Когда-то казалось, что классовый конфликт прост и однозначен. Маркс и Энгельс писали в своем «Манифесте коммунистической партии», занимающем второе место в списке бестселлеров в всех времен и народов: «Таким образом, буржуазия производит прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны». (Кстати, первое место занимает Библия, а вовсе не «Пятьдесят оттенков серого», как могло бы показаться).
Сегодня, через 164 года после того, как Маркс и Энгельс написали о могильщиках, ситуация складывается почти противоположным образом. Пролетариат вместо того, чтобы хоронить капитализм, поддерживает его существование. Без китайских денег Америка давно бы обанкротилась.
Ради того, чтобы западные потребители могли играть в свои iPad, трудящиеся день и ночь за гроши рабочие, якобы освобожденные крупнейшей социалистической революцией в истории (китайской), доходят до самоубийства.
Ведущие марксистские мыслители отмечают парадоксальность этой ситуации. «Сегодня глобальное господство капитализма зависит от существования Коммунистической партии Китая, которая дает делокализированным капиталистическим предприятиям дешевый труд, позволяющий снижать цены и лишать рабочих прав на самоорганизацию, — говорит Жак Рансьер (Jacques Rancière), французский мыслитель-марксист и профессор философии Университета Париж VIII. — К счастью, можно надеяться на то, что мир станет менее абсурдным и более справедливым, чем сегодня».
Видимо, эта надежда объясняет еще одну невероятную реалию нашего катастрофического с точки зрения экономики времени — возрождение интереса к Марксу и марксисткой мысли. Продажи «Капитала», шедевра марксовой политэкономии, резко выросли начиная с 2008 года. То же касается и «Манифеста коммунистической партии», и «Очерка критики политической экономии». Их продажи росли именно тогда, когда британские рабочие спасали банки, чтобы поддержать на плаву деградировавшую систему, а кормушки богатых не оскудевали, пока все остальные ломали голову над тем, как быть с долгами, незащищенностью рабочих мест и прочими неприятностями. Дошло до того, что китайский театральный режиссер по имени Хэ Нянь воспользовался возрождением «Капитала», создав мюзикл, в котором все поют и танцуют.
И вот, пожалуй, самый милый пример изменения отношения к теоретику с пышной бородой: недавно клиенты немецкого банка Sparkasse в Хемнице выбрали портрет Карла Маркса для помещения на новые карточки MasterCard, предпочтя его девяти другим претендентам. В 1953-1990 гг. Хемниц, находившийся в коммунистической ГДР, назывался Карл-Маркс-Штадтом. Очевидно, что более чем за два десятилетия после падения Берлинской стены, бывшая Восточная Германия не сумела вытравить из себя марксистское прошлое. Как сообщает Reuters, исследование, проведенное в 2008 г. среди жителей Восточной Германии, показало, что 52% считают рыночную экономику «неподходящей», а 43% заявили, что хотят возвращения социализма. Да, Карл Маркс умер и похоронен на Хайгейтском кладбище, но он живет и здравствует среди изголодавшихся по кредитам немцев. Оценил бы Маркс ироничность ситуации, при которой его изображают на карте, призванной загнать немцев еще глубже в долги? Решайте сами.
Через несколько дней тысячи людей примут участие в пятидневном фестивале «Марксизм 2012», организуемом в Лондоне Социалистической рабочей партией. Мероприятие проводится ежегодно, но организатора забастовок Джозефа Чунару (Joseph Choonara) поражает то, что в последние годы среди участников все больше молодых людей. «Возрождение интереса к марксизму, особенно со стороны молодежи, связано с тем, что он дает инструменты анализа капитализма и особенно капиталистических кризисов вроде того, который мы переживаем сейчас», — говорит Чунара.
В последнее время появилось огромное количество книг, провозглашающих актуальность марксизма. В прошлом году профессор английской литературы Терри Иглтон (Terry Eagleton) опубликовал книгу под названием «Почему Маркс был прав» (Why Marx Was Right). Французский философ-маоист Ален Бадью (Alain Badiou) издал красную книжицу под названием «Коммунистическая гипотеза» с красной звездой на обложке (очень по-маоистски, очень своевременно), в которой призывает верных положить начало третьей эпохе коммунистической идеи (две предыдущие охватывают собой периоды от основания Французской Республики в 1792 г. до расстрела парижских коммунаров в 1871 г. и от 1917 г. до краха «культурной революции» Мао в 1976 г.). Не самообман ли все это?
Разве почтенные идеи Маркса полезны нам не более, чем ткацкий станок для подкрепления репутации Apple как инновационной компании? Не утратила ли своей актуальности к 2012 году мечта о социалистической революции и коммунистическом обществе? В конце концов, говорю я Рансьеру, буржуазия так и не произвела своих могильщиков. Рансьер не желает терять оптимизма: «Буржуазия сумела заставить эксплуатируемых заплатить за кризис и использовать их для обезоруживания своих противников. Но не нужно отказываться от идеи исторической необходимости и делать из этого вывод, что нынешняя ситуация продлится вечно. Могильщики по-прежнему с нами — это рабочие, трудящиеся в опасных условиях, например, подвергаемые усиленной эксплуатации рабочие фабрик Дальнего Востока. А сегодняшние народные движения — в Греции и других странах — также указывают на то, что народ готов дать отпор нашим правительствам и их банкирам, пытающимся заставить его расхлебывать их кризис».
Такова, по крайней мере, точка зрения профессора-марксиста, которому идет восьмой десяток. А что скажут более молодые представители марксистской мысли? Я спрашиваю 22-летнюю Джасуиндер Блэкуэлл-Пэл (Jaswinder Blackwell-Pal), получившую недавно степень бакалавра английского языка и драматургии в лондонском Голдсмитс-колледже, почему она считает марксизм по-прежнему актуальным. «Дело в том, что молодые люди не помнят те времена, когда у власти была Тэтчер, а марксизм ассоциировался с Советским Союзом, — говорит она. — Для нас это скорее способ понять, что мы переживаем в настоящее время. Подумайте о том, что происходит в Египте. Когда пал Мубарак, это вызвало такое воодушевление. Это разрушило столько стереотипов — считалось, что в мусульманском мире никто не будет бороться за демократию. Это реабилитирует революцию как процесс, а не как событие. Итак, в Египте была революция, затем — контрреволюция и контр-контрреволюция. Нас это научило важности организации».
Безусловно, в этом ключ к пониманию возрождения марксизма на Западе: в восприятии молодых людей он не запятнан ассоциациями со сталинскими лагерями. А триумфальные настроения, выраженные в книге Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории» (1992), которая представляет капитализм неопровержимым, а его свержение — немыслимым, не так поражают их воображение, как воображение более старшего поколения.
В четверг, в рамках марксистского фестиваля, Блэкуэлл-Пэл будет говорить о Че Геваре и кубинской революции. «Это мое первое выступление на тему марксизма», — нервно говорит она. Но какой смысл рассуждать в наши дни о Геваре и Кастро? Ведь, надо полагать, насильственная социалистическая революция не имеет никакого отношения к нынешней борьбе рабочих? «Нет-нет! — протестует она. — То, что происходит в Британии, довольно интересно. У нас очень, очень слабое правительство, погрязшее в подковерной борьбе. Думаю, если мы действительно организуемся, то сумеем их сбросить». Может ли у Британии появиться своя площадь Тахрир, свой аналог Движения 26 июля Кастро? Пусть девушка помечтает. Тем более, что после прошлогодних беспорядков и при нынешнем отчуждении, испытываемым большей частью британцев в отношении богачей, сидящих в правительстве, только глупец будет исключать такую возможность.
Стремясь услышать иную точку зрения, я пересекаюсь с 27-летним Оуэном Джонсом, образцовым представителем новых левых и автором политического бестселлера 2011 года «Гопота: демонизация рабочего класса» (Chavs: the Demonisation of the Working Class). Он едет в Брайтон, где будет выступать на конференции профсоюза Unite. «В Британии не будет кровавой революции, но есть надежда на то, что будет общество трудящихся для трудящихся», — разъясняет он.
Более того, говорит он, в 1860-е годы поздний Маркс представлял себе переход к посткапиталистическому обществу иными путями, нежели насильственная революция. «Он задумывался о расширении избирательного права и прочих средствах достижения социалистического общества. Сегодня к вооруженному восстанию не призывают даже левые троцкисты. Радикальные левые сказали бы, что порвать с капитализмом можно только посредством демократии и организации трудящихся, дабы создать и защитить это справедливое общество от сил, стремящихся его уничтожить».
Джонс вспоминает, что его отец, бывший в 1970-е годы сторонником троцкистской группировки «Воинствующая тенденция», придерживался идей энтризма: по его мнению, следовало обеспечить победу лейбористам, а затем организовать трудящихся для контроля за тем, как правительство выполняет свои обещания. «Думаю, модель должна быть такой», — говорит он. Как это не похоже на новых лейбористов. Между тем, после разговора от Джонса приходит СМС, в котором он разъясняет, что не поддерживает Воинствующих и не является троцкистом. Нет, он хотел бы видеть у власти правительство лейбористов, которое будет проводить радикальную политическую программу. Он имеет в виду слова предвыборного манифеста Лейбористской партии от февраля 1974 г., в котором выражалось намерение «фундаментальным и необратимым образом изменить соотношение власти и богатства в пользу трудящихся и их семей». Пусть юноша помечтает.
Удивительно в литературном успехе Джонса то, что его предпосылкой является возрождение интереса к классовой политике, этому краеугольному камню анализа индустриального общества, проведенного Марксом и Энгельсом. «Если бы я написал эту книгу четыре года назад, от нее бы отмахнулись, сказав, что я реанимирую концепцию класса, пришедшую из шестидесятых, — говорит Джонс. — Но класс вернулся в нашу реальность потому, что экономический кризис по-разному затрагивает людей, а мантра коалиции «всем нам нелегко» оскорбительна и смехотворна. Сегодня уже нельзя, как в 1990-е, утверждать, что все мы средний класс. Реформы нынешнего правительства имеют классовый характер. Например, повышение НДС бьет прежде всего по трудящимся».
«Это открытая классовая война, — говорит он. — В 2016 г. рабочий класс будет жить беднее, чем в начале века. Но стоит заступиться за 30% населения, которые страдают таким образом, как тебя обвиняют в разжигании межклассовой вражды».
Это некоторым образом перекликается со словами Рансьера. Профессор утверждал, что «положение марксизма, остающееся незыблемым, — это классовая борьба. Исчезновение наших заводов, то есть деиндустриализация наших стран и передача промышленного производства в страны, где рабочая сила дешевле и покорнее — что это, как не объявление правящей буржуазией классовой войны?»
Помимо анализа классовой борьбы, есть и еще одна причина, по которой марксизм может кое-чему научить нас, пытающихся выбраться из экономической депрессии. Это его анализ экономического кризиса. Славой Жижек в своем внушительном новом труде «Менее, чем ничего: Гегель и тень диалектического материализма» (Less Than Nothing: Hegel and the Shadow of Dialectical Materialism) пытается применить марксистские представления об экономических кризисах к тому, что мы переживаем в настоящий момент. Жижек считает, что основополагающий классовый антагонизм происходит между «потребительской стоимостью» и «меновой стоимостью».
В чем разница между ними двумя? Жижек объясняет, что у любого товара есть потребительская стоимость, измеряемая полезностью с точки зрения удовлетворения потребностей и желаний. Между тем, меновая стоимость товара традиционно измеряется количеством труда, потраченного на его изготовление. В условиях современного капитализма, говорит Жижек, меновая стоимость товара становится автономной. «Она превращается в призрак самодвижущегося капитала, который пользуется производительными возможностями и потребностями реальных людей лишь как своим временным воплощением, впоследствии отбрасываемым за ненужностью. Именно на этом разрыве основано марксово понимание экономического кризиса: кризис происходит тогда, когда реальность начинает соответствовать иллюзорному самовоспроизводящемуся миражу денег, порождающих все больше денег — это спекулятивное безумие не может продолжаться до бесконечности, оно должно выливаться в еще более серьезные кризисы. Для Маркса первопричиной кризиса является разрыв между потребительской и меновой стоимостью: у меновой стоимости своя логика, свой танец, не принимающий в расчет реальные потребности реальных людей».
Кого читать в такие непростые времена, как не Карла Маркса, величайшего в человеческой истории теоретика катастрофы? Однако возрождение интереса к марксизму классифицируется как апология сталинского тоталитаризма. Недавно в своем блоге на сайте журнала World Affairs Алан Джонсон (Alan Johnson), профессор демократической теории и практики в Университете Эдж-Хилл в Ланкашире, так написал о «новом коммунизме»: «Мировоззрение, совсем недавно ставшее источником громадных страданий и невзгод, ответственное за гибель большего числа людей, чем фашизм и нацизм, собирается вернуться на сцену; это новая форма левого тоталитаризма, пользующегося интеллектуальной славой, но стремящегося к политической власти».
«Новый коммунизм заслуживает внимания не в силу своих интеллектуальных заслуг, а потому, что он может оказать влияние на несколько слоев молодых европейцев в контексте истощения социал-демократии, мер жесткой экономии и интеллектуальной культуры, которая противна самой себе, — пишет Джонсон. — Как бы соблазнительно это ни было, мы не можем позволить себе просто покачать головой и пойти дальше».
Вот чего они боятся: что все это мерзкое левое старичье вроде Жижека, Бадью, Рансьера и Иглтона развратит умы невинной молодежи. Но означает ли чтение работ Маркса и Энгельса, в которых они критикуют капитализм, что тем самым читатель усваивает мировоззрение, ответственное за гибель большего числа людей, чем нацизм? Ведь ГУЛАГ не является прямым следствием Манифеста коммунистической партии, и нет причин считать, что молодые левые некритично возьмут на вооружение самые радикальные идеи Бадью. В предисловии к новому изданию Манифеста коммунистической партии профессор Эрик Хобсбаум (Eric Hobsbawm) пишет, что Маркс был, вероятно, прав, считая, что «противоречия рыночной системы, не предполагающей иного связующего звена между людьми, помимо голого своекорыстного интереса, этого бесчувственного «наличного расчета», системы эксплуатации и «бесконечного накопления» не могут быть преодолены в принципе: что в какой-то момент, в результате серии трансформаций и реструктуризаций, развитие этой фундаментально дестабилизирующей системы приведет к такому положению дел, которое уже нельзя будет назвать капитализмом».
Это посткапиталистическое общество, о котором мечтают марксисты. Но каким оно будет? «Очень маловероятно, что такое «посткапиталистическое общество» будет напоминать традиционные модели социализма, и еще меньше — «реально существовавший» социализм советской эпохи», — утверждает Хобсбаум, добавляя, что оно, однако, с необходимостью будет предусматривать переход от личного присвоения к социальному управлению в глобальном масштабе. «То, какие формы оно может принять и насколько будет воплощать гуманистические ценности коммунизма Маркса и Энгельса, будет зависеть от политических действий, посредством которых будут осуществлены эти изменения».
Безусловно, в этом марксизм являет себя как теорию освобождения, говоря о том, что наше будущее зависит от нас самих и нашей готовности к борьбе. Или, как написали Маркс и Энгельс в конце «Манифеста коммунистической партии»: «Пусть господствующие классы содрогаются перед коммунистической революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир».
