Когда издатели «Financial Times» обратились ко мне с просьбой написать статью для подборки материалов о будущем консерватизма, я колебался, потому что, на мой взгляд, как для США, так и для Европы, больше всего необходима не новая форма консерватизма, а переосмысление левых взглядов. На протяжении жизни больше чем одного поколения мы находились под влиянием консервативных идей, против которых почти не было серьёзной конкуренции.
В связи с финансовым кризисом и ростом массового неравенства должен был бы наблюдаться подъём левого популизма, и всё же некоторые из самых активных популистов как в США, так и в Европе принадлежат к правому крылу. Этому много причин, но одной из них является, конечно, то, что общественность во всех странах мира почти не верит в то, что у левых есть хоть какие-то вразумительные решения для наших сегодняшних проблем.
Подъём французских социалистов и коалиции «Syriza» в Греции не опровергают этого факта: те и другие тянут в сторону старой, истощённой почвы левых взглядов, которым скорее раньше, чем позже придётся столкнуться с тяжёлой финансовой ситуацией в своих обществах. Нам нужны левая политика, которая сможет остановить потерю рабочих мест для среднего класса в развитых странах и доходов с помощью форм распределения, которые не подрывают экономический рост и долговременное финансовое здоровье.
Но если вы не можете решить проблему слева, возможно, вы сможете это сделать справа. Модель будущего американского консерватизма с некоторых пор уже присутствует: восстановить традицию Александра Гамильтона и Теодора Рузвельта, которая видит необходимость в сильном, пусть и ограниченном, государстве и которая использует государственную власть в целях национального возрождения.
Принципы, которая она будет стремиться продвигать, – это частная собственность и конкурентная рыночная экономика; финансовая ответственность; идентичность и международная политика, в основе которой нация и национальные интересы, а не какой-то глобалистский космополитический идеал. Но она должна рассматривать государство как посредника, а не как врага в достижении этих целей. Недоверие к государственным властям, конечно, ключевой компонент американской исключительности, как для правых, так и для левых. Современные правые, однако, довели эту недоверчивость до абсурда, пытаясь повернуть время вспять – не только к эпохе, предшествовавшей «Новому курсу», но даже и до времён «Прогрессивной эры» на рубеже 20-го века. Республиканская партия разучилась видеть разницу между ограниченным правительством и слабым правительством, что нашло отражение в её программе – урезать расходы на то, что усиливает возможности регуляторов и Внутренней налоговой службы США по принуждению к соблюдению законов, отвращение к налогам любого рода и неспособность видеть, что угроза свободе может исходить от могучих сил, действующих и помимо государства.
Новые консерваторы для вдохновения могли бы обратить внимание на президентство Теодора Рузвельта. Точно так же, как и в наши дни, американский капитализм в конце 19-го века породил мощные новые интересы, особенно интересы железнодорожных и нефтяных компаний, которые вызвали гигантские конфликты с фермерами, грузоотправителями и их собственными рабочими. Рузвельт был убеждён, что ни один частный интерес не может быть более сильным, чем американское государство, и, чтобы гарантировать это, пошёл войной на «Northern Securities» и другие тресты.
Можно предположить, если бы он был президентом во время финансового кризиса 2008-2009 годов, он не удовлетворился бы «пустой похлёбкой» регуляторов, – законом Додда-Франка, – но постарался бы расчленить «Goldman Sachs» и «JPMorgan Chase» на более мелкие куски, которым вполне безопасно можно было бы позволить обанкротиться, в случае если бы они взяли на себя неоправданные риски. Если консерваторы «новой породы» смогут поставить Уолл-Стрит на место, они смогут получить намного больше доверия, завоевав популярность у профсоюзов государственного сектора и других групп интересов слева, точно так же, как сделал Рузвельт.
Если бы современные консерваторы смогли бы преодолеть свою неприязнь к государству, они бы признали, что американское правительство является необходимым и остро нуждается в реформе, а не отмене. Компании частного сектора претерпели огромные изменения за последние десятилетия, спрямляя свою управленческую иерархию, повышая мастерство своих работников и неустанно экспериментируя с новыми организационными формами.
Американское правительство, напротив, по-видимому, застряло в бюрократической модели правил и иерархии конца 19-го века. Ему необходимо стать более компактным, но вместе с тем более сильным и более эффективным. И всего этого не произойдёт, если люди не начнут смотреть на государственную службу как на призвание, а не презирать её как занятие для тех, кто не в состоянии сделать это в частном секторе. В этом отношении консерваторы имеют преимущество, поскольку они могут призывать людей к общественному долгу на основе интересов американской нации, а не каких-то абстрактных идеалов.
Восстановление государственнического консерватизма будет иметь важные внешнеполитические последствия. Это будет означать продолжение инвестиций в военную мощь США и вовлечённость в международные дела с целью поддержания баланса сил, благоприятного для американских интересов. Эта позиция, однако, согласуется с тщательным сбережением национальной мощи: вместо того чтобы подрывать финансовое положение Америки посредством дорогостоящих войн, мы бы увидели восстановление экономики в качестве предварительного условия для возрождения военной мощи в долгосрочной перспективе.
Возрождение гамильтоновоско-рузвельтовского консерватизма потребует выбросить на свалку множество идей, которые вдохновляли правых со времён Рональда Рейгана, среди которых, например, готовность мириться с дефицитом бюджета до тех пор, пока это означает низкие налоги. Но хотя эта старая традиция в определённых аспектах сходна с течениями европейского консерватизма, она также глубоко американская.
И Гамильтон, и Рузвельт твёрдо верили в исключительный характер американского режима и в идею прогресса. Гамильтон предвидел, что централизованное государство будет необходимо для создания национального рынка и экономики, базирующейся на производстве. Рузвельт понимал, что индустриальная экономика развязала силы, которые необходимо обуздать. Они рассматривали власть в государстве как инструмент для достижения своих целей, то, что надо взращивать и отстраивать, а не демонизировать и желать, чтобы её утопили при рождении.
Разумеется, шансы на то, что какая-то из версий этого консервативного видения будет принята современной Республиканской партией, близки к нулю. Если Митт Ромни в ноябре потерпит поражение, мы не увидим внутренней переоценки основной повестки дня, а услышим довод, что он проиграл, потому что не был достаточно консервативен.
Кроме того, то, что привязывает республиканских законодателей к их либертарианским взглядам, объясняется не столько их идейной убеждённостью, сколько пониманием, где их хлеб намазывают маслом. Когда Джейми Даймон был вызван свидетелем по делу о многомиллиардных убытках «JP Morgan Chase» перед Сенатским банковским комитетом, республиканцы устроили отвратительное представление, елейно ему льстили и просили его подтвердить, что нам не нужно ужесточение банковского регулирования. Моей реакцией на всё это было – они не могут быть настолько идиотами, они просто идут по следу больших денег. Поэтому если вы хотите изменить природу консерватизма, вам также придётся изменить источники денежных ресурсов и способ, которым они оказывают воздействие на американских политиков.
Оригинал статьи
Источник: polismi.org.
Рейтинг публикации:
|
