южной Каролине (не путать с одноименным администра­тивным центром штата Западная Вир­джиния), на котором занято 4 тысячи рабочих. В этом штате 18,3 процента населения живет за чертой бедно­сти, а удельный вес безработных со­ставлял в 2011 году 11,1 процента по сравнению   с общенациональным показателем 9,1. Но не забота о бла­госостоянии населения побудила ру­ководство «Боинга» принять это ре­шение, а стремление воспользоваться беззащитностью рабочих в Южной Каролине, относящейся к той груп­пе преимущественно южных штатов Америки, в которых действуют анти­профсоюзные законодательства²⁴.

Кстати, эту «лазейку» летом 2012 года попыталась использовать и ев­ропейская авиакорпорация «Airobus» в еще одном подобном штате — Ала­баме. Корпорация объявила о планах построить в этом штате свой филиал (корпорация имеет свои предприятия по строительству «А-320» в Германии, Франции и Китае)²⁵. В обоих упомяну­тых штатах уже обосновались такие зарубежные автофилиалы корпора­ций, как «BMW», «Toyota», «Mercedes-Benz» и др., создавая конкуренцию большой американской «тройке» в Детройте.

Необходимо подчеркнуть, что, являясь следствием возникновения ИТ-уклада, аутсорсинг «унаследо­вал» характерную для этого процесса диалектическую противоречивость. С формационной точки зрения аут­сорсинг является прогрессом. Он со­здает большой простор для НОТ как в национальных рамках, так и в транс­граничном пространстве, в частности вовлекая экономики развивающихся стран в процесс модернизации. С дру­гой стороны, этот феномен развива­ется в оболочке частного капитала, а в условиях англосаксонской либераль­ной модели и при отсутствии силь­ной регулирующей роли государства, ограничивающей чрезмерный и эго­истичный космополитизм ТНК, аут­сорсинг приводит к разрушительным социально-экономическим послед­ствиям внутри национальной эконо­мики США.

Получая значительную долю сво­их прибылей за рубежом, ТНК прячут свои прибыли от американского на­логообложения и тратят их за рубе­жом, поглощая или инвестируя в поде­шевевшие за кризисные годы активы. «Bloomberg» приводит подсчеты, со­гласно которым только нефинансо­вые корпорации Америки, входящие в список «Standard & Poor's» (500-stock index), накопили за пределами своей страны в оффшорах 780 миллиар­дов долларов. За семь месяцев 2011 года они потратили 174 миллиарда на покупку иностранных активов. «Bloomberg» приводит любопытное сопоставление зарубежных и домаш­них активов американских ИТ-кор­пораций за 2010 год. Вот некоторые из них (в миллиардах долларов)²⁶:

Итак, структурный кризис в США является следствием формационно-го прогресса американского капита­лизма. Кризис кризисом, а прогрес­сивный по своему объективному значению ИТ-уклад бурно развивал­ся в течение всего этого периода²⁷. Этот кризис в такой тяжелой форме возник, прежде всего, в результате социально-политического фактора, из-за неспособности политической элиты США преодолеть свою мелко­травчатую грызню и сконцентриро­ваться на выработке и реализации крупномасштабной программы типа Плана Маршалла, который бывшие

руководители США реализовали ради спасения Европы от опасности «сталинского коммунизма». Но се­годня вопрос стоит об аналогичной программе уже для спасения значи­тельной части американского народа путем мер гармонизации перехода от традиционного индустриализма к «новой экономике».

У Америки есть два пути, по кото­рым этот переход может свершиться: сознательный, направляемый поли­тической волей гармоничный пере­ход и другой, традиционно-консер­вативный, чреватый страданиями и гибелью многих миллионов амери­канцев. В последнем случае Амери­ка бесславно подтвердит прогноз К. Маркса, сделанный им еще в сере­дине XIX века:

«Лишь после того, как великая со­циальная революция овладеет до­стижениями буржуазной эпохи, мировым рынком и современными производительными силами и под­чинит их общему контролю наибо­лее передовых народов, лишь тогда человеческий прогресс перестанет уподобляться тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых»²⁸. ♦