 Координатор региональных программ ИВ РАН Александр Князев. Иллюстрация: invissin.ru
Существующие системы обеспечения региональной безопасности - участие всех стран региона в т.н. "антитеррористической коалиции", возглавляемой США, участие Казахстана, Киргизии и Таджикистана в ОДКБ, и участие всех стран региона (кроме Туркмении) в ШОС пока не являются эффективными инструментами в нивелировании и тем более нейтрализации имеющегося конфликтного потенциала региона. Об этом в своей статье для журнала "Международная жизнь" заявил координатор региональных программ ИВ РАН Александр Князев. Статья будет опубликована в журнале в начале декабря, однако ИА REGNUM получил возможность предварить выход материала публикацией основной канвы аналитического доклада специалиста.
Евразийский интеграционный проект - не единственный из проектов, работающих на данном географическом пространстве. Рост глобальной конкуренции в мире в целом влечет и конкуренцию проектов, естественно, что проектам интеграции противопоставляются проекты дезинтеграции, дестабилизации, хаотизации евразийского пространства. Помимо широкого списка нуждающихся в решении объективных проблем интеграционного процесса, важнейшим условием интеграции является сохранение стабильности и безопасности на пространстве как стран, уже включенных в интеграционные проекты, так и сопредельных государств. Казахстан и Средняя Азия, или шире - Центральная Азия, представляют собой регион в высокой степени конфликтогенный, самым прямым образом способный влиять на состояние сферы безопасности, включая и территориальную целостность, ключевых стран Центральной Евразии: России, Китая, Ирана, Индии.
Конспирология - не лучшая из методологий, но, учитывая, что мировая история, по-крайней мере в ключевых регионах мира, окончательно утратила свой естественный характер, история стала проектной, этот подход зачастую вполне обоснован. Так, нет никаких оснований отказываться от рассмотрения происходящего в Центральной Азии и сопредельных регионах через призму известного "Проекта Большого Ближнего Востока", подразумевающего кардинальное изменение политической географии в Центральной Евразии.
События "арабской весны" только подчеркивают правомочность такого подхода.
Для самой Центральной Азии основные факторы региональных угроз условно можно подразделить на три большие группы.
Имеющие внерегиональное происхождение, среди которых наиболее масштабными являются:
- "Новая Большая Игра", включающая, прежде всего, противостояние США и КНР при отсутствии системной региональной политики РФ и других внешних игроков;
- Переформатирование военного присутствия США в регионе, так называемая проблема "Афганистан-2014";
- Активизация экономической экспансии КНР, рост вовлеченность КНР в региональные процессы, вызывающая противодействие как других внешних игроков, так и связанных с ними внутрирегиональных политических сил.
Для этого направления дестабилизации региона характерно использование разнообразного конфликтного инструментария (террористические группировки, межэтнические, межрегиональные/межэлитные противоречия, коррупция и др.);
Внутрирегиональные факторы угроз во многом являются наследием раздела СССР, другие являются порождением уже постсоветской эпохи:
- Погранично-территориальные противоречия;
- Водноэнергетические проблемы;
- Неэффективность региональных организаций;
- Взаимоисключающая диверсификация существующих систем (подсистем) региональной безопасности.
Внутристрановые:
- Несостоятельность большинства государственных институтов, особенно характерная для малых государств (Таджикистан, Киргизия);
- "Многовекторность" внешней политики, влекущая в т.ч. формирование устоявшихся разнонаправленных лоббистских групп;
- Этнократический характер всех государств региона как источник межэтнических конфликтов;
- Разобщенность страновых элит: регионализм/трайбализм;
- Перманентно кризисное социально-экономическое положение большинства региональных государств (за исключением с определенными оговорками Казахстана), являющееся основой открытого либо латентного протестного потенциала.
В пространственном/ геополитическом измерении основные векторы угроз (конфликтные узлы, воздействующие на ситуацию в регионе) выглядят следующим образом: - Не имеющий перспектив разрешения даже в среднесрочной перспективе "афганский узел", сопряженный с ситуацией в соседнем Пакистане;
- Неопределенность статуса Каспия, милитаризация Прикаспийского региона в сочетании с ситуацией на Кавказе и, особенно, "иранским вопросом";
- Высочайшая внутренняя самодостаточность конфликтогенности Ферганской долины;
- Сохраняющаяся по итогам гражданской войны 1992-1997 гг. неподконтрольность правительству Таджикистана Памирской и Дарвазско-Каратегинской зон РТ, их географическая взаимосвязь с афганским приграничьем и афганскими процессами;
- Подпитываемый США и рядом европейских стран уйгурский сепаратизм в СУАР КНР (Синцзяне);
- Взаимосвязи радикальных исламистских групп в странах региона с аналогичным подпольем на Северном Кавказе и в Поволжье.
* * *
Одной из наиболее алармистских, а от того и актуальных, тенденций в Афганистане является резкое усугубление межэтнических противоречий и обозначившийся тренд к расколу страны, условно - проект "Раздел Афганистана". Не являясь единственно доминирующим противоречием в развитии афганского общества, этнический фактор, в то же время, играл и играет чрезвычайно важную роль, особенно в случаях и в периоды общеполитических кризисов, стимулируемых, как правило, воздействием внешних центров силы.
Афганистан - один из старейших проектов в современной мировой политике. Имеющий и историю, и традиции, и свои законы реализации, заложенные и сформатированные в XIX в. в известной "Great Game", а после второй мировой войны и, особенно, с рубежа 1990-2000-х годов, лишь изменившийся структурно и приобретший новую динамику. Так называемая проблема "Афганистан-2014", под которой чаще всего подразумевается постановка вопроса об экспорте угроз афганского происхождения (наркотрафик, радикальный исламизм и терроризм) в соседние страны, до недавнего времени связывалась с предполагавшимся и официально продекларированным выводом из Афганистана военных контингентов США и НАТО. Вопрос о выводе/невыводе довольно долго дискутировался в экспертном сообществе, в политических кругах всех заинтересованных стран. Однако уже в 2011 г. представители американского военно-политического руководства вели в Катаре переговоры с представителями отдельных группировок афганской оппозиции ("Талибана"), из предмета которых было ясно, что полного вывода войск ожидать не приходится. В октябре 2012 г. НАТО официально сменила терминологию по своей операции в Афганистане, изъяв из оборота выражение "вывод войск" (withdrawal или pull-out) применительно к этой стране и приняв к использованию термин "передислокация сил" (redeployment). Предположительно это может выглядеть следующим образом.
Одним из главных компонентов "Проекта Большого Ближнего Востока" для Афганистана и сопредельных стран станет давно известный план создания "Большого Пуштунистана". Как и другие, он эксплуатируется частью пуштунской элиты, исходя из нерешенности проблемы этнополитического баланса в стране. Его реализация может подразумевать выделение в самостоятельную географическую единицу всего юга страны, населенного в большинстве этническими пуштунами с присоединением также населенной этническими пуштунами западной части Пакистана, известной как Зона племен. Вовлеченность значительной части пакистанской пуштунской элиты в общепакистанские процессы и незаинтересованность ее в подобных географических новациях автоматически влечет рост конфликтности на этом направлении и означает продолжение войны. В этих условиях в южном и центральном Афганистане у США остается заинтересованность в точечном присутствии путем сохранения ряда военных баз. Это авиабаза в Шинданде (иранское направление), Баграме (контроль над Кабулом), в Кандагаре и Хосте (воздействие на ситуацию в районе афганско-пакистанской границы и в Зоне племен ИРП. Возможным подпроектом для юга является создание т.н. "Великого Белуджистана", вовлекающего в конфликтную зону юго-запад Пакистана (провинции Белуджистан и, возможно, Вазиристан) и юго-восток Ирана (провинция Систан и Белуджистан). Пуштунизация юга и пуштуно-белуджский конфликт автоматически будут означать, помимо иного, и миграцию непуштунского компонента (таджики, хазарейцы) в северные регионы Афганистана, серьезно меняя этнодемографическую ситуацию в районах, непосредственно прилегающих к постсоветской Центральной Азии. При этом снижение интенсивности боевых действий, не говоря уже об их прекращении, совсем не очевидны. Анализ основных парадигм американско-натовской стратегии в регионе позволяет скорее предположить жестко сформулированную установку на реализацию ситуации "управляемого хаоса" в регионе.
Афганский север, часто стереотипно представляемый как преимущественно этнический таджикский, еще менее однороден, нежели юг. Практически отсутствуют районы компактного проживания какого-либо одного этноса, вообще, этническая картина чрезвычайно сложна, дисперсна, что неизбежно повлечет возникновение множества локальных (на уровне провинций и уездов) конфликтов между этнополитическими группировками, среди которых наиболее крупными и внутренне консолидированными являются таджикские, пуштунские, узбекские, туркменские, хазарейские, исмаилитов и ряд других.
Уже происходящая передислокация американского военного контингента на север подразумевает два основных дислокационных компонента. Во-первых, концентрацию американских войск на севере страны с центром в Мазар-и-Шарифе, где уже создана соответствующая инфраструктура. Во-вторых, перемещение части американского военного конитнгента в страны региона, прежде всего - в Таджикистан, Узбекистан, Киргизию. Анализ межгосударственных соглашений между правительствами РТ и КР - с одной стороны, руководством Пентагона и НАТО - с другой, описывающих условия и маршруты военного транзита из Афганистана, позволяет сделать вывод о нескольких совмещаемых между собой вариантах будущего военного присутствия.
Во-первых, ряд маршрутов проходит в непосредственной близости от границ РТ и КР с КНР через географические пункты, где сохранились объекты советской военной инфраструктуры, вполне подлежащие реконструированию и использованию. Во-вторых, вывод части войск США и НАТО предполагает, что часть военной техники и вооружений будет оставлена на транзитных территориях на условиях т.н. "ответственного хранения", подразумевающего присутствие американских (натовских) военнослужащих на постоянной основе для обслуживания и хранения грузов. В-третьих, часть техники и вооружений передаются вооруженным силам центральноазиатских республик, что будет означать и необходимость присутствия инструкторов и другого персонала.
Естественно, что резкое усиление западного сетевого военного присутствия в приграничных районах и в регионе в целом вызовет противодействие со стороны КНР, а также определенные осложнения в отношениях между центральноазиатскими республиками, с одной стороны, и РФ и ИРИ - с другой стороны. Таким образом, реализация подобного redeployment станет катализатором конфликта на территории региона между основными внешними игроками.
Дополняющим фактором конфликтности является высокая вероятность распространения на север "эффекта домино", особенно, учитывая состояние региональных государств, имеющих искусственные постсоветские границы и продолжающих находиться в состоянии сложного по своему содержанию постсоветского же транзита. Гражданская война 1992-1997 гг. в Таджикистане носила характер войны регионов за доминирование (либо критически важное участие) в центральной республиканской власти. Заключение в 1997 г. межтаджикского мира (предусматривавшего 30-процентную квоту участия в органах госвласти и управления для представителей оппозиции) проблемы не решило, на протяжении последующего периода в политической системе и сфере контроля над финансовыми потоками в Таджикистане установилось практически полное доминирование одного регионального клана (кулябского).
При этом в регионах, бывших базой оппозиции в период гражданской войны, центральному правительству так и не удалось установить свой полноценный контроль. Свидетельством этого могут служить военные конфликты в Дарвазско-Каратегинской (Раштская долина, Тавильдара) зоне в 2010-2011 гг., и на Памире (в Хороге) в 2012 г.
Сущность двух киргизских революций (2005 и 2010 гг.) в основе составляла борьба между южными и северными кланами за центральную власть. В 2005 г. произошло перераспределение оной от северных кланов (Аскар Акаев) к южанам (Курманбек Бакиев), события апреля 2010 г. стали реваншем северной элиты. Однако общая слабость госструктур привела к тому, что де-факто республика уже разделена на два автономно существующих региона, южный и северный, при этом низкая компетентность и ответственность двух групп элиты позволяет предположить невозможность достижения консенсуса между ними в обозримой (хотя бы среднесрочной) перспективе. Дополнительно, происходит процесс установления разнонаправленной внешней ориентации южных и северных киргизских политиков. Если "северяне" в лице президента Алмазбека Атамбаева, большинства парламента и часто меняющихся правительств, пытаются балансировать между интересами евразийской интеграции (Россия и Казахстан) и интересами США, то управляющая югом южная элита в основном уже обслуживает интересы КНР, находясь под управлением китайских соответствующих структур.
"Эффект домино" легко применим и к внешне стабильной Туркмении. Доминирование в органах госвласти и управления представителей одного племени ""теке", или "ахал-теке") на протяжении многих десятилетий вызывает растущее недовольство, в частности со стороны населяющего западный Балканский и северный Дашогузский велаяты (области) племени иомудов и его племенной элиты. В Балканском велаяте расположена значительная часть объектов газодобычи, являющейся основным сектором экономики, и сепаратистские настроения в Западной Туркмении, пусть пока и в латентной форме, очень сильны. Дестабилизирующий сценарий в Туркмении усложняется и наличием существенных туркменских этнических ирредент в сопредельных странах. При общей численности населения Туркмении около 5 млн. человек, в приграничных районах Афганистана проживает около 1 млн. этнических туркмен (преимущественно племена иомудов, и других, кроме текинцев), в приграничье Ирана - более 1 млн. 300 тыс. человек (также не относящихся к племени "теке"). Дополнительный фактор усложнения - наличие крупных нетуркменских ирредент на севере (казахи-адайцы) и западе (Лебапский велаят, узбеки).
Узбекские ирреденты в регионе являются общей проблемой пяти постсоветских республик и Афганистана. При общей численности населения Узбекистана, оцениваемой в 30 млн. человек (в целом в пяти республиках бывшего СССР проживает около 56-57 млн. человек), сравнительно гомогенного, узбекские ирреденты играют заметную роль в окружающих странах:
Афганистан - около 2,5 млн. человек;
Таджикистан - около 1,2 млн. человек;
Киргизия - около 0,8 млн. человек;
Туркмения - около 0,5 млн. человек;
Казахстан - около 0,2 млн. человек.
Крупные узбекские диаспоры, способные при определенной ситуации существенно влиять на происходящее в РУ имеются в Саудовской Аравии, Турции, России. Численность этнических узбеков (и близких к ним по идентификации уйгуров, в Саудовской Аравии, по разным оценкам, может достигать до 800 тыс. человек). Значительное число выходцев из Узбекистана (в основном периода разгрома басмаческого движения) инкорпорировано в саудовскую элиту, занимают серьезные позиции в бизнесе, политических и государственных структурах, включая саудовские спецслужбы. Турция играет активную роль в поддержке оппозиционных узбекистанских движений и организаций, в частности, известного Исламского движения Узбекистана (ИДУ). Численность узбекской диаспоры в Турции относительно невелика, приблизительно 70 000 человек, но несмотря на это она может играть важную роль для Узбекистана в силу специфического состава: это потомки эмигрантов периода гражданской войны и басмаческого движения в Средней Азии, участников Туркестанского легиона периода второй мировой войны, эмигранты 1980-х гг. из Северного Афганистана и эмигранты постсоветского периода, все эти категории имеют сильную антироссийскую и происламистскую идеологическую направленность.
Общую политическую ситуацию в Узбекистане можно охарактеризовать как относительную устойчивость в условиях общей неопределенности. Лидерский характер как всей политической системы, так и государственного устройства делает их крайне неустойчивыми в отсутствие системы преемственности.
Оценка эффективности государственных институтов при высоком протестном потенциале в этой ситуации очень сложна, особенно с учетом общей информационной закрытости Узбекистана. Тем не менее, можно прогнозировать два важных момента: смена власти в Узбекистане будет сопровождаться попытками межкланового перераспределения сфер влияния, в которых основные позиции по-прежнему сохранятся за двумя ныне доминирующими группировками: ташкентской и самаркандской, возможно, с компромиссным включением в структуры власти представителей других региональных кланов, в том числе традиционно наиболее оппозиционного ферганского. Второй важный для прогнозирования развития событий не только в Узбекистане, но и в регионе в целом, момент заключается в нынешнем внешнеполитическом позиционировании республики. Тесное взаимодействие Узбекистана с США и НАТО, дистанцирование от ориентированных на Россию процессов (в том числе - приостановление членства в ОДКБ) и сбалансировано умеренное сотрудничество с Китаем, все это исключает на краткосрочную перспективу какие-либо дестабилизирующие проекты для Узбекистана со стороны США. Вкупе с достаточно действенной работой государственных институтов Узбекистана, в первую очередь - силовых, правоохранительных, спецслужб, делает Узбекистан в краткосрочной перспективе относительно эффективным буфером для пространства Таможенного союза в отношении угроз афганского происхождения.
В этих условиях крайне интересной предстает роль двух наименее дееспособных государств региона - Таджикистана и Киргизии - с точки зрения их вовлечения в интеграционные процессы евразийского пространства, в частности в первое из них, в Таможенный союз. В создающихся условиях, высока вероятность формирования единого конфликтного "коридора" для стран Таможенного Союза по линии Афганистан-Таджикистан-Киргизии, что, в свою очередь актуализирует вопрос о целесообразности форсирования их участия в ТС и интеграционных процессах в целом. Географические направления угроз легко определяются, исходя из опыта последних десятилетий:
- Афганский Бадахшан (с задействованием пакистанского Читрала);
- Памир (ГБАО РТ) - Гульча-Ош (Киргизия) - Ферганская долина в целом;
- Дарваз-Каратегин (Таджикистан)-Баткен (Киргизия) - Ферганская долина.
Защищенность южной границы Таможенного союза, она же - южная граница Казахстана, представляется тем более актуальной, что в самом Казахстане процессы последних двух лет свидетельствуют о неуверенной внутренней стабильности. В определенной мере казахстанские внутриполитические процессы аналогичны узбекистанским. Отсутствие внятных схем сохранения преемственности государственного управления при высокой роли президентского лидерства стимулируют рост конкурентности между казахстанскими региональными элитами. В этом процессе можно акцентировать внимание на роли двух регионов - это Западный Казахстан, и это юг республики. Если до недавнего времени значимость и степень участия этих двух региональных кланов в управлении республикой и в распределении ресурсов была относительно сбалансированной, то трансформации последнего времени говорят о серьезном изменении баланса и повышают риски роста нестабильности, включая и сепаратистский. Это относится, прежде всего, к Западному Казахстану (Мангыстауская и Атырауская области, в меньше степени - Западно-Казахстанская), в отношении которого можно провести аналогии с Балканским велаятом Туркмении. Являющиеся ресурсной базой современной казахстанской экономики и ее финансового потенциала, в социальном плане области довольно депрессивны, сепаратизм в настроениях подкрепляется ментальными отличиями казахского населения этого региона (адайские племена), понижение роли элиты этого региона последнего времени в масштабе республики создает рост конфликтных и протестных настроений, проявлением чего могут служить известные события декабря 2011 г. в Жанаозене. Южный и западный регионы в наибольшей степени подвержены влиянию радикального исламизма, подпитываемого как с южного, афгано-ферганского направления, так и со стороны российских Северного Кавказа и Поволжья.
* * *
Обозначенные выше основные пространственные угрозы, как и угрозы внутрирегионального и внутристранового происхождения, лишь усугубляют общий алармизм региональной ситуации.
Таким образом, среди трендов, угрожающих формирующейся евразийской интеграции, можно, в частности, выделить следующие:
- Рост объемов наркотрафика и угроз экстремистско-террористической деятельности со стороны Афганистана;
- Низкая эффективность в сфере обеспечения безопасности государственных институтов стран региона;
- Заинтересованность ряда внешних сил в региональной нестабильности;
- Угроза изменения политической географии региона, влекущая этнотерриториальные конфликты;
- Низкая ответственность страновых политических элит, внутриэлитные конфликты;
- Нерешенность общерегиональных экономических (коммуникационных и водно-энергетических) проблем;
- Кризисность социально-экономической ситуации.
Существующие же системы обеспечения региональной безопасности - участие всех стран региона в т.н. "антитеррористической коалиции", возглавляемой США, участие Казахстана, Киргизии и Таджикистана в ОДКБ, и участие всех стран региона (кроме Туркмении) в ШОС пока не являются эффективными инструментами в нивелировании и тем более нейтрализации имеющегося конфликтного потенциала.
Источник: regnum.ru.
Рейтинг публикации:
|
