Ровно 30 лет назад вышел на экраны музыкальный фильм «Мы из джаза», сделавший Карена Георгиевича знаменитым. Мы воспользовались этой замечательной датой, чтобы приехать к режиссеру на «Мосфильм» в гости.
- Как складывается фестивальная судьба вашего «Белого тигра»?
- Довольно активно, у него уже фестивалей двадцать. На «Голливуд Капри» получил главный приз, и впереди еще много американских фестивалей. Но вообще-то, я не ставил себе задачу сделать фестивальное кино и не выстраивал его судьбу под фестивали, хотя мы и представили его на оскаровскую комиссию. Другой вопрос – получилось, не получилось. Но «Тигр» неплохо продается.
- А у вас как - фильм сняли, и все? Прости-прощай? Или потом грызут сомнения?
- Постоянно сомневаюсь! Поэтому не люблю смотреть свои старые фильмы. Меняются представления, и думаешь: надо было не так сделать. Но это весьма обманчиво. Ты можешь нарушить целостность картины, внутреннюю связь со временем. Наверное, я бы мог сейчас «Мы из джаза» сделать по-другому, профессиональнее. Но то ощущение молодости, которое в этой картине есть, она бы потеряла, я думаю. Его ничем не вернешь, потому что ты меняешься, время меняется. Картины сохраняют дыхание и заблуждения и твои, и того времени. И в этом тоже прелесть кино, вообще-то. Так что искушению лучше не поддаваться. Но Чарли Чаплин делал это - он выпускал картины, потом мог вернуться, перемонтировать их – причем, они в прокате уже шли. Не знаю, может, в этом тоже есть своя логика? Я давно перестал подразделять кино на хорошее и плохое. На мой взгляд, есть кино и есть как бы не кино. Настоящее кино тебя цепляет и остается в памяти. Вот, кстати, с американским кино чаще всего такое – вот ты смотришь фильм по телевизору и тебе он очень нравится… А потом понимаешь, что ты его полгода назад видел. То есть, оно абсолютно исчезло из твоей памяти. Значит, в этом кино на самом деле нет чего-то такого, чтобы застревало в голове, в сердце.
- Ну, мы в России вообще странные – у нас все через сердце, да, пропускается.
- Я вот что скажу. Да, мы особенные. Так же, как китайцы особенные, индийцы особенные… и потому в этом нет ничего особенного, это нормально. А мы все время с таким состраданием смотрим на нашу историю - и действительно, в ней всякое было. Но возьмем историю Франции, например, 19 век. Ужасная революция, наполеоновские войны, после которых Франция до сих пор не восстановила количество населения, потом бесконечные революции 1830 года, реставрация, революция 1840 года, страшные поражения от Пруссии, в это же время на юге велись зверские религиозные войны – гугеноты, протестанты, католики…Так что мы не должны думать, что наша история более чудовищная, чем история Франции, Германии или других стран. И это некая странность в нашем сознании. Мы все время хотим быть не такими, как все.
- Я правильно поняла, что, если мы в России перестанем зацикливаться на себе и на своих особенностях, инаковости, то мы станем гораздо адекватнее в общемировом контексте?
- В какой-то степени. Мы не должны чрезмерно сгущать краски в отношении своей истории и жизни. Нельзя все время жить сознанием того, что мы все время страдаем. Ни одна нация так не переживает по поводу «Жигулей», как русские. Я просто удивляюсь, понимаете?! Большинство стран вообще не делают никаких машин. Ни один индиец не будет сидеть и посыпать голову пеплом по этому поводу… Наоборот, он скажет – слава богу, мы делаем хоть какие-то машины. Посмотрите, в этом мире мы не самые худшие. Абсолютно. У нас не самая ужасная судьба, понимаете? Мы говорим о достижениях Китая и совершенно не помним о том, что Китай полтораста лет был колонией фактически, испытал совершенно ужасающие вещи. Начиная от опиумных войн и кончая чудовищным геноцидом, который японцы устроили на территории Китая в годы второй мировой войны. Кстати, никто жертв китайцев почему-то не считает. Это не принято. А китайцы потеряли десятки миллионов людей. Все народы проходят свою Голгофу, но это не повод, чтобы заниматься самоуничижением. Мы не лучше, но и не хуже. Мы со своей историей, со своей какой-то самобытной культурой, со своими достижениями.
- И со своими комплексами, которые объединяют.
- Да, да, вот комплексы есть. Много. Американца, когда спросишь, как дела, он говорит – «файн». А русский – «ничего», «так себе». Это ж тоже вообще выражение такого…
- Суеверного пессимизма? А давайте поговорим о приятном. Кому ни скажешь в нашей стране фамилию Шахназаров, все сразу вспоминают о фильме «Курьер». Вот какой сейчас бы был герой из фильма?
- Он мог и погибнуть за это время.
- А где он мог погибнуть? Он такой довольно ушлый парень.
- Ну, не знаю. Сам Федя стал бизнесом заниматься… Но это актер, а что до персонажа - он правильный, должен был бы нормальным человеком остаться. Во всяком случае, мне хочется в это верить.
- А кому бы вы сейчас могли поручить снимать кино о подростках? Кто бы мог сделать так, чтобы вы могли гордиться?
- Мастерам после полтинника не следует соваться в фильмы про молодежь. Это молодые должны делать, это их хлеб. Мне ведь было 34 года, когда я снимал «Курьера». Я ощущал дыхание молодой жизни. Как в свое время Трюфо пришел и сделал свои «400 ударов», это его первая картина. И ты – даже если тебе 98 дет – моментально чувствуешь, что там правда, а не фальшь. Вот такой картины пока нет, но, может, появится еще.
- А вы сами бежите за паровозом? Вы – в контексте? То есть интернет, какие-то модные постановки, фильмы - это все ваше?
- Нет, это не мое. Я не считаю, что это находиться в контексте. Я директор студии, а это много дает и много отнимает. Это очень сложный организм, где работают люди разных профессий, социальных групп и возрастов. И я постоянно общаюсь с ними. Причем не по принципу «давайте поговорим о жизни» - а в деле. Для меня это гораздо больший источник информации о современной жизни, чем весь этот интернет. Мне кажется, интернет вообще уходит в какие-то очень опасные дебри. По-моему, он упустил свой шанс и, видимо, уже не вернет его. Он стал местом выражения многочисленных комплексов. Раньше ты же не мог нигде раньше реализовать свой комплекс, а теперь можешь…
- То есть, вы считаете, что постепенно нормальные люди оттуда уходят обратно в реальную жизнь?
- Мне кажется, да. Потому что интернет все больше становится местом для удовлетворения комплексов, для спецслужб всевозможных, для всевозможных интересов архигосударственных…
- Слишком много провокаций? Он стал средством управления?
- Да. И с этим уже ничего не поделаешь. Видимо, он только таким уже и может быть. И поэтому, мне кажется, нормальные люди, которые когда-то искали в нем свободу выражения, они или уходят, или вот-вот уйдут опять к нормальному общению - вербальному, что называется. Самое надежное – когда ты видишь глаза человека.
- Многих обрадует такой поворот жизни. Зато огорчает, что вы, когда говорите о кино, приводите в пример Чаплина, Годара, Трюфо, американский кинематограф… Но вы ни разу еще не козырнули примером отечественного кино.
- Ну, во-первых, нет сомнения, что имена Довженко, Эйзенштейна бессмертны. Это люди, которые вообще создали кино как искусство. Эта честь принадлежит именно нашим, отечественным кинематографистам, потому что создание художественного образа – это, собственно, в первую очередь, заслуга Довженко, Эйзенштейна, Пудовкина… Это, кстати, признается во всем мире. Другой вопрос, что мы и сами понимали, что в советском кино очень много чепухи было. Наряду, конечно, с совершенно необыкновенными мастерами и их художественными идеями…
- А что вам чепухой кажется?
- Когда я пришел на студию, тут работали Бондчарчук, Гайдай, Тарковский, Шукшин, Хуциев, Шепитько, Климов, Рязанов, Данелия, Алов и Наумов, Желакявичюс, Эмиль Лотяну – это были потрясающие мастера! Но, с другой стороны, были производственные картины…. Их было очень много. Сейчас они все забыты, от советского кино остались сливки, слава богу. Если по-серьезному, кино так устроено, что если на сто картин есть 20 хороших, пять отличных и один шедевр в год – это уже очень хороший результат.
- Вы про советское кино говорите.
- Да. Я сам немало, как говорится, палок изломал по поводу российского кино, и у нас стало общим местом все время его ругать, но посмотрите вокруг – вы в итальянском кино увидите шедевры сегодня? Да нет их там. В немецком? Ну, дай бог, там 1-2 приличные картины. Если вы серьезно начнете анализировать кинематограф, вы обнаружите, что и в российском кино всегда есть 3-4 достойные картины в год. Это немало. Учитывая, что российское кино очень мало картин сегодня делает. И я думаю, в этом году, наверное, картин 70-80… Мне скажут – ну, вот американское кино более зрелищное… Да, безусловно, но, во-первых, там совсем другие деньги на это тратятся. Во-вторых, оно мощнее со всех точек зрения. В чем сила Голливуда? Тем, что у нас пять профессионалов, а там 5 тысяч на ту или иную профессию. Ну, так сложилось, за этим стоит гигантская финансовая мощь и не надо все время сокрушаться на этот счет. Кстати, с точки зрения уровня профессии, я вам скажу, что российское кино подтянулось. Оно достаточно хорошо оснащено сейчас. И я не вижу большой разницы между европейскими, индийскими, китайскими и российскими фильмами. Где-то есть лучше, где-то хуже, но я бы не посыпал уж так голову пеплом... По-моему, это Чехов говорил, что русские с амбициями, правда, он еще повторял: «часто с необоснованными».
- А мне кажется, наше кино, наоборот, трусоватое такое.
- И все равно, довольно много картин появляются, которые лично у меня вызывают интерес. Вот мы говорим – да, и мы соскучились по хорошему кино. А если спросишь – а какое кино вы считаете хорошим? И называют фильм какой-нибудь, про который я про себя думаю – господи, не дай бог, такое кино будет! Все субъективно. Понятно другое – что наше кино не нашло какую-то свою линию, не нащупало. Но, понимаете, ведь советское кино было уничтожено до нуля просто. Нельзя себе просто представить, что было на Мосфильме в 90-е годы! Восстановить железо, стены и технологии проще, чем восстановить творчество… Кино – это личность. Раньше на всех студиях были ярчайшие люди. И я не могу ответить, почему вообще в современном мире личность нивелирована. Я это связываю с тотальной победой капитализма. К сожалению. Вот так я по-марксистски на это смотрю. Потому что все превращается в капитал, в товар, в продажу. А там, где есть товар, нужен потребитель, кто будет пить кока-колу, смотреть сериал, читать усредненную литературу, есть усредненную пищу, ездить на усредненные курорты. В этой среде не растут мощные фигуры. То есть, они растут, но в диком противоречии с этой жизнью. И, конечно, многих из них это просто ломает. Все это связано с тотальной победой капитализма, да. Этот период должен будет смениться какой-то новой формой и вполне возможно, что эти фигуры опять появятся…
КИНО УМЕРЛО. ДА ЗДРАВСТВУЮТ СЕРИАЛЫ!
- Но кино, может, оттого и тонет в посредственности, что оно, в принципе, искусство массовое. Ведь интересно все неправильное, а массовому зрителю неправильное показывать нельзя - не поймет.
- Вы правы, это тоже одна из причин. Кстати, это одна из причин, почему советское кино было выше. Потому что у советского кино были еще другие задачи. Помимо того, чтобы быть просто развлекательным и массовым, оно должно было нести некую идею. Можно говорить, что она была порочная или идеалистическая, такая-сякая, но, когда присутствует идея, она все равно каким-то образом, особенно в руках талантливых мастеров превращается в искусство. А в сегодняшнем кино разговор идет только о бокс-офисе: вот есть бокс-офис или нет бокс-офиса… И у него совсем другие цели. Поэтому оно становится все больше мультипликационным. Посмотрите, все больше мультипликации выходит на экраны. Ее делать легко, она проста, в кино все больше идет молодежи, совсем подростков. Оно уже не несет никакой миссии. Вот в наше время, когда я во ВГИКе был, мы приходили с неким ощущением, что мы должны какую-то миссию нести. Нас так воспитывали. А сейчас же совсем другое дело…
- Миссия! Скажете тоже. Сейчас этого стесняются… А что вы думаете о таком мощном явлении, как сериалы, которые делает, к примеру, студия «HBO». Это же невероятный какой-то феномен.
- Эта новая тенденция меня радует. И у нас тоже все идет в этом направлении.
- «Интерны» что ли?
- Нет, не «Интерны». Это у Хотиненко «Достоевский», «Белая гвардия». Это очень высокого уровня продукция, она снимается как кино, но адаптирована для телевидения. Декорации строятся, хорошие артисты, костюмы, массовки, бюджеты большие. То есть телевидение от мыльных опер приходит к очень качественным постановкам, что меня, как кинорежиссера, радует. За этим будущее.
- Да, и что самое интересное, мы говорили о дефиците идей, точнее, о полной смерти вообще идей всяческих, а эти новые сериалы все выезжают и очень круто выезжают именно на идее – какой-нибудь совершенно парадоксальной…
- Да, тут еще происходит постепенный отток одаренных людей из кино в телевидение. Там есть зритель, а это, если хотите, популярность, возможность разговаривать. Сегодня, если ты делаешь сериалы, даже если ты не очень попадаешь, ты говоришь с десятками миллионов людей. И совсем другое дело – кино. Мы же прекрасно понимаем, что на самом деле фильмы имеют аудиторию, только выйдя на телеэкран. Вот если купил его хороший канал – Первый или Россия – значит, эту картину увидят. А если они не приобретают, то, считай, твою картину никто не увидит. А зачем делать, если тебя никто не слышит, какой смысл? Поэтому, конечно, молодежь, выбирая что-то, начинает уходить в телевидение. И я уже не отделяю кино от телевидения, его уже нельзя отделить, поверьте. Уже нельзя. Нигде в мире уже этого деления вообще нет. Это стало единой индустрией фактически. И вот мы на Мосфильме это чувствуем особо. У нас 70% всей нашей деятельности связано уже с телевидением. И это происходит во всем мире. Поэтому я не так пессимистично смотрю на кино. Проблема есть у того кино, которое предназначено для кинотеатров. А у кино, которое для телевидения – там все на подъеме, все только начинается.
НАПОЛОВИНУ КНЯЗЬ - НАПОЛОВИНУ МАТРОС
- Карен Георгиевич, ваш отец аристократ – он княжеского рода, да к тому же был помощником Горбачева…
- Отец из очень древнего и довольно знатного карабахского рода, в 19 веке мужчины этого рода были офицерами Российской империи. А мама моя, напротив, - ее отец, мой дед, был балтийский матрос, участвовал в революции, потом в гражданской войне. Она из очень простой русской семьи. Так что во мне все это как-то сочеталось странным образом… А папа по взглядам социал-демократом называл - был левых взглядов. И этим он всю жизнь, кстати, и занимался в той степени, в которой это было возможно в Советском Союзе, потому что социал-демократ – это было очень опасное увлечение. Он был вообще-то очень терпимый, но о-своему очень принципиальный. Он считал, что в Советском Союзе нужны изменения. Другое дело, что он был государственник. С Горбачевым у него были хорошие отношения до самого конца. Но надо понимать, что сегодня все-таки феномен Горбачева очень упрощают. Все-таки 20 лет это малый срок, поэтому все либо черное, либо белое…
- Раз уж в вас такой гремучий коктейль крови – матрос и князь, то в каких вещах вы князь, а в каких матрос?
- Я даже не знаю. Я никогда себя не отождествлял с неким княжеским… Да и папа, мне кажется, был очень демократичен, прост… Но в каких-то деталях, откуда-то там из глубины веков аристократизм в нем прослеживался. Мне кажется, что я, к сожалению, уже лишен этого. Я продукт абсолютно советской среды.
- А нынешние наши богатые люди все дико хотят быть аристократами.
- У кого это проявляется - это от недальнего ума, я бы сказал. А иногда совсем наивно. Я думаю, что аристократизм – это как выращенная порода лошадей. Это культивируется веками. А потом очень быстро можно потерять. И тут дело в некоем внутреннем содержании. Я это легко говорю, потому что я не считаю себя аристократом и ни в коем случае не могу претендовать на это. Но мне доводилось видеть людей, которые действительно сохранили это. И, конечно, это чувствуется. Но в них совсем нет того, что в тех, других, господах. Главная задача аристократа – спрятать аристократизм. Не выпятить, а спрятать. Главная задача аристократа - промолчать, а не говорить, тем более громко.
О ЛЮБВИ
- Что поэт, что режиссер – любой человек творческий, в котором есть электричество, без любви жить не может. Нет любви – он угасает. И что бы там ни говорили, но секс и творчество – это две стороны одной медали.
- Это так действительно. Я думаю, что да. Иногда мне кажется, что это, может быть, даже самое важная составляющая жизни. Мужчиной любовь движет невероятно, и он совершает ради любви очень многое. Ведь все, что мы пытаемся добиться, все это только для того, чтобы нам было проще завоевать женщину. Это же главный стимул. Другое дело, что с годами это начинает… но пока есть желание покорить женщину, пусть даже абстрактно, то, конечно, это да, основное. Мне даже не хочется думать, что это вот уж вот так. Потому что это слишком просто объясняет все события мира. Но, с другой стороны, это прекрасно. Изначально мужчины пробиваются в этом мире, чтобы покорить женщину. Я думаю так: мы – мужчины и женщины – очень разные существа вообще. Мы физиологически совершенно разные. Но в этом есть и смысл. И, кстати, на мой взгляд, это одно из важнейших доказательств божественного происхождения человека, потому что с точки зрения эволюции, это не нужно. Это абсолютно бессмысленное приобретение – эта разница. Но с точки зрения устройства жизни, это очень правильно, что два существа, совсем разные внутренне, все равно совмещаются в этом мире. И с этим ничего не поделаешь. Надо смириться и понимать, что это так. И все. И в этом прелесть, в этом притяжение. В том, что разные. Вот к такому выводу я пришел с годами.
