Владимир Поляков
Об особенностях истории нашей страны и сопряжённых с нею фактах своей биографии «Файлу-РФ» рассказывает известный дипломат, политик, историк Валентин ФАЛИН.
Фото: Алексей Исаев / «Файл-РФ».
– Валентин Михайлович, у Вас за плечами долгая жизнь, богатая событиями, встречами, переживаниями. Что чаще Вам вспоминается из детства и юности?
– Никто не оспорит, что с годами человек не только умножает багаж знаний, но многое под ударами опыта теряет, обрастает предрассудками. Моё восприятие отличий былей от сказок складывалось под влиянием множества неотвеченных «почемушек».
В четырёхлетнем возрасте спрашивал мать: что, детям помешал бы мраморный фонтан, который на моих глазах кувалдой крошил некий дядя в особняке, вроде бы предназначавшемся под детский сад?
Мне пошёл десятый год, когда я помогал отцу в прореживании его библиотеки. В корзину сваливались сочинения Троцкого, Бухарина, Рязанова, Покровского, всех тех, кто, по слухам, попал или мог попасть во «враги народа». В котельной дома «макулатура» обращалась в пепел.
Меня с сестрой родители не посвящали в трагедии, постигшие наших родственников, но предостерегали от излияния чувств при общении со сверстниками во дворе и в школе.
Не собираюсь подыгрывать тем, кто ныне выводит генеалогию диссидентства со своих пелёнок. Да, был пионером. В 1941 году вступил в комсомол. Клятвами не разбрасывался. С пятнадцати лет тянул лямку – работа на электродвижке, ремонт телефонных сетей, лесоповал. Это в эвакуации под Кунгуром на Урале. С 1942-го по 1945-й – токарь-инструментальщик на московском заводе «Красный пролетарий».
Обобщая, скажу – чем ближе к действительности, тем дальше от прописных истин. На Урале впервые столкнулся с вопиющими контрастами, производными от коллективизации, с обездоленностью сирот и вдов.
На заводе смена по двенадцать часов в неотапливаемых цехах, эмульсия застывает на металле. Голод. В зиму 1942–1943 годов в больницы прямо от станков увезли за один приём более двухсот дистрофиков. Война – она и в тылу война. Никто не роптал.
Когда возвращался домой с ночных смен, часто было не до сна. Тогда и довелось мне отведать мудрости из книг, что отец накопил за десятилетия библиофильства. Помимо классиков, отечественных и зарубежных, на полках хранилось немало подзабытых сейчас авторов. Упомяну хотя бы Станюковича и Апухтина.
Читал так: Фёдор Михайлович Достоевский, к примеру, – с первого по двенадцатый том. Не скрою, он не пришёлся мне по душе. Возможно, я его не понял. Не жизнь – сплошная жалобная книга. Зато полюбились Лермонтов, Гоголь, Тютчев. На всю жизнь. А вот Александр Сергеевич Пушкин для меня не только поэт. Он велик и как философ.
Тогда же свершилось знакомство с Василием Осиповичем Ключевским. Прочно в сознании осела следующая его мысль: великая идея в дурной среде извращается в ряд нелепостей.
Тот же, в сущности, вывод вычитал я в воспоминаниях Витте – идею нельзя убить, но можно сделать так, чтобы она умерла.
Наверное, тогда-то и появился уже осознанный камень преткновения, побуждавший сопоставлять видимые и невидимые части спектра.
А тут ещё подходит ко мне старший по возрасту рабочий, вроде бы приветливый, и спрашивает:
– Валентин, ты знаешь, как трудяги расшифровывают ВКП (б)?
Молчу.
– Второе крепостное право. Большее.
Делаю зарубку – будь осторожен, тебя провоцируют.
Когда мне исполнилось 18 лет, поступило предложение подать заявление на вступление кандидатом в партию. Я взял паузу – надо подумать. Думать было над чем. В 1942 году мы с сестрой прознали, что муж родной тётки, начальник крупнейшего военного строительства под Хабаровском, сгинул в 1937 году (а жене его и семилетним двойняшкам запрещалось селиться ближе 101 км от столиц). Пропал двоюродный брат отца. При приёме в партию задавался стандартный вопрос – есть ли в семье «враги народа». Что надлежало мне отвечать? Предать, не ведая, в чём же они провинились?
– Почему Вы выбрали МГИМО и карьеру дипломата?
– В 1945 году семье стало известно, как жестоко прошлась война по нашим родственникам и свойственникам. 27 человек погибли. В деревне, где отец родился, из сотни домов более или менее целой осталась одна изба. Из примерно 1000 селян вернулись на пепелище безногий солдат и моя тётка.
Для большинства роковыми стали заминированные гати – бревенчатые дороги через лес, по которым передвигались оккупанты. Из 14 прямых родичей отца войну пережили двое. Добавим родственников по материнской линии, жертв карателей в Новгородской области и блокады Ленинграда.
Заканчивая вечернюю школу рабочей молодёжи в 1945 году, я должен был решать, чем и как жить дальше.
Раз не дано было узнать, где упокоились близкие, так может быть, удастся расшифровать код, программировавший злодейства «сверхчеловеков»?
С этим настроением я поступил в Институт международных отношений. Библиотеке МГИМО отстегнули толику трофейных книг по истории, культуре, философии, экономике. Как одержимый, читал всё подряд.
Оказалось, было легче разбираться в буроугольной промышленности Германии, чем в разгадке, как миллионы благочестивых бюргеров предали своих великих поэтов, философов, композиторов и обратились в бестии.
Не могу утверждать, что мне удалось за полвека объяснить этот феномен.
– А что обусловило Ваш приход в историческую науку?
– Давным-давно я пришёл к твёрдому выводу: как у каждого человека, так и у любого явления есть прародители и, стало быть, своя биография. И пока в этой биографии мы не разберёмся, едва ли поймём, как и почему мировое развитие нежданно принимало катастрофический оборот.
Зачастую сложнее всего постичь самого себя – наследниками чего и кого мы являемся.
Обширность российской территории большинство на Западе преподносит как доказательство экспансионизма России. Насколько это верно, интересовался у меня Генри Киссинджер, с которым мне довелось общаться в 1971–1998 годах.
Ответствовал: два фактора определяли развитие Российского государства преимущественно вширь.
За многовековую историю не сыщется, пожалуй, и года, чтобы на всём нашем пространстве был обильный урожай. Выживать в нашем климате удавалось лишь сообща, приходя на помощь друг другу. И второе. Более 600 лет из 1000 своего существования Руси – России – Советскому Союзу приходилось отражать нашествия с запада, востока и юга.
Киссинджер заметил, что эта моя трактовка перекликается с его аргументацией в дискуссиях вокруг «российского экспансионизма».
Доводы детерминистского порядка не утоляют, однако, аппетиты тех, кто издавна зарится на российские природные богатства.
– Почему Россия так сильно привлекает хищные взоры других государств?
– Вечная мерзлота – это более двух третей нынешней территории – сама по себе мало кого интересовала.
Так, Черчилль предложил в декабре 1917 года расчленить Россию на «сферы действий». Со сменой масонской власти Керенского на большевистскую экспоненты «гражданских прав и свобод» оснастились новым жупелом – социальная ересь в одной стране рушит привычный глобальный порядок.
Примите на заметку пару дат. 7–8 ноября «октябрьский переворот». 10 ноября посол США Фрэнсис вызывает к себе генерала Алексеева (принудившего Николая II подписать отречение) и предписывает ему поднимать, опираясь на казачьих атаманов, контрреволюционный мятеж.
США не поскупятся на снабжение мятежников оружием и на наполнение их кассы. Всё, добавлял Фрэнсис, должно выглядеть как спонтанный протест радетелей традиционной Руси. В случае же утечки сведений о руке дающей всё валить на Лондон и Париж. Мастера по развязыванию так называемых «гражданских войн» взялись за гуж.
В 1918 году на севере и юге, западе и востоке Советской России буйствовало 320–340 тысяч интервентов при поддержке «добровольческих» отрядов местного покроя. Миллион кайзеровских и австрийских вояк, с которыми «демократы» де-факто координировали действия, не в счёт.
Первые концлагеря в Советской России появились в районах, оказавшихся под американским контролем. В интересах истины следовало бы когда-нибудь наведаться в эти «резервации».
В намерения интервентов входило удвоить или даже утроить масштабы иностранного военного вмешательства в наши внутренние дела. Однако осеклись. Предпочли сделать ставку на конкистадора (он сам себя так именовал) Колчака, Деникина, Врангеля, Юденича и пана Пилсудского. На «освоение» Дальнего Востока подрядили японцев.
Не будем отвлекаться на риторику. Усмиряли не советскую власть, а изводили Россию.
Согласно директиве, выданной делегации США на Парижской мирной конференции (1919 г.), от России отсекались Финляндия, Прибалтика, Польша, Белоруссия, Украина, Кавказ, Средняя Азия, Сибирь, Дальний Восток. Что оставалось? Москва и Среднерусские возвышенности. Во главе с властителями, зависящими от зарубежа.
Оставляю читателям наложить прикидки девяностолетней давности на перекройку нашей страны в 1991–1992 годах.
Поминаю пертурбации начала ХХ века не ради заполнения лакун в историографии. Меня больше занимало и занимает, сколь долго мы будем заниматься самоедством, отдавать предпочтение легендам и удобоваримым фактам.
– В своих выступлениях Вы не раз демонстрировали нетривиальные взгляды на события 1917 года…
– Вернёмся к словам С. Витте: «Идею нельзя убить, но можно сделать так, чтобы она умерла».
Образцовый «демократ» Уинстон Черчилль требовал «задушить Советскую власть в колыбели». Насколько он вместе с единоверцами преуспел в сём занятии? Не прав ли, хотя бы отчасти, британский делегат при советском правительстве и видный деятель «Интеллидженс сервис» Р. Локкарт? Он публично признавал, что сход в пучину братоубийства случился не без подмоги из-за рубежа.
Осенью 1918 года стихийную вольницу сменил суровый «военный коммунизм». Из «ад-хок» модели, обусловленной инстинктом самосохранения, «военный коммунизм» в форме сталинизма и постсталинизма стал способом существования СССР вплоть до его заката.
Советскую власть и «военный коммунизм» так же трудно притереть друг к другу, как самодержавие и диктатуру народа. Видимо, здесь не обойтись без ряда оговорок.
Первое. Давался ли в 1917 году шанс на упорядоченный переход России в социалистическую формацию? Убеждён: давался на Втором съезде Советов. Но его свели на нет не без наставлений извне меньшевики и их присные.
Второе. Погрязшая в смуте Россия отлично вписывалась в программы империалистических держав. Не все карты, на которых прочерчивались границы вожделений Парижа, Лондона, Токио и прочих, уже рассекречены.
И третье. Внутри большевистского руководства немалым влиянием пользовались фракции, выступавшие за остриё против острия. Они оппонировали посылкам, сформулированным Лениным в работе «Государство и революция» (лето 1917 г.) и «Очередные задачи Советской власти» (март 1918 г.).
Слава Богу, концепция НЭПа взяла в 1921 году верх. И то лишь отчасти. Отмена реквизиций и национализации предприятий, на которых было занято 21 или меньше наёмных работников, забуксовала. Оппозиты Ленина заблокировали политическую составную НЭПа.
Партии не пристало напрямую управлять государством, ратовал Ленин. Она должна влиять на принимаемые решения через своё представительство в советах разных уровней. Сталин объявил такого рода суждения «продуктом больного мозга». А в 1925–1926 годах он же уготовил НЭПу тормозные колодки. К 1930 году «эксперимент» был сведён на нет.
Опыт КНР, оснастившейся своим вариантом НЭПа (программа Дэн Сяопина), свидетельствует, какие резервы таились в решениях 1921 года. ВКП (б) под диктовку Сталина пренебрегла ими.
Остается непрояснённым, почему Сталин отвернулся от НЭПа в 1925–26 годах.
– На Ваш взгляд, почему?
– Тогда скапливались данные об активизации в западных столицах и Токио приверженцев попыток силового решения «русской проблемы».
Маршал Фош взывал к сколачиванию трёхмиллионной армии, к новому походу против России. Прожекты смешал разразившийся в 1929 году мировой экономический кризис, поразивший больше других Соединённые Штаты – тогдашнего закопёрщика русофобии.
Возможно, нэповский вариант сулил в перспективе сбалансированное развитие народного хозяйства СССР. Но Сталин настоял – идти напролом. Индустриализация во что бы то ни стало. И в запредельно сжатые сроки. Для возведения фундамента военно-промышленного комплекса, в отсутствие которого об обороноспособности Советского Союза нечего было думать. Понятно, свою роль, и далеко не второстепенную, играли личные амбиции Сталина. Неуёмное стремление утвердить себя в качестве оракула «социализма на практике» ценой попрания декретов Октября и беспощадной расправы с теми, кто стоял у истоков Октябрьской революции.
Никуда не денешься, надо признать, что магистр рыцарского ордена – так Сталин позиционировал себя – оказался на голову выше соперников внутри страны, как в годы Второй мировой – сильнее открытых противников и заядлых друзей.
Черчилль, Рузвельт, Гитлер не перегибали, полагая Сталина выдающейся личностью. Остаётся уточнить, какими критериями они руководствовались.
До основания рушил или перелицовывал бытие по собственным лекалам добра и зла? Или отводил от многонациональной России уготованный ей ненавистниками приговор? Однозначного ответа нет, а любое упрощение есть искажение истины.
Восточная пословица гласит: война есть война и полвойны есть война. Россия и Советский Союз, её преемник, не знали в минувшем веке ни одного по-настоящему мирного года или дня. В политике отрицание не погашает отрицания, но повышает давление в котле. Предвзятость, ориентировка на худшее идут за норму суждений и поведения. А самодержец, как бы себя он ни величал, в ответе за всё, что происходит, что делается им самим или от его имени.
О сбывшемся мы судим по доступным документам, свидетельствам очевидцев, уликам. К несчастью, основные пласты архивных схронов США и Англии – по-прежнему строжайшая государственная тайна.
«Демократы» обещают допустить к ней любознательных в 2045 году. Когда не останется в живых свидетелей катастроф, постигших век назад человечество.
– Отчего так тщательно хранят тайны Второй мировой?
– Очевидно, у подобной абстиненции имеются веские причины. Однако шила в мешке не утаишь. Вопреки запретам, усушке и утруске индиций наружу вышло множество данных, дающих исследователям право делать капитальные выводы. А именно – Вторая мировая война являлась, по сути, продолжением Первой мировой.
Империалистическим закопёрщикам не удалось в 1917–1922 годах решить главной задачи – изведения России под корень, без чего, процитирую маршала Фоша, Первая мировая должна считаться проигранной «демократами».
Небезызвестный немецкий историк Э. Нольте опубликовал в 80-х годах книгу под заголовком «Европейская гражданская война. 1917–1945». Научное сообщество встретило сей труд в штыки. Не только потому, что Соединённые Штаты и Япония оставались как бы в тени.
Другого мнения, оказывается, придерживался Билл Клинтон. Вторая мировая война, по его словам, закончилась в 1991 году с крушением «советского тоталитаризма». Под самой страшной войной по разрушениям, потерям, бесчеловечности – только убитых свыше 100 млн человек – черта была подведена не подписанием Японией 2 сентября 1945 года акта о безоговорочной капитуляции! Век учись.
Григорий Чухрай, солдат и выдающийся режиссёр, в книге «Моя война» (издана в 2001 г.) отчеканил:
«Союзники не друзья. Они вместе, но цели у них разные. И если этого не понять, то и смысл войны остается непонятым. Вторая мировая война только на первый взгляд была войной антигитлеровской коалиции против германского фашизма, по существу она была задумана и осуществлена как война капиталистического Запада против Советского Союза… Факты в политике приобретают истинный смысл только в свете целей, в свете намерений, в свете доктрины, по которой война ведётся».
Мир полон пустоты, подметили восточные мудрецы. Особенно несовершенны наши представления об этом мире. И слишком часто тот, кто знает нас, не похож на того, кого знаем мы. Многим ли, к примеру, известна биография германского нацизма?
Вашингтон положил глаз на будущего фюрера ещё в ноябре 1922 года, приставил к нему «дядьку» в лице Э. Ганфштенгля. Тот прятал его от правосудия после провала «пивного путча», посодействовал появлению на свет «Майн кампф» и захвату гитлеровцами информационного поля.
Не случайно американский куратор выдвинулся в иностранного пресс-атташе НСДАП и получил должность заместителя шефа пресс-бюро в штабе Гесса.
Вот одно из объяснений, почему церберы сторожат личный архив Гитлера, попавший в руки американцев весной 1945 года, пожалуй, строже, чем ядерные арсеналы США.
Что ведало советское руководство в 20–30-х годах о флирте реакционной американской верхушки с хозяевами тогдашней Германии? Достаточно, чтобы представлять себе масштаб и актуальность угроз, вызревавших на Западе, вдобавок к угрозам, надвигавшимся с Востока. Сталину было не до мировых революций. Прагматизм оправдывал в его сознании подмену символов Октября – серпа и молота – молотом и наковальней.
Продолжение следует.
Источник: file-rf.ru.
Рейтинг публикации:
|
