Михаил Леонтьев: Демократия как имитация народовластия
В потоке демагогии на тему о всемирном торжестве демократии, об отступлении России от демократических принципов не находится места и времени определиться в том, что такое на самом деле пресловутая «демократия» и какое она касательство имеет к собственно реальному народовластию. Так вот. Мы, кажется, нашли самое место и самое время.
Всё, что здесь изложено, не претендует на открытие или озарение. Это всё вещи вполне банальные, то есть от этого не перестающие быть очевидным фактом. Существует только две жизнеспособные (совместимые с жизнью общества) формы реального существования «демократии». Либо демократия цензовая — то есть реальная демократия для избранных. Либо демократия «управляемая» — то есть имитация демократии для всех. Вся современная либеральная демократия есть демократия управляемая. И не может быть никакой иной. «Неуправляемая демократия» — это охлократия: террор и хаос, быстро переходящие в зверский тоталитаризм.
Дело в том, что всеобщая — прямая, равная… — демократия подразумевает формальное равенство совершенно неравных индивидов. Ни в профессиональном, ни в интеллектуальном, ни в имущественном плане, ни с точки зрения мотивации ответственности. Голос дегенерата-алкоголика равен голосу профессора-интеллектуала и т.д. Такое формальное равенство, будь оно реализовано, — это как если бы в акционерном обществе одинаковым голосом обладали мельчайшие миноритарии и владелец контрольного пакета. Или на учёном совете — профессор и студент-недоучка. Такая система просто не могла бы функционировать. Поэтому механизм реальной демократии — это всегда механизм компенсации формального равенства.
Исторически демократия — то есть форма правления, где власть избирается гражданами, имеющими определённые права, — родилась как демократия цензовая, демократия для избранных. В классической античной демократии граждане — это воины, имеющие своё постоянное место в строю (в фаланге, в легионах Рима). Гражданин — тот, кто обязан в любой момент отдать жизнь за страну. Это, по сути, обмен прав на жизнь. Именно эта связь есть незыблемая основа неотъемлемости прав. Вся последующая эволюция «демократии» — процесс разрыва этой связи вплоть до полного её исчезновения. То есть нынешние политические права (не путать с правами человека вообще) не основаны ни на чём. И, таким образом, принципиально отъемлемы.
Процесс разрыва проходил в несколько этапов. «Право в обмен на жизнь» рассосалось с появлением наёмного войска. Право трансформировалось в привилегию, а жизнь — в деньги. Современный парламентаризм родился как участие налогоплательщиков в принятии решений относительно судьбы их налогов. Чтобы объявить войну, королю нужно было согласие налогоплательщиков эту войну оплатить.
«Модельная» американская демократия «отцов-основателей» в начале XIX века допускала к выборам 12% взрослого населения. Разнообразные имущественные цензы в пересчёте превышали нынешний миллион долларов. То есть, по сути, это и была «элита». Один из «отцов-основателей», Александр Гамильтон, называл народ «великим чудовищем». И сами они рассматривали демократию в первую очередь как инструмент обуздания этого «чудовища».
Расширение круга допущенных к демократии стало возможным при некотором сокращении имущественного и образовательного разрыва (что не стоит преувеличивать, впрочем), но главное — при совершенствовании различных рычагов управления общественным сознанием и политическими институтами. То есть параллельно расширению демократии выстраивались компенсаторные механизмы. То, что называется «многопартийной системой», «независимой прессой», «свободными выборами», — инструменты контроля над теми же самыми партиями, прессой и выборами. Причём эти инструменты постоянно совершенствуются. Самый действенный инструмент — финансовый. Никто, кроме существующей экономической и политической элиты, не обладает возможностью содержать партии, независимые СМИ и финансировать избирательные кампании.
На первом этапе — в «политическом модерне» — эти механизмы действовали, но со скрежетом и срывами, обозначенными социальными, национальными движениями, протестами, революциями, жёстким и открытым мировоззренческим противостоянием на уровне политики. «Модерн» — бóльшая половина XX века — это время, когда «народные массы» принимали непосредственное участие в политическом процессе. Часто говорится, что фашисты и коммунисты «манипулируют сознанием, обращаясь к низменным инстинктам масс». Это, безусловно, верно. Так же, как и верно то, что сами массы — хотя бы в таком «отманипулированном» виде — необходимы тем и другим в политическом процессе. На них, как минимум, обращают внимание. С этой точки зрения фашизм и коммунизм есть высшие и последние формы развития народной, «массовой демократии».
В условиях современной демократии, когда компенсаторные механизмы волеизъявления доведены до совершенства, эти «массы» из политического процесса удаляются полностью. А сам процесс превращается в имитацию борьбы, когда основные политические партии мировоззренчески неотличимы друг от друга — во всяком случае, с точки зрения пресловутого избирателя. Наивысшего совершенства система достигла в «модельной» американской демократии, где даже профессиональные эксперты затрудняются обозначить отличия между основными политическими партиями. На суд избирателя всё более выносятся вопросы, не имеющие никакого отношения к выработке реальной стратегии, реальным политическим интересам и вызовам. А избиратель полностью отдаётся проблемам защиты прав животных, растений, национальных и сексуальных меньшинств.
Политическая элита полностью мировоззренчески консолидирована, и это мировоззрение — ценности, мифологемы, образцы поведения — внедряется в массовое сознание с помощью современных информационных технологий общества потребления. Если можно заставить разумного человека непрерывно менять модели автомобилей, телефонов, галстуков, памперсов и прокладок, отдавая за это реальные деньги, то заставить потреблять ценности и мифы бесплатно и с удовольствием — во много раз проще. Современная либеральная демократия — по сути, механизм господства элит, основным инструментом которого является практически тоталитарная медиакратия. Системная оппозиция в этих условиях — удобная форма переливания из пустого в порожнее, она практически неотличима от системной «позиции». Внесистемные оппозиционеры не просто допускаются, они даже культивируются — как экзотические твари, в специально отведённых местах, где и должны обитать маргиналы.
Забавно, кстати, что у нас в России системную оппозицию принято презирать, обвинять в «пособничестве Кремлю». «Настоящей оппозицией» у нас считаются только те, кто обвиняет власть как минимум в преступлениях против человечности и призывает к свержению её — в идеале насильственным путём. На самом деле ничего, может быть, в том плохого и нет. Ну, симулякр. Ну, власть элит. Тем не менее современная либеральная демократия оказывается способной решать многие задачи — от поддержания социальной стабильности до определения национальной стратегии. Правда, в определённых ей отведённых пределах (см. статью Дмитрия Куликова и статью Михаила Юрьева).
Проблема в том, что предпосылкой безопасного, не смертельного для страны существования либеральной демократии является лояльность этих самых элит собственной стране. Это проблема, которая перед странами традиционной западной либеральной демократии никогда не стояла. И проблема, которая перед Россией стояла всегда как самая острая. Это хроническая, рецидивная измена элиты собственной стране. Исторический анализ этого феномена — предмет отдельного рассмотрения. Можно только напомнить, что именно предательство элит — основное содержание всех трёх русских Смут: 1611-го, 1917-го и 1990-х годов. А доставшаяся нам (или сформировавшаяся) после краха Союза элита — суть посткатастрофная, мародёрская и компрадорская. Не хочу сказать ничего плохого персонально, но по основному типу это люди, присвоившие себе имущество ими же прибитой страны, чьё существование и обогащение не признаётся легитимным местным населением, и поэтому ищущие легитимации, убежища и спасения у вероятного противника. Если бы известные рычаги господства этой либеральной элиты не были чудесным образом у неё изъяты, она бы страну уж точно уконтрапупила. Исключительно в интересах собственной безопасности.
На самом деле наша «суверенная демократия» — это ни в коем случае не какой-то особый вид механизма управления. «Суверенная демократия» отличается только тем, что она суверенная. То есть суверенитет мы рассматриваем как предпосылку демократии, поскольку без суверенитета никакой демократии и вообще «кратии» быть не может. Это пионерское самоуправление, которое просто не является политической системой.
Попытка навязать стране по правилам и под диктовку формальную либеральную демократию, не дав ей выстроить тех самых компенсаторных механизмов — не только постоянных, но и хотя бы временных, — имеет целью деградацию и дегенерацию государства, которое автоматически теряет качества суверенного субъекта и даже просто способность к самоуправлению (поскольку самостоятельно неспособно решить даже задачу компенсации формального равенства).
Михаил Леонтьев
«Профиль» № 27(535)
Источник: «Проект РОССИЯ».
Рейтинг публикации:
|
