domestic_lynx
Москвич в гарольдовом плаще, или "всё должно в природе повториться"
Моя приятельница Лиза, о которой когда-то я писала, сообщила мне: её соседка, чей муж какой-то топ-менеджер, решает важный вопрос: куда послать 10-летнего сына учиться. В смысле, в какую страну. Оставить здесь нельзя: единственный сын должен получить всё лучшее, а лучшее – это, понятно, иностранное. Домыслилась уж до того, что не послать ли в Сингапур. А что – перспективная страна.
А мы тут читаем «Евгения Онегина» - и вот наложилось. Удивительные реминисценции наблюдаются в исторической судьбе нашего народа! Наш руководящий класс имеет несчастную склонность становиться иностранцами в своей стране. Об этом есть замечательная статья В.О. Ключевского «Евгений Онегин и его предки» - всем настоятельно рекомендую её прочитать.
Пётр I из лучших побуждений послал дворянских недорослей учиться за границу. Учиться полезным для государева дела навигацким и другим техническим наукам. Кое-кто кое-чему и впрямь научился. Тут же наехало в Россию полчища разного рода иностранных учителей, иногда сведущих, иногда не очень. Приезжали, как сказано в «Дубровском», “pour etre ouchitel”. Вам это ничего не напоминает? Сколько разнокалиберных проходимцев понаехало в Россию в 90-е годы учить рыночной экономике и правам человека! Возникли разного рода Высшие школы экономики и т.п. заведения, подкармливаемые из-за границы, куда доверчивые россияне по сю пору посылают своих митрофанушек учиться добру и разуму.
А потом, пишет Ключевский, произошло вот что. По смерти Петра технические науки были покинуты и восторжествовали изящные искусства и галантерейное обхождение. То же и у нас. Вместе с совком было сброшено с плеч ярмо технических знаний и стали учиться всему изячному и необременительному: экономике, психологии, политологии. Даже язык сменился: вместо технического голландского стал употребляться изячный французский. Он стал родным для руководящего класса. Не вторым даже, а первым. Языком мысли, чувства, литературы.
То образование, воспитание, которое получал тогдашний дворянин, была абсолютно ни к селу ни к городу. И сам носитель этого образования, как пишет Ключевский,
“… в глуши Тульской или Пензенской губернии он представлял собою очень странное явление. Усвоенные им манеры, привычки, симпатии, понятия, самый язык -- все было чужое, привозное, все влекло его в заграничную даль, а дома у него не было живой органической связи с окружающим, не было никакого житейского дела, которое он считал бы серьёзным. Он принадлежал к сословию, которое, держа в своих руках огромное количество главных производительных сил страны, земли и крестьянского труда, было могущественным рычагом народного хозяйства; он входил в состав местной сословной корпорации, которой предоставлено было широкое участие в местном управлении. Но своё сельское хозяйство он отдавал в руки крепостного приказчика или наёмного управляющего немца, а о делах местного управления не считал нужным и думать; ведь на то есть выборные предводители и исправники. Так ни сочувствия, ни интересы, ни воспоминания детства, ни даже сознание долга не привязывали его к среде, его окружавшей. С детства, как только он стал себя помнить, он дышал атмосферою, пропитанною развлечением, из которой обаяниями забавы и приличия был выкурен самый запах труда и долга. Всю жизнь помышляя о "европейском обычае", о просвещённом обществе, он старался стать своим между чужими и только становился чужим между своими. В Европе видели в нем переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом. В этом положении культурного межеумка, исторической ненужности было много трагизма, и мы готовы жалеть о нем, предполагая, что ему самому подчас становилось невыразимо тяжело чувствовать себя в таком положении”.
Вот, собственно, откуда взялись знаменитые «лишние люди», которых мы «проходили» в школе.
« Когда наступала пора серьёзно подумать об окружающем, - продолжает Ключевский, - они начинали размышлять о нем на чужом языке, переводя туземные русские понятия на иностранные речения, с оговоркой, что хоть это не то же самое, но похоже на то, нечто в том же роде. Когда все русские понятия с такою оговоркой и с большею или меньшею филологическою удачей были переложены на иностранные речения, в голове переводчика получался круг представлений, не соответствовавших ни русским, ни иностранным явлениям. Русский мыслитель не только не достигал понимания родной действительности, но и терял самую способность понимать ее. Ни на что не мог он взглянуть прямо и просто, никакого житейского явления не умел ни назвать его настоящим именем, ни представить его в настоящем виде и не умел представить его, как оно есть, именно потому, что не умел назвать его, как следует.
В сумме таких представлений русский житейский порядок являлся такою безотрадною бессмыслицей, набором таких вопиющих нелепостей, что наиболее впечатлительные из людей этого рода, желавшие поработать для своего отечества, проникались "отвращением к нашей русской жизни", их собственное будущее становилось им противно по своей бесцельности, и они предпочитали "бытию переход в ничто". Но это были редкие случаи. Большинство, более рассудительное и менее нервное, умело обходить этот критический момент и от непонимания переходило прямо к равнодушию. Очутившись при помощи своеобразного метода изучения родной земли между двумя житейскими порядками, в каком-то пустом пространстве, где нет истории, русский мыслитель удобно устроился на этой центральной полосе между двумя мирами, пользуясь благами обоих, получая крепостные доходы с одной стороны, умственные и эстетические подаяния -- с другой. Поселившись в этой уютной пустыне, природный сын России, подкинутый Франции, а в действительности человек без отечества, как называли его жившие тогда в России французы, он холодно и просто решал, что порядок в России есть assez immoral, потому что в ней il n'y a presqu'aucune opinion publique, и думал, что этого вполне достаточно, чтоб игнорировать все, что делалось в России. Так незнание вело к равнодушию, а равнодушие приводило к пренебрежению. Чтоб оправдать это пренебрежение к отечеству, он загримировывался миной мирового бесстрастия, мыслил себя гражданином вселенной, космополитизируя таким образом очень и очень доморощенный продукт, каким он был на самом деле”.
Именно такой «доморощенный продукт» изготовляется из тех, кого родители, стремясь ко благу, во что бы то ни стало стараются обучить за границей. Думать о русских явлениях на иностранных языках, т.е. набрасывать на них иностранную понятийную сетку учат заезжие проходимцы в разного рода высших школах экономики.
Заграничные выученики абсолютно не нужны здесь, но не особо нужны они и там: там своих довольно. Но, разумеется, устраиваются… Если детей посылают за границу в расчёте на то, что те за границей и останутся – ну, это, по крайней мере, реалистично. Но посылать их в расчёте на то, что они возвратятся и будут тут что-то делать – смешно. Разве что пристроятся представителями иностранных фирм в Москве. Никакого большого настоящего дела от «межеумков» ожидать нельзя. На этот счёт имеется исторический опыт.
Источник
Рейтинг публикации:
|
