Изначально хотел просто написать развернутый ответ на статью про “правильную науку” лингвистику и про священную войну с “наивным” толкованием языка. Про борьбу с “мракобесием” всяких там сторонников КОБ, “фоменковщины” и прочих недостойных высоких лбов “околонаучных” ученей. Про то, что наше дело правое и мы победим.
Бесконечно умилительны попытки поставить лингвистику и математику на один уровень. Конечно, это хорошо, что лингвисты старой школы поняли, что с местечковым мракобесием, которым промышляла лингвистика лет 200 (с тех пор как собственно и появилась на Руси) пора завязывать. Однако, если обратиться к истории лингвистики, то еще каких-нибудь 50 лет назад лингвистика как наука была “себе на уме”. Посматривала на математику свысока и готова была поспорить, кто из них пофундаментальнее будет. Применение строгих математических методов в лингвистике если и не воспринималось в штыки, то всегда шло с оговоркой на некоторую “специфику”. Например, вполне адекватные статистические методы могли сочетаться в одной работе с довольно вольными авторскими пониманиями работы речевого аппарата. При этом многоуважаемый лингвист не являлся большим специалистом в области физиологии и анатомии. Далее в тех же работах можно встретить очень тенденциозные выводы на основе исторических данных, которые сами историки не считают однозначными. С точки зрения лингвистов это выглядит так, как будто именно они и призваны самим роком “расставить все точки над i”.
Мало того, лингвистика как наука в России всегда противостояла русскому языку. Она не была рождена в России, она пришла к нам в уже сформированном виде из мiра латинских языков. Из языков, где приставки, корни и окончания действительно существовали. Весь этот “багаж знаний” был рожден в эпоху научного оптимизма, времен становления Академии Наук и просвещения 19-го века. Все это время “выдающиеся умы” от лингвистики пытались всунуть русский язык в прокрустово ложе закономерностей латинских языков, полученных далеко не лучшими выпускниками Сорбонны и К. Как следствие, пришлось “не дрожащей рукой” рубить “хвосты и уши” русского языка, не вписавшегося в систему “знаний” лингвистов 19-го и начало 20-го века.
В результате к научно-технической революции 20-го века лингвистика пришла с двумя фундаментальными и неустранимыми внутренними противоречиями. Во-первых, она оказалась частично в оппозиции к математике, ввиду необходимости искать опоры в крайне неточных истории и анатомии. Во-вторых, она получила родовые травмы при переносе системы знаний мiра латинских языков на русский язык. Напомню, что в те времена о проблемах характеризационного анализа никто и не слышал. Все это появится только в конце 20-го века. Третьей и самой роковой проблемой лингвистики станет антропология. В начале 20-го века лингвистика и антропология готовы будут практически слиться в одну науку. Поскольку никто не дал так много материала лингвистам, как антропологи, и ничто не дало больше инструментов познания для антропологов, чем лингвистика. Обе науки опирались на историю, анатомию и математику (особенно на статистику). Эта эпоха была золотым веком лингвистики.
Как водится, проблема пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждали. Первый сокрушительный удар по лингвистике нанесли именно антропологи. В ходе своих полевых исследований они пришли к удивительному выводу. Описание мира и его восприятие как действительности различается от культуры к культуре. Причем первично не владение тем или иным языком, а именно культурная принадлежность. Глубокое погружение в культуру аборигенов переворачивало мироощущение самого антрополога. Языки, казавшиеся антропологам до этого “примитивными” вдруг обретали глубину.
Самое сложное для перевода слово — это «mamihlapinatapai»
Mamihlapinatapai (иногда пишут mamihlapinatapei) — слово из языка племени Яган (Огненная Земля). Оно указано в Книге рекордов Гиннеса в качестве «наиболее сжатого слова» и считается одним из самых трудных для перевода слов.
Mamihlapinatapai означает «Взгляд между двумя людьми, в котором выражается желание каждого в том, что другой станет инициатором того, чего хотят оба, но ни один не хочет быть первым».
Антропологи стали требовать от лингвистов инструментов, которых в лингвистике не было. В существующем виде лингвистика антропологов уже не устраивала. Лингвистика оказалась совершенно бессильной перед проблемой анализа языка созданного в другом культурном пространстве.
Возникшую проблему пытался решить выдающийся философ Эдмунд Гу́ссерль, но к величайшему сожалению лингвистика как наука предпочла сделать вид, что проблемы просто не существует.
В основание познания Гуссерль, вслед за Декартом, кладёт очевидность. Критерий очевидности в познании Гуссерль называет «принципом всех принципов».
Очевидность — это «схватывание самого сущего или так-сущего в модусе „оно само“ при полной достоверности его бытия, исключающей, таким образом, всякое сомнение»[5]. Очевидным является всякое непосредственное созерцание, то есть не только, например, восприятие вещей в чувственном опыте, но и созерцание сущностей («непосредственное „видение“ — не просто чувственное, постигающее опытным путем смотрение, но видение вообще как сознание, дающее из первоисточника (каким бы такое созерцание ни было)»[6]).
Очевидность — основа познания, «последний авторитет в вопросах познания», первый методический принцип, критерий действительности чего-либо[7]. «Никакая мыслимая теория не может заставить нас усомниться в принципе всех принципов: любое дающее из самого первоисточника созерцание есть правовой источник познания…»[8].
Следует «строго воздерживаться от любых теорий; то есть предварительных мнений какого бы то ни было вида»[9] и исходить только из того, что с очевидностью дано в опыте. «Теоретико-познавательное исследование… должно… удовлетворять принципу беспредпосылочности. […] Если это размышление о смысле познания должно иметь в качестве результата не простое мнение, но… основанное на очевидности знание, тогда это размышление, как чистая сущностная интуиция, должно осуществляться на основе мышления и познания как переживаний, данных в качестве определенных примеров»[10].
Далее лингвистика продолжала жить своей собственной жизнью, ища опору в основном в истории и анатомии. Напыщенно неся на себе надменность Рима по отношению к собственным корням - Etruscan non legatur (Этрусское не читается). Возможно, это первое широко известное изречение о лингвистике и оно удивительно точно отражает основную позицию лингвистов к другим культурам.
В 20-ом веке лингвисты наработали достаточно мощный багаж знаний. В том числе и в опоре на математические методы. Только эти методы использовались в одном ряду с историческими, анатомическими и антропологическими методами. Что после отхода антропологии от лингвистики снижало прочность и той части строения, что стояла на достаточно твердом математическом фундаменте. Все это потребовало от лингвистов изобретения довольно странных теорий и построений. Что бы скрепить разваливающееся здание. В конечном итоге это привело к крайне избыточным внутренним противоречиям в лингвистике. Появились не совместимые в рамках одной науки теории.
Тут и последовал разрыв. Без скрипа и стона в 60-ых родилась вторая лингвистика. Нарождающаяся кибернетика создала свою собственную, совершенно параллельную и математически строгую лингвистику. Причем с нуля. Весь опыт классической лингвистики был отброшен. Все строилось с нуля. Название то же, суть другая. Поскольку с математикой не поспоришь, то лингвистам старой школы пришлось проглотить пилюлю. Их знания оказались не востребованными. Лингвистика впала в “шизофрению”. Собственно все, о чем говорили антропологи начала 20-го века, живущие одновременно в двух культурных пространствах и системах описания мира аборигенов и “западного мира”, теперь испытали и лингвисты. Лингвистика разделилась на две не связанные параллельные вселенные. Аморфную и противоречивую классическую лингвистику и лингвистику, давшую миру все языки программирования.
В 70-ые и 80-ые две лингвистики, развиваясь параллельно, стали пытаться найти точки соприкосновения. Причем это обрело довольно странные формы. “Классические” лингвисты изучали языки программирования и математическую строгость теории кибернетической лингвистики, продолжая жить в параллельной реальности аморфных и противоречивых знаний о естественных языках. Все это привело к тому, что за 70-ые, 80-ые, и 90-ые в области адекватного математического выражения (описания, анализа и понимания) естественных языков не было сделано вообще ничего. Были горы книг, кипы диссертаций о естественном языке, но когда пришла пора построения адекватной математической модели для переноса на машинный код (точнее на формальную модель машины Тьюринга) структуры языка, лингвистика потерпела феерическое фиаско. Простите меня за грубость, но к 90-ым стало ясно, что все наработки классической лингвистики с точки зрения математики представляют собой унылое говно. Всех, кто пришел в мiр лингвистики через кибернетику ждало бесконечное в своей глубине разочарование.
Поскольку люди, как показал опыт, в этой ситуации оказались бессильны, то ситуацию взорвали машины. Пришла эпоха Интернета и поисковых машин. Яндекс и Google были вынуждены пройти всю проблему с нуля и свое виденье реализовать в машинный код. Лингвисты конечно в этой работе использовались, но все надежды на них приводили к неизбежным разочарованиям. Лингвисты всегда не оправдывали надежд.
Это привело к парадоксальной ситуации. Профессорско-преподавательский состав вузов просто самоустранился от этих проблем. На кафедрах лингвистики переносом знаний в мiр компьютеров и формальной логики занимались студенты и аспиранты на голом энтузиазме. Все морфологические и синтаксические базы данных - плод такого труда. Тяжелого и кропотливого труда, который их преподаватели считали “баловством”.
В конечном итоге это противоречие разорвало лингвистику в 2000-ые. Пришла корпусная революция. Из старой инертной и совершенно недееспособной массы классической лингвистики вышла новая наука. Создание качественных морфологических баз для всех ведущих языков и накопление огромных баз текстовой информации в Интернете привело к ситуации, когда все основные законы и правила лингвистики могут быть получены методом статистического анализа полного корпуса текстов или некоторой выборки. Все, на что раньше у лингвистов уходило пол жизни кропотливого перечитывания и анализа текстов, теперь строилось за считанные часы и в лучшем качестве. Все достижения лингвистики оказались нивелированы. Лингвистики, как ее принято понимать на сегодня, просто не существует. Она лишь цепляется за самые темные, плохо проверяемые “знания”, полученные на основе исторических и анатомических гипотез. С развитием этих наук (что неизбежно) отомрет и эта часть.
На этом фоне борьба лингвистов старой школы за все “светлое и доброе” есть лишь проявление инертности и мракобесия. Все что тут отстаивается, неизбежно будет в самое ближайшее время пересмотрено корпусной лингвистикой с непредсказуемыми для классических воззрений результатами.
Все это касается и так не любимым классическими лингвистами “народным толкованием слов”. Тут наиболее известный персонаж это М. Задорнов. Его толкование слов конечно наивно и в 80% случаев лукаво, но само это явление не им подмечено и существовало задолго до него. Например, на “наивном” толковании слов построена большая часть самоидентичности верхневолжских офеней. Именно их язык-маяк после ряда трансформаций станет в чистом виде блатной мазыкой, а в более грубом варианте воровской феней.
Причина существования “наивной” лингвистики скрыта в том, что классическая лингвистика просто не в состоянии точно описать русский язык. Действительность латинских языков к нему неприменима. Как теперь уже ясно и после работ Э. Гусселя, и после достижений антропологии, и работ академика В. Горбатова по характеризационному анализу, язык неотделим от того культурного пространства, в котором рожден и живет. Нельзя к языку, существующему в одном культурном пространстве, применять методы анализа, созданные для языков из другого культурного пространства.
Народная, “наивная” лингвистика ставит четкий вопрос о другой структуре языка, чем это подается в рамках “большевистского новояза” созданного Луначарским и Ко. Причем новояза, остановившегося лишь на половине реформы. По изначальному замыслу мы как турки должны были писать на латинице. К счастью, этого не произошло (и тут усатый дотянулся).
Народ чувствует всю несуразность существующей системы объяснений и пытается выйти за её рамки. Классические лингвисты вторят мантру - “Etruscan non legatur”. Как не печально, но это приговор лингвистике, какой мы ее знаем. Странной алхимии тёмных веков, зари зарождения научного знания.
