Сегодня о развитии и проблемах отечественной науки, о том, почему лучшие молодые учёные покидают Россию, с нами беседует крупнейший физик-теоретик, организатор науки, вице-президент РАН, где он курирует физические науки, космические исследования и международную деятельность, академик Александр АНДРЕЕВ.
Настройка рабочего ускорителя электрон-позитронного коллайдера в Институте ядерной физики. Фото ИТАР-ТАСС.
– Словосочетание «Андреевское отражение», описывающее открытое Вами явление микромира, вошло в обиход полвека назад, укрепилось. Сейчас к нему настолько привыкли, что кажется, будто оно существовало всегда…
Александр Андреев.
– Ничего особенного в этом не нахожу. Просто я увидел то, что другие не замечали. Прекрасно помню, где именно это произошло: на станции метро «Октябрьская», когда я ехал на работу. Будто озарение опустилось. Повезло, что это случилось со мной…
– То, что вы рассказываете, как бы передаёт саму атмосферу того времени, само отношение к физической науке. Сегодня создаётся впечатление, будто физика отходит на второй план, уступая место другим наукам. Это так?
– Нет, это глубокое заблуждение! Как раз в наши дни физика не только не отстаёт, но вырывается вперёд, обеспечивая развитие и всех остальных наук. Такова уж её природа…
– Тогда обратимся к истокам. Каковы они?
– Я начал заниматься физикой в 17 лет. И отдал ей всю свою жизнь. Проучился и проработал в одном месте – Институте физических проблем имени Петра Леонидовича Капицы. С этим научным учреждением связаны замечательные страницы истории российской науки. В нём работал Лев Давидович Ландау. Основная тематика института – физика низких температур. Она, в частности, занимается такими явлениями, как сверхпроводимость и сверхтекучесть. Теория сверхпроводимости была создана в 1957 (хотя родилась наука в 1908 году, когда был получено жидкое состояние газа гелия) году. Это было сверхординарное, уникальное и совершенно новое явление. В 1986-м в физике произошёл ещё один взрыв – была открыта сверхпроводимость в области температуры жидкого воздуха, а это означает, что возникают интереснейшие явления, которые имеют прямое практическое применение в технике.
– Что такое сверхтекучесть, если представить её образно, чтобы было понятно для всех?
– Жидкость течёт по капиллярам без трения. Оно полностью отсутствует. Поэтому жидкий гелий может протекать через такие тоненькие капилляры, через которые другая жидкость течёт, образно говоря, сто лет. Почему это происходит? В этих условиях нет механизмов, которые передают кинетическую энергию движения в тепло. Гелий уникален ещё тем, что он не затвердевает. Эти его особенности и позволяют создавать различные технические устройства, которых раньше не существовало. Механизм сверхтекучести Ландау объяснил довольно просто: он связал воедино излучение тепла, скорость и звуковые волны. Это как полёт самолёта. Ничего не происходит, пока он не преодолел звуковой барьер. Но стоит «пройти сквозь него», как характер процессов меняется кардинальным образом. Рассказывать подробнее?
– Пожалуй, остановимся на этом барьере! Желающие пусть идут на физический факультет. Кстати, вы преподаёте?
– Конечно. Студенты приезжают ко мне в институт, там и занимаемся.
Учебно-инженерный центр нанотехнологий МГТУ им. Н. Э. Баумана. © РИА «Новости» / Сергей Пятаков.
– И много их?
– Нет. Теоретики – «товар штучный». Желающих быть ими много, но на финише остаётся два-три человека. Если такое случается, то выпуск можно считать успешным.
– О науке сейчас спорят все. Есть некоторые люди, которые утверждают, что фундаментальная наука не нужна. А, следовательно, и теоретики тоже?
– Есть люди, которые убеждены, что умение паять чайники – большая наука. А коли уж она прикладная, то только такой и должна быть! Я, конечно, говорю грубо, но, к сожалению, вынужден это делать, так как, действительно, разговоров о науке и её судьбе много. Причём чаще всего рассуждают дилетанты. Они утверждают, что нет разницы между прикладной и фундаментальной наукой. Но ведь это очевидная глупость! Это то же самое, что заставлять академиков паять чайники. Каждый должен заниматься своим делом, причём профессионально. Нужно уважать человека, который делает «чистую» науку и совершенно не думает о том, как его исследования могут быть применены на практике. Он занимается очень нужной человечеству деятельностью, и это надо понимать, а не осуждать. Можно привести массу примеров, когда люди совершали открытия, которые изменили ход развития цивилизации, но они сами не думали об использовании их в повседневной жизни. Конечно, я как вице-президент РАН прекрасно понимаю, что Академия не может не думать о том, как применить достижения фундаментальной науки. Но требовать от учёных-теоретиков сиюминутной выгоды неправильно.
– Как и в любой творческой профессии…
– Конечно. Очень многое зависит от человека, его стремлений, увлечений, таланта.
– А у вас как это случилось?
– Я попал в Институт физических проблем уже на первом курсе. Тогда студентов готовили «целенаправленно», то есть существовали специальные группы, которые были напрямую связаны с теми научными учреждениями, где им предстояло работать в будущем. В конце первого курса нас отобрали, и теперь мы уже ездили в институт постоянно, принимали участие в исследованиях. Я решил пойти в теоретики. Было три направления: теоретики, экспериментаторы и инженеры. Я выбрал первое, мне это было интересно. Тогда мне предложили сдать «теоретический минимум» самому Ландау.
– Студенту – сдать академику?! Насколько мне известно, не каждый доктор наук был на такое способен.
– Я сдавал постепенно. Девять экзаменов. Начал на втором курсе. Правда, до конца «гонки» доходили немногие, хотя на первом этапе желающих хватало.
– Говорят, Лев Давидович был беспощаден?
– Он был объективен. Дилетанты в теоретической физике не нужны. С ними Ландау и боролся. По счёту я стал 32-м, кто сдал все экзамены. Получалось, один-два человека в год выдерживали это испытание. Впрочем, такого количества теоретиков вполне хватало – товар-то, повторюсь, штучный… Все, кто сдал теорминимум Ландау, стали хорошими теоретиками, а в общей сложности таких было чуть больше сорока человек.
– И когда же появилось понятие «андреевское отражение»?
– Мне было 23 года. Моя работа сразу же заинтересовала исследователей, в особенности, экспериментаторов. Она, безусловно, самая знаменитая, но для меня не самая важная. Просто повезло, что она быстро была принята учёными, имела большое практическое значение. В общем, появилась «в нужное время и в нужном месте». Так случается в науке, хотя и не очень часто. Через сравнительно короткое время эту работу начали цитировать в научных статьях, докладах на конференциях. Меня начали приглашать в разные страны, имя стало известным и довольно популярным (благодаря молодости автора) в научной среде. Результаты исследования имели широкое применение, и это сыграло свою роль. Я защитил докторскую диссертацию, которая была основана на цикле теоретических работ, среди которых было и «отражение».
Любопытная история появления этого термина. Был у нас тонкий экспериментатор Юрий Васильевич Шарвин. Он написал статью «Прямое подтверждение андреевского отражения». То есть первым ввел этот термин, но прежде чем опубликовать статью, подошёл к нашим теоретикам. Советовался: мол, Андреев молодой, не зазнается? Ему ответили, что я –серьёзный человек, не похоже, что такое случится… И тогда он опубликовал свою работу, тем самым дав мне «путёвку в большую науку».
– В чем суть этого понятия?
Лаборатория нейтронной физики. Объединённый институт ядерных исследований в Дубне. Фото ИТАР-ТАСС.
– Суть его в том, что частицы, падая из нормального металла на границу со сверхпроводником, изменяют знак массы и заряда на противоположный Если при классическом зеркальном отражении угол падения, как известно, равен углу отражения, то в данном случае отраженный носитель заряда (частица или волна) движется обратно точно по той же траектории…
– Вы рассказываете будущим учёным о том, как начинали свой путь в науке?
– Если это необходимо… Личный пример очень важен. Так рождаются школы, без которых наука не может развиваться. Я читаю курс, на который ходят студенты двух вузов – МГУ и физтеха. Это общетеоретический курс по физике низких температур. Студенты приезжают ко мне в институт. В своём кабинете я и читаю лекции…
– И они в нём помещаются? Кабинет-то небольшой, бывал в нём ещё при Петре Леонидовиче Капице…
– А их-то всего пять–шесть человек. Не больше. Так что места хватает.
– Теоретиков, как и в прошлом, много не нужно?
– Сейчас потребность в них ещё меньше… Практически все мои студенты после окончания вуза или аспирантуры уезжают за рубеж. Так что получается, что я готовлю высококвалифицированные кадры для международного научного сообщества, то есть для Америки и Запада. Это, конечно, обидно, но что поделаешь, если здесь теоретики не востребованы. У нас нет возможности взять их к себе. В Москве обеспечить молодого учёного квартирой практически невозможно. Кстати, теоретиков среди москвичей становится всё меньше и меньше. Я замечаю это по своим студентам. У меня есть один ученик, которого я тут же взял в институт, когда выяснилось, что с жильём у него всё в порядке. Но это единственный случай за последние годы.
– Вот так наука разбивается о быт?
– Нравится нам или нет, но реальность такова… Это одна из причин, почему молодые уезжают.
– Потом возвращаются?
– Нет. Из всех уехавших только один вернулся.
– Это плохо?
– Появилось мощное представительство «наших» за рубежом. Куда бы я ни приезжал, встречаю своих учеников. Однажды мы забрались с женой в американскую «глушь» – небольшой городок под Бостоном. Идём в ресторанчик пообедать. Вдруг к нам подскакивают два молодых человека. «Александр Фёдорович, вам помочь?» – спрашивают. Оказывается, им я лекции читал… Раньше я и не представлял, сколько в Советском Союзе было молодых талантливых умов. А сейчас просто удивляюсь: сколько же русских фамилий в университетах и научных центрах во всём мире!
Нет, не ценим мы свои таланты… Западная наука сейчас в ужасном состоянии, а потому они начали «великий поход в Россию», чтобы заполучать наших молодых учёных и специалистов. Устраиваются специально разные конференции, симпозиумы, встречи, чтобы искать там наших ребят. Почти одновременно я получил три письма – из Германии, Франции и Англии. Их авторы предлагают организовать встречи с молодыми учёными и студентами. Причём интересуются не только физиками, но и химиками, биологами, математиками. И каждый должен рассказать что-то интересное из того, чем он занимается. Я прекрасно понимаю, что это не научная конференция, где происходит обмен идеями, мнениями и результатами, а своеобразный «смотр молодых», отбор их для работы на Западе.
– Может быть, это единственный выход для молодых, ведь иного им мы не предлагаем?
– Завтра предлагать уже будет некому… Мои коллеги на Западе прямо говорят, что свои лаборатории они стараются пополнять русскими, китайцами и индусами. Предпочтение отдаётся русским. Пока. Завтра всё может измениться. На мой взгляд, главная задача нынешней власти и учёных, в особенности тех, кто работает в Академии наук: не допустить этого. Нужно сделать всё возможное, чтобы молодые исследователи чувствовали себя здесь комфортно и работали эффективно. Понимаю, что сразу достичь этого невозможно, но мы обязательно должны думать о будущем. Без науки оно не состоится. Это следует понимать всем, в том числе и тем, кто пока далёк от нужд и забот научного сообщества России, занят сиюминутными проблемами. Ведь не решив теоретических проблем, мы в практической деятельности будем наталкиваться на них на каждом шагу.
P.S. … Актовый зал Федерального университета в Екатеринбурге, где учёный, удостоенный Демидовской премии, в канун её вручения читает лекцию студентам. Я стараюсь записать основные тезисы, хотя сделать это нелегко, потому что Александр Фёдорович увлекается, «уходит» в глубины «своей физики», а потому начинает оперировать понятиями, которые недоступны нам, смертным, знающим физику по школьным воспоминаниям. Потом академик замечает, что зал затих. Как опытный лектор, он видит, что его не совсем понимают, и сразу же возвращается к явлениям более доступным и простым. Беседует на равных, а это не каждому лектору дано. Но если уж дано, то он становится Учителем с большой буквы, и ему суждено создать собственную школу. Так случилось и с моим собеседником.
В представлении на Александра Андреева на Демидовскую премию много высоких слов.
В общем, «главный физик страны», – подшучиваю я, и Александр Фёдорович улыбается. Нет, в том согласия, конечно, нет, просто, следуя заветам Петра Леонидовича Капицы, возглавлявшего Институт физических проблем в 1955 – 1984 годы (сам Андреев стал его директором в 1990 году), шутки он понимает и ценит.
Источник: file-rf.ru.
Рейтинг публикации:
|
