Возможные пути эволюции Республики Судан
В 1985 году известный французский историк, специалист по современному Судану Кретьен Лашон, комментируя по просьбе журналистов очередной военный переворот в этой арабской стране, произнес фразу, ставшую с тех пор эпиграфом для многих работ по Судану: «История Судана всегда повторяется».
Вот только один «простой» вопрос уже не первый год ставит в тупик любого, кто распутывает клубок суданской «Ариадны», разбираясь в хитросплетениях внутренней и внешней политики Судана, — надолго ли хватит у государства прочности из десятилетия в десятилетия «повторять свою историю», идя от очередной военной диктатуры к новому периоду «суданской демократии» (любимый штамп суданских журналистов), и наоборот?
Так уж исторически сложилось, что суданские военные всегда оправдывали захват власти в стране возвышенными целями. В том же 1985 году они объявили, что «вооруженные силы решили взять власть в свои руки по причине острого политического кризиса в стране и во избежание кровопролития». Четыре года спустя, в июле 1989 года, после очередного переворота новый суданской лидер генерал Омар Хасан аль-Башир заявил, что «суданские военные взяли власть не навсегда, а лишь на тот период, который необходим для стабилизации обстановки в стране, затем власть будет передана гражданскому правительству».
Самые же главные задачи всех суданских военных режимов раз и навсегда сформулировал в 1985 году бывший министр обороны в правительстве Джаафара Нимейри генерал Сивар ад-Дахаб: «Достичь национального единства, преодолеть экономические трудности и передать власть народу».
Бывший председатель Переходного военного совета ад-Дахаб неслучайно поставил на первое место в этом перечне базовых «подвигов суданского Геракла» (армии) достижение национального единства. Более того, ни для кого, кто хоть мельком знаком с историей независимого Судана, не является новостью тот факт, что центральные власти Судана, а также часто подменявшие их военные практически с самого конца переходного периода (1953–1956 гг.) боролись и до сегодняшнего дня продолжают бороться за территориальную целостность страны.
Борьба за национальное единство и целостность Судана в его нынешних границах — вот то единственное, что сплачивает разнородные политические силы и движения Севера, традиционно владеющие властью в стране. Это идея фикс всех суданских политиков национального масштаба.
Однако здесь же кроится и величайший парадокс суданской истории: чем больше гражданские политики Севера и военные борются за национальное единение страны, тем меньше становится у него шансов воплотиться в реальность. Тридцатидевятилетнее вооруженное противостояние Севера с Югом завершилось миром лишь на условиях проведения в 2011 году референдума по поводу самоопределения южных провинций Судана.
Теперь же вместо «южной проблемы» резко обострилась ситуация на западе страны — в Дарфуре. С февраля 2003 года вплоть до недавнего времени там шли ожесточенные бои между правительственными силами, действовавшими в союзе с отрядами арабской племенной милиции «Джанджавид» и боевиками Суданского освободительного движения/Суданской освободительной армии (СОД/СОА), а также Движения за справедливость и равноправие (ДСР).
5 мая 2006 года в Абудже (Нигерия) между правительством Судана и одним из крыльев Суданского освободительного движения (СОД) было подписано соглашение о мире в Дарфуре — Darfur Peace Agreement (DPA).
Его основные положения:
= проправительственное ополчение «Джанджавид» распускается; бывшие боевики СОА и ДСР входят в состав правительственной армии;
= Дарфур получает разовый трансферт в 300 млн долларов, затем на постоянной основе 200 млн долларов в год;
= компенсации всем тем, кого силой заставили покинуть свои дома;
= создание в Дарфуре своей региональной администрации (Transitional Darfur Regional Authority — TDRA) на период подготовки референдума, который должен пройти в июле 2010 года и решить вопрос о том, будет ли Дарфур снова единым административно-территориальным образованием или нет;
= лидеры дарфурских повстанцев, подписавшие DPA, получат возможность занять посты старшего помощника президента Судана, председателя TDRA;
= официальный Хартум также обязуется предоставить дарфурским повстанцам-участникам DPA в 2007–2010 годах 12 депутатских мандатов Национальной ассамблеи Судана, 21 место в парламенте каждого дарфурского штата, одну губернаторскую должность, две должности помощника губернатора (все в Дарфуре), важные позиции в министерствах дарфурских штатов, ключевые посты в правительствах местного уровня.
Однако до сих пор, несмотря на все угрозы мирового сообщества, это соглашение не подписало второе крыло СОД/СОА, а также ДСР. Более того, 1 июля 2006 года Ян Пронк, глава миссии ООН в Судане, заявил, что «мирное соглашение в Дарфуре находится в состоянии коллапса и нуждается в переподписании». Дело в том, что подписавший DPA от имени одного из крыльев СОД/СОА Минни Минави фактически представляет интересы 8% всего населения Дарфура.
Кроме дарфурской проблемы у суданских властей есть серьезные проблемы и в других частях страны. С 1994 года идет вооруженный конфликт на востоке страны, в районе компактного проживания племен Беджа (провинция Красное море, судано-эритрейская граница). В этом регионе суданской армии противостоят боевики Восточного фронта (образован в 2005 году, состоит из Конгресса Беджа и племен Рашидийя).
Одним словом, Судан уже давно и вовсю объят пламенем гражданской войны, идущей (в данный момент) на двух фронтах: на Западе (Дарфур) и на Востоке (Красноморская провинция, судано-эритрейская граница).
В последнее время особенно актуальным стал вопрос о том, а возможно ли вообще существование единого Судана в его нынешних границах без постоянных внутренних войн, призванных это самое единство и поддерживать. На самом деле, если быть честными до конца, то следует признать, что вопрос этот возник вовсе не в 2000-е и даже не в 1980–1990-е годы, а гораздо раньше, в середине шестидесятых годов прошлого века. Но тогда казалось, что Аддис-Абебские соглашения 1972 года (установили мир между Севером и Югом, на базе широкой автономии последнего) поставили окончательную точку в данном вопросе.
Анализируя причины, приведшие к краху систему Аддис-Абебских соглашений, следует выделить один принципиально важный момент. Его кстати, отмечают многие суданисты, а именно, неспособность федерального центра в лице Хартума выполнить взятые на себя в 1972 году в эфиопской столице обязательства по социально-экономическому, политическому и культурному развитию южносуданской автономии.
Интересно, что практически в том же самом сегодня обвиняют Хартум и дарфурские повстанцы.
Так куда же сейчас движется Судан? Оптимист почти наверняка скажет: к миру и согласию (на Юге помирились, на Западе близки к этому, а там глядишь, и уладят конфликт на Востоке страны очередные международные посредники). Пессимист скорее всего напомнит про 1983 год, когда одиннадцать лет спустя после заключения мира на Юге вновь началась гражданская война. А реалист ничего не скажет, он будет просто наблюдать за ситуацией в стране.
Значит ли все это, что невозможно набросать хотя бы приблизительный сценарий развития общественно-политической и экономической ситуации в Судане в ближайшие десять – пятнадцать лет?
И да, и нет. Да, можно выявить во внутренней и внешней политике Судана ключевые факторы, оказывающие в настоящее время значительное воздействие на ход событий как внутри страны, так и за ее пределами. Можно «прочертить» вектора, задаваемые этими факторами, и, соответственно, предположить, как сложится сумма указанных векторов в недалеком (или, наоборот, очень далеком) будущем.
Нет, так как никто во всем мире не может дать стопроцентной гарантии, что эти самые ключевые факторы, от которых политологи и аналитики выводят вектора развития той или иной страны, перестанут через неделю, месяц, год в силу непредвиденных обстоятельств быть таковыми и им на смену не придут другие факторы, ранее никем не учитывающиеся.
Что же остается в «сухом остатке»? «Краеугольные камни» суданской действительности, непоколебимые (пока) ни реформами на западный манер, ни тотальной «шариатизацией» страны. К таковым относятся сложнейшая этно-племенная структура населения страны, ислам и дервишеские ордена, исламисты, армия, внешние силы.
Обычно, когда речь заходит об особенностях структуры суданского населения, сразу же вспоминается тезис, взятый из английской историографии 60-х годов прошлого века: «Судан — страна более 600 племен». По прошествии сорока с небольшим лет эта ситуация практически не изменилась. Изменилось только оружие в руках суданцев: все большее число племен, как лояльных центральному правительству, так и нелояльных ему, получает в свое распоряжение современное легкое и тяжелое вооружение. И если в середине прошлого века того же самого фора (жителя Дарфура) трудно было представить с автоматом Калашникова в руках, то сейчас это уже обыденная, надоевшая глазу картина.
Однако проблема не только в том, что растет вооруженность суданских племен, а еще и в том, что племенное сознание не только не было уничтожено государственной идеологией, но, наоборот, стало ее неотъемлемой частью (ст. 47 ч. 2 нынешней суданской конституции провозглашает и защищает права этнических и культурных общин, которые в реалиях Судана являются не чем иным, как разросшимися союзами племен). В силу этого каждому суданскому правительству приходится иметь дело не столько с различными социальными группами населения, сколько с многочисленными племенными объединениями.
Но тут встает вопрос, на который еще двадцать лет назад было принято отвечать только положительно: «Мешает ли трайбализм политическому развития Судана?» Сейчас просто сказать «да» в ответ на этот вопрос означает вести разговор о какой-либо другой стране, а вовсе не о Судане.
Что же изменилось за эти двадцать лет? А изменилось представление о племенном факторе в жизни суданцев. Сейчас уже можно без опаски говорить о том, что и так всем всегда было ясно (только говорить было нельзя, по крайней мере, у нас): суданский трайбализм нельзя мерить простыми категориями «хорошо», «плохо», нет, это данность, с которой приходится считаться.
Опыт суданских политических баталий второй половины ХХ века наглядно показывает, что только те суданские партии и движения, которые умело использовали племенной фактор в своей деятельности, были способны достаточно долго держаться на политическом олимпе.
Можно привести только один, но очень показательный пример. Национальный исламский фронт (1985–1999 гг.) в оценке известного египетского журналиста Мохаммеда аль-Хашими представлял собой не что иное, как «новую коалицию между исламским движением и различным числом племенных и народных деятелей, которые обязались защищать и сохранять достижения движения против кампании секуляристских политических партий и властных группировок по полному искоренению исламского наследства режима Нимейри».
Кстати, по мнению некоторых зарубежных исследователей, крах в Судане исламистского движения во главе с Хасаном ат-Тураби означает провал всей политики тотальной исламизации страны, попыток ее объединения под лозунгами Корана и шариата.
Тут мы подходим к очень интересному и весьма деликатному моменту: роли исламской религии в идущем до сих пор процессе объединения Судана, превращении его в полноценное сбалансированное государство. Деликатным этот вопрос стал в ходе двух войн Севера и Юга Судана, когда северяне, особенно в начале 1990-х годов, активно использовали идеи джихада против «неверных» (южан), пытаясь представить в глазах общественности, в том числе и мировой, свою вооруженную агрессию против Юга как действия по защите «дар уль-ислам» (то есть исконно исламской земли, коей Юг в действительности не является).
В то же время никем из исследователей не отрицается тот факт, что Северный и Центральный Судан держатся во многом благодаря исламу, умелое использование догматов которого позволяет властям сглаживать острые межплеменные конфликты.
Говоря о роли ислама в суданской действительности нельзя не упомянуть о таких важнейших общественно-политических силах страны, как дервишеские ордена «Аль-Ансар» и «Аль-Хатмийя». В последнее время о них не очень часто говорится в суданских и международных СМИ. Из-за этого у неискушенного в суданских реалиях наблюдателя может сложиться превратное мнение о том, что упоминание об «Аль-Ансар» и «Аль-Хатмийя» как о могущественных силах на политической сцене Судана, не что иное, как дар уважения к былым заслугам этих орденов. На это можно возразить многими аргументами, но лучше привести всего один: только по приблизительным подсчетам, более половины арабо-суданцев (около 10 млн человек, по данным на конец 1990-х гг.) — ансары, члены ордена «Аль-Ансар»; в рядах «Аль-Хатмийи», по состоянию на начало 1980-х гг. (к сожалению, более поздних данных в распоряжении исследователей пока не имеется), насчитывалось до 1,5 млн человек.
Не будет особым преувеличением, сказать, что в так называемые периоды парламентской демократии (1956–1958, 1964–1969, 1986–1989) власть в Судане фактически находилась в руках «Аль-Ансар» и «Аль-Хатмийи» (формально у партий «Аль-Умма» и Юнионистско-демократической партии, являющихся своего рода политическими филиалами вышеупомянутых орденов).
Более того, в свете последних событий в Судане интересным представляется тот факт, что на протяжении всей истории периода независимости, начиная с 1956 года, Дарфур был своего рода опорной базой для «Аль-Уммы». Из кочевников Дарфура (как и Кордофана) — племен Баггара и Ризейгат, формировались вооруженные отряды сторонников «Аль-Уммы» и, соответственно, ордена «Аль-Ансар».
Постоянными соперниками традиционалистских сил (ордена «Аль-Ансар» и «Аль-Хатмийя», партии «Аль-Умма» и ЮДП) в Судане, помимо армии, выступают исламисты во главе с ат-Тураби. Устами своего лидера суданские исламисты фактически обвинили традиционалистов в попустительстве процессу развала страны, если не сказать больше: «Сегодня в Судане люди освобождаются от груза традиций, которые их обременяли, и опыта, который им навязывался, они устраняют религию из политики, экономики, науки и искусства. Это — революция, она освобождает общество и объединяет его. Вероучения разделяются на церкви у христиан, хотя Христос был един, на общины у мусульман, хотя Мухаммед призывал их следовать единым путем. Сегодня в Судане начинается революция среди мусульман, в ходе которой мы преодолеваем влияние суфийских тарикатов. Мы следуем одним путем, а что касается ярой приверженности сектам, то мы заявляем: мы не сунниты и не шииты и не разделены по мазхабам».
Подобный радикализм установок исламистского движения в Судане не позволил сторонникам ат-Тураби окончательно и бесповоротно вытеснить традиционалистов с политической арены. В итоге в настоящие время и исламисты, и традиционалисты находятся в оппозиции действующему режиму.
Выше мы уже не раз говорили о роли суданских военных в процессе национального объединения Судана, поэтому стоит перейти к последнему (по порядку, а вовсе не по значимости) «краеугольному камню» суданской действительности, а именно, к роли внешних сил в развитии внутрисуданских процессов.
На эту тему написаны десятки научных статей, монографий, диссертаций, поэтому мы можем себе позволить ограничиться кратким анализом данного явления. Здесь мы вновь сталкиваемся с удивительным историческим парадоксом. Сейчас многие люди в Судане возлагают большие надежды на помощь со стороны мирового сообщества в деле нормализации ситуации в стране. А ведь всего 84 года назад уважаемый член этого мирового сообщества, Великобритания, приняв закон «О паспортном режиме» на территории англо-египетского кондоминиума Судан, возвела северно-южный антагонизм в ранг государственной политики. Этот закон в Судане известен под другим названием — «Закон о закрытых районах», целью которого было не допустить налаживания хороших взаимоотношений Севера и Юга страны. Юг был закрыт для арабов-мусульман Севера, а Север был закрыт для негров-христиан и язычников Юга.
Кроме того, следует сказать, что вмешательства со стороны третьих сил в дела Судана, несмотря на очевидный позитив по ряду эпизодов (например, Аддис-Абебские соглашения 1972 года, остановившее войну на Юге), в целом заслуживают резко отрицательной оценки. Все дело в том, что любые международные посредники, бравшиеся за урегулирование внутрисуданских конфликтов, всегда подходили к этому делу со своей шкалой ценностей. Те решения, которые им казались (и кажутся до сих пор) подходящими для принятия их противоборствующими сторонами в качестве основы для компромисса, таковыми на самом деле не являются.
В миротворческой практике ООН — главного по «должности» миротворца планеты — есть такое понятие, как «принуждение к миру». Это принуждение может осуществляться в любой форме, но чаще всего в форме военного и политико-экономического давления на конфликтующие стороны (или на одну из них).
Так вот в современном Судане мы как раз и сталкиваемся с этой формой миротворческой деятельности. Главный изъян подобной практики состоит в том, что главное — это замириться сейчас, а будут ли после этого реально (а не на бумаге) устранены причины конфликта миротворцев сочувствующее им международное сообщество, как показывает опыт прошлых десятилетий, мало заботит.
С другой стороны, опыт тех стран, которым либо удалось полностью избежать вмешательства в свои внутренние дела, либо минимизировать его, демонстрирует (хотя и тут есть исключения) успешность разрешения или, по крайней мере, стабилизации острых внутриполитических кризисов. С рядом оговорок здесь стоит привести пример Испании, где удалось унять на национальном уровне действия баскских сепаратистов, их организация ЭТА из-за своей приверженности к террористическим методам с каждым годом теряет авторитет в баскской среде.
 Подводя итог всему вышесказанному, можно констатировать, что Судану вряд ли удастся в ближайшие 10–15 лет сохранить свою территориальную целостность: Южный Судан скорее всего получит в 2011 году независимость. Помешать ему в этом может только крупная война между этносами и племенами на территории самого Юга. Но пока, учитывая мощь Суданской народно-освободительной армии (СНОА) — военной организации правящего на Юге Суданского народно-освободительного движения (СНОД), на это вряд ли стоит рассчитывать.
Сложнее сейчас выглядит ситуация с Дарфуром. СНОД как участник правящей в Судане коалиции высказывается в поддержку решения о направлении в Дарфур на смену малоэффективному миротворческому контингенту Африканского союза «голубых касок» ООН. Их партнер по правительству национального единства — Национальный конгресс Судана во главе с президентом страны аль-Баширом — против присутствия ооновских войск в Дарфуре, так как видит в этом скрытую форму территориальной экспансии Запада против богатого полезными ископаемыми и ресурсами Судана.
Еще более осложняет ситуацию в Дарфуре то обстоятельство, что часть его территории (Южный Дарфур) является объектом промышленной нефтедобычи. Не исключено, что сложности с реализаций положений мирного соглашения по Дарфуру (DPA) состоят в том, что там, в отличие от аналогичного соглашения по Югу, подписанного 16 января 2005 года, не прописано, кому и сколько достанется «долей» от «нефтяного пирога».
Ввод «голубых касок» ООН на территорию Дарфура вовсе не будет означать, что этот стратегически важный для Хартума регион со временем автоматически получит независимость. Не настаивают на независимости и сами дарфурские повстанцы. В качестве своей главной цели руководители СОД/СОА называют «создание объединенного демократического Судана на новой основе равенства, полной реструктуризации и деволюции власти, равного развития, культурного и политического плюрализма и морального и материального благополучия для всех суданцев».
Таким образом, если правящей элите Судана удастся минимизировать степень вмешательства в дарфурский конфликт третьих сил, то его удастся урегулировать без урона территориальной целостности Судана. Однако в данный момент мы можем, к сожалению, наблюдать обратную тенденцию — рост вмешательства ряда стран (прежде всего США, стремящихся чужими руками получить свой кусок от суданского «нефтяного пирога») в указанный конфликт.
Означает ли это, что данную тенденцию ничто не может изменить? Вовсе нет. Если Хартум, а также обе фракции — СОД/СОА и ДРС — найдут устраивающее всех компромиссное решение, то тогда Судану будет гораздо легче противостоять международному давлению, принуждающему эти стороны принять иной вариант решения проблемы.
Кроме того, если все-таки мировое сообщество примет решение объявить эмбарго всем поставкам оружия в Дарфур и будет строго, «невзирая на лица», его соблюдать, то шансы на мирное урегулирование дарфурской проблемы резко возрастут. Правда, верится в это с трудом, даже если эмбарго будет принято на уровне СБ ООН, то реально оно распространится лишь на правительственные и союзные с ним вооруженные формирования в Дарфуре.
И наконец, несколько завершающих слов о проблеме восточного Судана (Красноморская провинция, судано-эритрейская граница), где, как уже было сказано, суданской армии противостоят боевики Восточного фронта. Здесь для суданского руководства самый важный момент состоит в том, чтобы не дать сейчас этому конфликту вырасти до размера дарфурского. Фактическая потеря в таком случае выходов к Красному морю неизбежно поставит крест на всех планах Хартума за счет дешевых нефти и газа поднять благосостояние страны и ее жителей.
Чтобы не допустить этого, нужно любыми путями нарушить контакты между боевиками Восточного фронта и дарфурскими повстанцами. Вместе с тем Хартуму стоит для налаживания ситуации в Красноморской провинции отдавать предпочтение мерам социально-политического характера, нежели чисто войсковым или полицейским операциям. Суданским властям нужно добиться в этом районе максимально полной политической изоляции Восточного фронта и его лидеров от основной массы населения указанной провинции. Сделать это реально, хотя и невероятно трудно. И только после этого эффективными силовыми методами можно будет уничтожить Фронт, не возбудив при этом ненависти со стороны рядовых жителей провинции.
С.Ю. Серёгичев, Институт Ближнего Востока
Источник: geopolitics.ru.
Рейтинг публикации:
|
