В 90-е годы Россия была занята проблемами, далекими от вызовов глобализации. Проистекали они из потребности восстановить международный статус и легитимизировать свою позицию в глазах других государств, в особенности влиятельных держав. На фоне хаотичной политической и экономической трансформации Москва была неспособна осознанно и четко реагировать на многие связанные с глобализацией явления. Зачастую искоренение старых моделей хозяйствования шло в паре со слепым копированием западных образцов и идей. Благами глобализации, заключающейся в приобретении доступа к западным капиталам, ценностям и стилю жизни, смогла воспользоваться лишь небольшая группа людей, которые извлекли выгоду из стремительных перемен. Между тем значительная часть российского общества оказалась в критической ситуации, лишившись доходов и средств к существованию.

По мнению многих наблюдателей, сложившаяся ситуация напоминала явления так называемой третьей волны демократизации в Латинской Америке или трансформационные процессы в постколониальной Африке. Несмотря на определенную «периферизацию» Россия, однако, оставалась европейским государством хотя бы потому, что не порвала, а наоборот, в отличие от СССР начала завязывать интенсивные контакты со многими европейскими странами и организациями. Расширение НАТО и ЕС на восток, по сути, приблизило Запад к России.

Москва повернулась лицом к глобализации, приняв западный курс преобразований, что встретило положительную реакцию Запада, который наделся, что ее интересы будут сходны с интересами и целями наиболее развитых государств. Но вскоре оказалось, что слова расходятся с фактами: Россия стала де-факто наследницей советской империи (ядерный потенциал, постоянное членство в Совбезе ООН), фактически лишившись всех козырей статуса прежней сверхдержавы. Она превратилась в государство с открытыми границами, слабой армией, нестабильной экономикой и отсутствием надежных союзников. Усилия по созданию рыночной экономики и демократической политической системы столкнулись с наследием сотен лет самодержавия и 70 лет планового хозяйства. Россияне осознали свою технологическую отсталость и слабость имеющихся в наличии политических рычагов для ведения самостоятельной внешней политики. Одновременно они были разочарованы позицией западных стран, которые беспардонно использовали дивиденды от окончания холодной войны, в то время как Российская Федерация после распада СССР была вынуждена нести огромные расходы на все сферы трансформации.

Экспансия НАТО на восток дала российским политикам понять, что Запад не собирается отказываться от защиты своих стратегических интересов, а на воплощение в жизнь идеалистических идей времен Михаила Горбачева о создании нового мирового устройства, базирующегося на сотрудничестве и «глобальном управлении», рассчитывать не приходится.

Таким образом глобализация в западном понимании не принесла ожидаемых эффектов. Поэтому Россия придерживается собственного пути развития, отстаивая свои интересы и роль на международной арене. Она оказалась среди тех стран, которым глобализация принесла как плюсы, так и негативные последствия. Глобализационные процессы имеют своих сторонников и противников, и трактуются как с идеологической, так и с прагматической точки зрения. В случае России преобладают негативные оценки. Говорится о том, что страна оказалась в невыгодной позиции, а все несчастья, которые свалились на нее с момента распада СССР (от демографического кризиса, деиндустриализации, криминализации общества до экологических катастроф), в разных политических кругах списываются на последствия глобализации. Такое мнение вполне понятно в контексте «глобализационной» российской стратегии, которая в первую очередь ассоциируется с «шоковой терапией» Егора Гайдара. Она опиралась на широко критиковавшейся (среди критиков были такие влиятельные фигуры как Александр Солженицын, Игорь Шафаревич, Александр Проханов, Сергей Кара-Мурза, Геннадий Зюганов и Борис Кагарлицкий), но, пожалуй, единственно возможной в тот момент стратегии трансформации, которая включала в себя дерегуляцию, приватизацию и внедрение принципов рыночной экономики. Одновременно происходила замена идеологии коллективизации на идеологию индивидуалистического капитализма, которую в своей крайней версии олицетворял извечный противник коммунистической державы — США. Неудивительно, что такой радикальный переход на идеологическую почву противника отразился на психологическом восприятии трансформации. С одной стороны, советское государство не удалось спасти от распада, а с другой — не хватило сил для сохранения достигнутых прежде стандартов жизни, что привело к общественной и экономической деградации.

На самом деле невозможно однозначно сказать, насколько на процесс российской трансформации повлияли внешние факторы, а насколько драматическую деградацию определяли внутренние условия. Точно можно утверждать одно: цена и сложность формирования новой политико-экономической системы оказались гораздо выше, чем можно было предвидеть в 1990-х. Их усугубила утрата российским государством прежней геополитической позиции и международного имиджа. Очевидное влияние Запада на трансформационные процессы с одновременным традиционным сопротивлением всему западному осложнили поиск новой идентичности.

Подключению к глобализации посредством либерализации, демократизации и приватизации сопутствовало неприязненное отношение к этим явлениям, а открытости к внешним влияниям — оживление националистических идей и движений. Россияне видели в глобализации растущее влияние Запада, а в расширении НАТО и ЕС на восток — знак усиливающегося западного доминирования, осуществляющегося в ущерб России. Поэтому неслучайно общественно-экономическим реформам и включению в интеграционные процессы противопоставлялась «национальная идея», суверенность, уникальность собственного пути развития.

В настоящий момент у России (как и у многих других стран) нет выбора, включаться ли в глобальные процессы или оставаться на обочине: они необратимы и неизбежны. Это не программа действий, стратегия или чей-то заговор, а объективный исторический процесс, завершающий эпоху индустриальной общественной организации, который характеризуется транснациональным распространением финансового капитала и культурных образцов и опирается на развитие новейших технологий.

России нужно сознательно определить свое место в этих переменах, защитив при этом собственные интересы. Для ответов на современные вызовы необходима конкурентная экономика. Россияне понимают, что экономические проблемы несут угрозу независимости всего государства, а не только экономике, и одновременно видят огромный разрыв между центром мировой экономической системы и ее окраинами. Поскольку Россия принадлежит, скорее, к полупериферии, у нее есть основания опасаться, что ей придется заплатить высокую цену и оказаться предметом, а не субъектом глобализационных процессов. Крупнейшие державы использую периферии в своих целях, а те утрачивают культуру, идентичность и даже территориальную целостность. В свете различных проблем, в том числе демографического кризиса, опасения россиян кажутся вполне обоснованными. [...]

В эпоху Ельцина не произошло чуда, которое бы сделало из России и капиталистического Запада союзников, разрешив таким образом проблемы трансформации. В конце концов атлантисты, то есть сторонники сближения с Западом, потерпели поражение, а их место в формировании политической ориентации новой России заняли евразийцы, для которых глобализация равнялась американизации. С их подачи укрепился тезис, что Запад сознательно довел российскую экономику до краха, чтобы избавиться от неудобного конкурента на геополитическом поприще. Такую теорию поддерживают сторонники сильного государства («государственники»), а также неокоммунисты и различные националистические объединения. Их позицию не изменили ни последствия сближения России и США после 11 сентября 2011 года, ни попытка произвести «перезагрузку» взаимных отношений во время первого президентского срока Барака Обамы. На деле никто не воспринимает Россию как государство, которое могло бы в обозримой перспективе стать частью западной общности. Никакое сближение с НАТО или ЕС не позволит ей сравняться с западными государствами в плане «универсальных ценностей».

Россияне вполне обосновано считают, что Запад не заинтересован в сильной позиции Москвы на международной арене. Именно на этом фоне следует рассматривать произошедшую при Путине и Медведеве консолидацию режима с рецентрализацией и возвращением к «патерналистскому авторитаризму». В целом глобализация не принесла России таких выгод, каких можно было ожидать. Между тем она открыла ей путь к интеграции с мировой экономикой и высвободила энергию общества, надежды и стремления которого не сможет укротить даже самая авторитарная власть. Все это, однако, не означает, что в ближайшей перспективе глобализация сможет привести к демократизации России. Интеграция рынков не ведет к автоматическому закреплению демократических форм управления особенно там, где больше ценят стабильность, чем политические свободы. Именно таково российское общество.

Самое опасное явление — это однонаправленность российской экономики, что находит выражение в ее зависимости от экспорта энергоносителей. При этом энергетическая политика России отражает специфический подход этой страны к глобализации. Россияне не возражают против западных инвестиций в нефтегазовый сектор, при условии, что те не мешают государственному контролю над энергетическими ресурсами. При регламентировании вопросов государственной собственности или транспорта сырья ведущая роль должна оставаться за государством, и этот принцип, по мнению элит, обсуждению не подлежит.

Ответом на глобализацию стала экономизация внешней российской политики. Россия, особенно во время второго президентского срока Путина, осознала, какие стратегические и политические выгоды можно извлечь из энергетической политики. По сути это означало, что Москва в отношениях с Западом и постсоветскими государствами способна поставить на первое место собственные национальные интересы и активно влиять на процессы глобализации.

Селеста Валландер (Celeste Wallander) вписала такую политику Москвы в течение трансимпериализма, обратив внимание, что кремлевские элиты использовали обстоятельства глобализации для реализации собственных имперских амбиций.

Они получили возможность вмешиваться во внутренние дела постсоветских государств, делать ставку на двусторонние отношения ценой разнообразных многосторонних контактов, а также создать сеть личных связей с главами иностранных государств.

Кроме того Россия использовала геополитический фактор для ослабления односторонней зависимости энергетических поставок от западных потребителей. Путин решил сделать российское энергетическое предложение более привлекательным и обратил внимание на азиатских партнеров. В итоге Россия закрепила за собой имидж надежной и предсказуемой «энергетической державы». Западным странам приходится считаться с риском лишиться российских поставок, поскольку Москва в любой момент может обратиться к альтернативным покупателям. В использовании подобных сырьевых козырей не было бы ничего удивительного, если бы Кремль не старался с их помощью влиять на все прочие глобализационные аспекты.

Россия видит себя одним из важнейших игроков на международной арене, и чем сильнее становится ее позиция на энергетических рынках, тем больше она чувствует себя вправе диктовать собственные условия в формировании глобального порядка (например, посредством, создания сфер «привилегированных интересов» или раздела Арктики).

Россия чаще всего рассматривается наблюдателями через призму возрождения в ней империалистических тенденций. Это обусловлено не только объективными фактами, но и своего рода модой, зачастую связанной с желанием отвлечь внимание от других современных империалистических режимов. Между тем стоит взглянуть на нее с перспективы прагматики и реальной политики. Тогда становится понятно, что из-за существующей между Россией и Западом взаимной зависимости в энергетической сфере и безопасности в широком смысле этого слова сложно ожидать от Москвы отказа от стратегии максимизации выгод, в том числе политических. Это явление можно назвать трансимпериализмом, что не меняет самой сути дела: каждое государство, оказавшись в аналогичной ситуации, действовало бы так же. Как долго Запад будет зависеть от поставок российских энергоресурсов, так долго Россия постарается удерживать контроль над их производством и транспортировкой. Эта зависимость несет в себе дилемму, связанную с безопасностью. И разрешена она будет лишь тогда, когда Запад обеспечит себе доступ к иным источникам энергии. В свою очередь стремление создать альтернативные пути получения энергоресурсов может не только снизить политические риски, но и способствовать стабильности поставок на мировых энергетических рынках.

Реакции России на вызовы, связанные с глобализацией, приобретают иногда нервный характер. Это видно на примере таких вопросов как иностранные инвестиции в сырьевой сектор, функционирование неправительственных организаций или отношение к иммигрантам. Российские власти предпринимают жесткие шаги, чтобы ограничить или даже полностью исключить источники потенциальных угроз. Глобализация отражается также на отношениях между центром и регионами, которые ориентируются на внешнее сотрудничество и требуют дополнительных полномочий и самостоятельности в рамках федерации. В этом есть определенный парадокс, поскольку децентрализация с одной стороны и открытость к разного рода внешним инвестициям, технологиям или информации с другой вступают в непреодолимые противоречия.

Российская власть старается направить процесс модернизации государства и экономики таким образом, чтобы избежать ловушек и лишних расходов. С российской точки зрения единственной гарантией от чрезмерного проникновения в страну транснациональных компаний, которые могут стать опасным катализатором политической дезинтеграции страны, является лишь укрепление государственной власти. Таким образом рецептом от глобализации становится максимальный контроль ее стихийных процессов, защищающий от резких потрясений и слишком болезненных ограничений. Демонстрацией того, как западные страны оказывают влияние при помощи негосударственных субъектов, стали цветные революции, которые Москва сочла вмешательствам во внутренние дела суверенных государств.

Несмотря на все слабые стороны Россия является важным участником глобализационных процессов. Из-за своей специфики она отводит себе в них особую роль, защищая собственную идентичность, независимость и безопасность. Одновременно в ней сильна идея своей традиционной исторической роли, выражающейся в различных формах «русской идеи», неоевразийства, «трансконтинентального государства», выбирающего свою стезю между Востоком и Западом. Все это означает, что двигаясь по пути капиталистического развития, Россия в обозримом будущем не станет частью Запада, а останется противовесом западной гегемонии, в первую очередь США.

Возникающие на этом фоне разнообразные навязчивые идеи могут заслонить собой реальные проблемы и угрозы, проистекающие, в частности, из экспансии ислама (миграция из Средней Азии), уменьшения населения или растущей силы Китая. Все эти навязчивые идеи, однако, в большей степени связаны с желанием новых российских политических элит удержаться у власти, чем с реальными внешними угрозами. Одновременно любые реформы, нацеленные на модернизацию, не смогут проходить без сближения с Западом. Вопрос только в той политической цене, которую придется за это сближение заплатить. Хотя западные концерны в большей степени заинтересованы стабильностью государства, чем гражданскими свободами, политическое давление на Кремль становится таким сильным, что трансформация режима может оказаться неизбежной. Надежду вселяет и то, что отказ от западных образцов развития из-за боязни утратить национальную и культурную идентичность, становится все менее действенным пропагандистским слоганом. Уже выросло новое поколение россиян, которые способны успешно функционировать в условиях глобализации, и для которых поворот в сторону Запада означает не угрозы, о которых традиционно говорилось в России, а возможность реализовать свои устремления и ожидания.

Станислав Белень — профессор Варшавского университета, сотрудник кафедры международных отношений факультета журналистики и политологии.