Генрих Боровик: «С Керенским я пил виски, а с Хемингуэем ходил на рыбалку»

Александр ГАМОВ — 16.11.2009

 

 

- Снится нечасто. Но разговариваю я с ним постоянно. Я не представляю, чтобы его не было. Держу его в курсе всех дел. Хотя понимаю, он знает и без меня это все.

 

 

- Абсолютно.

 

 

- Безусловно.

 

 

- Он бы меня сильно - и по-доброму - критиковал бы за то, что... У меня написаны мемуары, частично это в дневниках. На 3 - 4 тома хватит. И масса фотографий, которые нигде не публиковались. Что бы сказал Артем? «Пиши, снимай, печатай» - я думаю, это...

 

 

- Давай, Саша...

 

 

- ... А что тебя интересует?

 

 

- В тех случаях, когда мое мнение не совпадало с официальным. Полностью вычеркнуть меня из эфира не решались. Вот и выпускали - как бы с такой вот оговоркой. Например, так было 29 декабря 1994 года, за два дня до бомбардировки Грозного. Мою «Точку» поставили сразу после программы «Время». Я сказал, что мы делаем огромную ошибку. Эта война - на десятилетия. К несчастью, я оказался прав.

 

 

- Вряд ли какая бы то ни было власть в какой бы то ни было стране умеет все делать правильно, сталкиваясь с острыми проблемами межнациональных отношений. Наша власть - не исключение. Тем более после двух чеченских войн.

 

 

- Лучше поздно, чем никогда. Хотя они могли бы вспомнить и свой опыт во Вьетнаме.

 

 

- Я поехал туда в начале 80-го. Через полтора месяца после ввода войск. Наши офицеры мне открыто говорили: мы зря ввели войска. Я был и на передовых позициях, и в госпиталях, где видел множество раненых. Медикаментов не хватало. Не потому, что ими невозможно было обеспечить. Из Кабула поступали в Москву доклады о гораздо меньшем (чтобы не раздражать начальство) количестве раненых, чем было на самом деле.

 

В начале мая меня вызвали в Москву - тяжело заболел отец. В Москве я позвонил своему другу Евгению Самотейкину. Он тогда был референтом у Брежнева. Я подумал: расскажу своему другу о том, что я видел в Афгане, а он, может быть, доложит Леониду Ильичу и вопрос как-то решится. Но Женя пояснил: «Генрих, это все очень важно, но я не смогу доложить Леониду Ильичу, он болен, и все визиты к нему разрешают только медики. Я свяжу тебя с начальником политуправления армии генералом Епишевым».

 

Но тот меня не принял. Поручил встречу со мной своему заместителю. Часа три я рассказывал ему о своих наблюдениях и мыслях. На другой день мне позвонил Самотейкин, пригласил к себе: «Плохо дело. Епишев бушует, считает, что ты распространяешь панические слухи. Сказал, что будет звонить Леониду Ильичу». Я решил - кончилась моя журналистская карьера...

 

Но на другой день Женя сказал: «Кажется, пронесло». Оказывается, он рассказал о случившемся Черненко, который тогда был заведующим Общим отделом ЦК. Тот позвонил Епишеву и сказал: «Что ты там бушуешь! Во-первых, Боровик - не паникер. Во-вторых, он же не к американцам пошел, не на площади кричал. Он же к нам пришел, помочь хочет. Чтобы никаких звонков Генеральному!» И Епишев притих.

 

Так что мне не удалось достучаться до Брежнева... Я снова улетел в Афганистан, пробыл там еще месяц. А наши войска из Афганистана вывели только в 1989-м.

 

 

- Дело не только в американцах. Просто в ХХI веке нельзя жить так, как мы все жили в ХХ. Американцы - и не только они - многие проблемы, особенно в борьбе с терроризмом, собираются решать только военным путем. А надо вести переговоры, какие угодно, но переговоры.

 

 

- Даже с ними.

 

 

- В сотни раз!

 

 

- Объяснить просто: опиум - это деньги. А страна бедная. Уверен, там на этом наживаются не только местные, но и пришлые. Подозреваю, что пришлые получают там большие барыши. Надо с этим кончать.

 

 

- Сложно сказать... Нужно нечто вроде известного когда-то «Плана Маршалла». То есть то, что американцы делали для восстановления Европы после Второй мировой войны. Это мог бы быть коллективный план. Ведь терроризм не на пустом месте возникает, большей частью - от отчаянного положения народа. Конечно, тут много чего намешано - и политические интересы, и кровная месть, и что угодно... Но если сделать так, чтобы люди в этих странах жили более или менее прилично, они не будут поддерживать своих террористов, своих боевиков.

 

 

- Меньше проблем никак бы не стало. Вдобавок мы могли бы превратиться в подчиненную страну.

 

 

- Прислоняться вообще ни к кому не нужно. А вот поддерживать нормальные отношения с большинством государств на земле было бы правильно и выгодно для нас. Сил для этого хватит. Если только мы будем развивать и умножать их с умом. Не зацикливаясь на нефтегазе.

 

 

- Давай.

 

 

- Встречи с политиками меня никогда особенно не интересовали. Практически всегда можно предсказать, что они ответят на твои вопросы. А вот люди в гуще политических событий - это да.

 

 

- Нет, это разные вещи. Во второй половине 50-х мне довелось брать интервью у сына Черчилля - Рандольфа, который на несколько дней приехал в Москву. Он «прославился» в Англии своими скандалами и несуразностями. Ну, например, тем, что, познакомившись в конце войны в Югославии с Иосипом Броз Тито, впечатлившись его могучим телосложением, сообщил в свою редакцию, что вождь югославских партизан «на самом-то деле... женщина», что «для мужчины у него слишком могучая грудь». Видимо, написал это под хмельком.

 

Так вот, в Москве Рандольф жил в «Национале». Там меня и принял. Начал с того, что подошел к окну, смотрит на Кремль и говорит: «Хо-хо-хо! Всю эту штуковину мой друг Натан (Натан Туайнинг, в то время начальник штаба воздушных сил США. - А. Г.) может уничтожить за пять минут!..» Я его в «Огоньке» высмеял. И Борис Полевой, в то время один из самых популярных у нас писателей, прислал мне письмо: «Какой ты, Генрих, молодец, что раздраконил эту гадюку!»

 

 

- В 60-е постоянно закрепленных за вождями журналистов не было. А нагоняи случались. Я написал пьесу, одним из персонажей которой был кларнетист из Джакарты. Я был там в командировке и познакомился с ним случайно на «Радио Джакарты», где он был музыкантом в оркестре. Услышав русскую речь, ринулся ко мне: «Это надо же - русский, из Москвы!» Мы разговорились. Оказалось, он мальчишкой служил в оркестре в армии Колчака, потом бежал с белыми в Китай... Вот его биография и стала биографией одного из действующих лиц моей пьесы.

 

В Москве в телепередаче «Театральная гостиная» я рассказал о нем, назвал фамилию. И... попал под горячую руку Хрущева. «Наши журналисты зарвались! - бушевал он на совещании с руководителями СМИ - мне потом это передали. - Генрих Боровик, например, на телевидении рассказывал о жизни одного белогвардейского музыканта. А музыкант этот на самом деле американский шпион. А Боровик о нем целую пьесу написал!» И объяснил, что в КГБ по этому поводу поступило письмо «от одного сведущего человека».

 

 

- Я написал объяснительную записку, в которой рассказал несведущим, что журналист встречается с сотнями людей. Кто-то из них, возможно, агент ЦРУ, а кто-то, может быть, агент КГБ. Или просто доносчик. А тогдашнему руководителю Гостелерадио сказал, что удивлен, как это обыкновенный донос становится материалом для выступления вождя. Еще сказал, что имя доносчика я, как мне кажется, знаю... Пронесло.

 

 

 

- Нет, Тема добился большего. Ему, правда, повезло. Потому что он начинал, когда началась перестройка. Его очерки об Афганистане - полная правда о той войне. И настоящая литература.

 

Он был самоотверженным журналистом, а потом редактором. Когда в 85-м первый раз туда собрался, мы с ним договорились, что маме ничего не скажем. Решили, что лучше потом, когда Артем уже будет там.

 

Но он сделал еще один шаг, о котором не сказал мне. Пошел к начальнику Генштаба маршалу Ахромееву и попросил, чтобы тот дал ему письменное разрешение на участие в боевых операциях. С фотоаппаратом, с записной книжкой. Сказал маршалу: «Я не хочу рассказывать о войне со слов офицеров и солдат, которые возвращаются с передовой. Я хочу сам увидеть, что там происходит». Ахромеев спросил: «А отец знает?» Артем ответил: «Знает».

 

А я ничего об этой просьбе Артема не знал. Что называется, «использовал имя отца в своих интересах»...

 

Помню, как Артем отписывался после Афганистана. Сначала включал магнитофон с записями «афганских» песен, которые слышал от солдат. Потом ставил «Реквием» Моцарта... И писал с вечера до глубокой ночи.

 

И позже, когда стал руководителем холдинга «Совершенно секретно», тоже работал на износ. Юлиан Семенов задумывал это издание в форме прежде всего политического детектива. А Артем сделал газету расследовательской. Поначалу у нее был тираж около полутораста тысяч, и он за год увеличил его до 3,5 миллиона экземпляров. А потом Артема не стало... (Артем Боровик погиб в авиакатастрофе в «Шереметьево-1» 9 марта 2000-го. - А. Г.)

 

 

- Думаю, личностью самого Артема. Скоро фонду, который носит его имя, 10 лет. Его лауреатами и дипломантами стали 112 человек. Даже в США эту премию вручают. Каждый год в жюри конкурса поступает от 300 до 1200 работ.

 

Когда проходит вручение этой премии (очередное вручение планируется 30 ноября этого года), мы иногда показываем старые телевизионные записи. Например, выступление Артема при прощании с Владом Листьевым. Он говорил тогда: «У меня такое ощущение, что перед нами рота киллеров, а за нами кирпичная стена, и мы не знаем, кто из нас упадет следующим...»

 

У него была серьезная, мужественная позиция. И вообще он завоевал доверие людей тем, что очень многим рисковал, никогда не отступал. Я думаю, это главное...

 

* * *

 

 

- Сейчас? Тема сказал бы: «Береги маму, береги детей, себя береги...»

 

 

- Память о сыне. А еще поддержка друзей и вообще людей. Вот бывает: подойдет на улице человек, совершенно незнакомый, возьмет за руку: «Я знаю, вы отец Артема, держитесь». И на душе вроде легче становится...

 

 

- Да, причем трижды. В Нью-Йорке. Первый раз в ноябре 1966-го. Когда я позвонил ему, он очень удивился: «Вы первый советский журналист, который мне позвонил». Мы поехали к нему на 109-ю улицу Нью-Йорка вместе с Галей, моей женой. Она у меня историк.

 

Бывший глава Временного правительства России - ему тогда было 85 лет - встретил нас очень любезно. Я сказал ему: «Александр Федорович, какой у вас прекрасный дом!» «Да что вы, - говорит. - Если бы я имел такой дом, у меня бы уже и газета была, и организации, и я бы боролся с вами, большевиками. Нет, это просто моя хорошая знакомая, у которой богатый муж, выделила мне здесь комнату».

 

 

- Ну это была полушутка. После Второй мировой войны ему предлагали быть председателем правительства России в изгнании, но он отказался.

Первое, что он начал мне говорить: «Слушайте, есть же у вас там, в Москве, серьезные люди. Ну скажите им: не бежал я в 17-м году вопреки утверждениям большевиков в женском платье из Зимнего дворца, я ехал в машине в своем обычном костюме».

 

Часа три был разговор, мы там и виски пили немножко. Он не мог подняться и говорил: «Подойдите вон туда, налейте себе и мне». Сначала я ему налил сиропу. А он так поморщился... «Вам виски?» - удивился я. «Конечно, виски! - отвечает. - Вы не бойтесь, это не отравлено». «Почему я должен бояться?» - спрашиваю. «А я всю жизнь, - говорит, - боюсь, мало ли что?»

 

Примерно через месяц я снова приехал к Керенскому. Он был расстроен: «Я не видел вашего очерка обо мне, но смотрите, вот вам очерк...» И протягивает мне газету. Не помню, «Правда» это была или еще какая-то газета. А что о нем могли написать тогда, в канун 50-летия Октябрьской революции?

 

 

- Нет... Лет 10 назад я увидел книгу «История советской политической цензуры». Там прочел победоносный доклад Главлита ЦК КПСС: «Нам удалось предотвратить в последний момент печатание «Литературной газетой» вредного очерка Боровика, где он предоставляет трибуну злейшему врагу Советской власти Керенскому».

 

 

 

 

- Если хотите... В 1960 году я был в числе нескольких журналистов, освещавших визит Анастаса Микояна на Кубу. Предполагалась и его встреча с Эрнестом Хемингуэем. Писатель попросил, чтобы среди сопровождавших было не больше одного журналиста. Микоян выбрал меня.

 

 

- Были причины... Журналисты писателя преследовали, устраивали скандальчики вокруг его имени.

 

 

- Микоян подарил Хемингуэю ларец с тремя бутылками водки. Он взял одну бутылку (а в ней была настоящая пробка) и начал искать штопор. А я тут же показал, как можно открыть бутылку без штопора.

 

 

- Удар ладонью по донышку - и пробка выскакивает. Хемингуэй пришел в полный восторг! И для того чтобы произвести на меня ответное впечатление, он раскрутил бутылку, ливанул в себя чуть ли не треть ее содержимого и стал полоскать водкой горло. Я ему, конечно, не сказал, что такой трюк мы в МГИМО проходили еще на втором курсе. И тоже изобразил восторг. Он остался доволен.

 

И когда в конце визита к нему Микояна я сказал ему: «Знаю, что вы не любите журналистов, но хотел бы задать вам два-три вопроса...», он вдруг говорит: «Какие два-три вопроса?! Я приглашу вас порыбачить со мной на шхуне «Пилар». Там и поговорим. У вас время найдется?»

 

Мы вышли в 10.30, может в 11, и рыбачили почти до вечера. Хемингуэй рассказал мне тогда, как работал над книгой «Старик и море»: «Я знал, как рыбачить, знал рыбаков. Но когда сел писать, понял, что этого мало. Я изучал жизнь... Случай, который описан в книге, произошел еще в 1939 году. А я написал о нем только в начале 50-х...»

 

 

- Улов был слабенький. Один тунец килограммов на шесть. Его поймал Хемингуэй на спиннинг. Когда рыба показалась из воды, он послал ей воздушный поцелуй.