Марыся Тухольская до позднего вечера пропадала на работе, каждый день, за исключением редких выходных, оттого, наверное и личная жизнь у Марыськи не клеилась, катастрофическим образом, и Збышек не перезванивал уже вторую неделю. Очень уж напряженной и ответственной была работа Тухольской, ведь служить выпало в Институте национальной памяти, где серьёзные учёные заняты важной, жизненно необходимой, я бы сказал, миссией на благо всей Хольши и хольского народа.
Институт подсчитывал обиды и прегрешения, которые были причинены нам, холякам, за всю историю, в течение которой эти гады, (ну соседи то есть, с запада, с юга, и особенно с востока), чинили всякие гадости, в ответ на нашу благородную и просвещенную политику.
Обиды и пакости, а также причинённые нам оскорбления и случаи урона, нуждаются в чётком учёте, классификации и популяризации, чтоб не дай Бог никто из нас забыл какую-нибудь из обид, столетней давности, или даже пятисотлетней, не дай Бог забыл, а уж тем более простил. Исчисление обид – дело сугубо серьёзное, дело государственной важности, особенно подсчёт обид причинённых этой злобной, гадостной империей, что лежит к востоку от наших границ, Лусской Федерацией. Однажды мы соберём полный список обид и предъявим ей так, что уж отвертеться не сможет, она у нас на коленях будет стоять, мы заставим её покаяться, мы её ползать заставим и унижаться, ну и разумеется, принудим, на веки вечные, платить компенсации в большом размере!
Однако нынче нам ещё предстоит большая работа по сбору всех эпизодов, по учёту и тщательному подсчёту всех обид и пакостей, всего, чего поможет святому делу величия и процветания Хольши! Вот именно к этому делу и была причастна Марыся Тухольская, хотя и работала младшим сотрудником в отделе мелких обид.
Дело в том, что весь институт разделён на несколько департаментов-отделов, самый высший занимается крупными обидами и большими пакостями, которые были нам причинены, в этом отделе сидят люди серьёзные, с учёными степенями, они почти еженедельно на доклад к президенту республики ездят, сообщить – нарыли новых обид, за которые мы можем принудить кого-то покаяться и заплатить, или не нарыли. Есть другие отделы-департаменты, там средние обиды подсчитывают, а Марыська, по молодости лет, была зачислена в департамент мелких обид, там считают всякие давно забытые эпизоды, частности всякие, которые имели место в истории, когда в кого-то из наших предков кто-то плюнул, на ногу наступил, обсчитал, или обругал на улице; это тоже очень важно, и за всё это мы заставим покаяться и заплатить, когда наступит подходящий момент.
Непосредственная деятельность Марыси заключалась в штудировании летописей, источников давней поры, исторических документов, и выуживании оттуда эпизодов, в которых имели место мелкие обиды, причинённые кому-то из наших предков. Тухольская добросовестно процеживала архивы, ломала голову над старославянским языком, но отчего-то попадались всё больше эпизоды, когда наши бравые хольские воины, отправившись в поход, во имя славы державы и распространения просвещённых идей, немножечко жгли, немножечко грабили, немножечко насиловали и пытали. Нет, разумеется, они делали это гораздо гуманнее, чем могли бы сделать эти гады – лусаки, то есть проклятые лусские варвары, но вся беда состояла в том, что фронт работ для Марыси был обозначен рамками средневековья, а в ту пору, на нас лусаки-то не нападали, и никак почти нас не обижали, а мы сами периодически их пощипывали, опустошали их городки и деревни, и даже отхватили у них, в конце концов, огромный кусок территорий, с тех пор и начав считать их своими.
Короче говоря, несмотря на то, что пропадала Марыся, на своей работе, до позднего вечера, работа её не клеилась почти также, как и личная жизнь. Периодически Марыську вызывал начальник департамента мелких обид – пан Клоповский, и устраивал выволочку.
У пана Клоповского было много заслуг перед наукой и перед Родиной, пан Клоповский был ходячей энциклопедией мелких обид, он помнил такие мельчайшие пакости, которые не сумел бы удерживать в памяти ни один человек, даже самый обиженный, пан Клоповский уже подсчитал кто и сколько должен нам заплатить за эти обиды, кто и как должен покаяться.
Пан Клоповский заслуживал огромного уважения, Марыся это понимала, но отчего-то, попадая в его кабинет и глядя на его раскрасневшуюся физиономию, на маленькие глазки, наливающиеся кровью, когда он рассказывал о своих новых открытиях, Тухольской очень хотелось взять его за шиворот, двинуть ему, как следует, между глазёнок, и бросить в окошко, чтоб он летел кувырком, а потом записал бы в свой список ещё одну обиду, коль не переломал бы шею, свалившись со второго этажа.
-Ну куда это годится, дорогая моя Марыся, - как обычно начал пан Клоповский, вытащив отчёт о проделанной работе, который на прошлой неделе представила Тухольская, - тебе кажется, что это работа? Ты считаешь, что так можно относиться к истории обид, причинённых хольскому народу, - всё больше распалялся пан Клоповский, а глаза его опять наливались кровью, - ты не нашла ни одной мелкой обиды, причинённой нам за всю четверть века, которую обозревала?
Марыся пожала плечами, потупилась и уронила плечи, ссутулившись и понимая, что ничего хорошего её не ждёт. Так и вышло, пан Клоповский перешёл на крик, срываясь, местами, на пронзительный визг.
-Тухольская, - бушевал начальник, - ты позоришь хольскую науку, ты позоришь всю нацию, ты саботируешь работу, ты препятствуешь восстановлению национальной памяти, подсчёту обид и пакостей! Теперь я понимаю, почему мы до сих пор не ездим в Лоскву как победители, как хозяева положения, способные по-настоящему диктовать условия и прижать к ногтю всю эту лусскую сволочь! Пойми, Марыся, - отчего-то слегка утих пан Клоповский, - детальный подсчёт мелких обид – дело ничуть не менее важное, чем составление перечня крупных пакостей, совершенных против нас гадами-соседями, всегда хотевшими нас уничтожить и подавить.
Марысенька, наступит момент и главные отделы нашего института вычислят всё, что мы можем предъявить, всё, за что не собираемся прощать, но вдруг этого окажется недостаточно? Вот тогда-то наш отдел вынет из широких штанин свои бумаги, свои перечни многочисленных мелких обид, и мы способны будем просто завалить Лоскву всем этим!
Тогда-то мы возьмём за горло проклятых лусаков, мы возьмём Лоскву за жабры, мы заставим её покаяться и так согнуться в поклоне, что у неё хребет переломится, мы потребуем огромных компенсаций, а главное будем настаивать на передаче, то есть на возвращении нам законных земель на востоке, всех наших Всходних Кресов, которые достались нам в честной борьбе, в давние годы, но потом были подло отобраны у нас в бесчестных авантюрах, затеянных нашими врагами. На востоке не будет никакой Велоруссии, никакой Своленской и Грянской областей, всех незаконно проживающих там оккупантов-лусаков мы выселим в Моркуту и Вагадан, а заселятся в пределы Кресов твои детишки, когда они у тебя, наконец, появятся, мои внуки и правнуки, и прочие, законные хозяева этих территорий, то есть хольский народ!
-Я понимаю, пан Клоповский, - тихо ответила Марыся, когда повисло тяжелое молчание, - я давно осознала всю важность нашей работы, всё её государственное значение, но что поделать если за исследуемую четверть века я не нашла ни одной обиды, причинённой нам лусскими варварами?
-Что делать? Работать надо лучше, внимательнее надо быть! – ответил пан Клоповский и глазки его блеснули недобрым огоньком, - я нарочно, после прочтения твоего отчёта, проштудировал те источники, анализ которых ты провела, и нашёл там сразу несколько эпизодов, мимо которых никак нельзя пройти, которые и являются тем самым масштабом обид, что выискивает наш отдел, Марысенька! Мелкие обиды, не спорю, но именно такими мы и занимаемся.
-А что это за эпизоды? - поинтересовалась Марыся.
-Ну взять хотя бы случай с королевским посольством, прибывшим в Лоскву, ко двору царя Ивана Бронзого, - начал Клоповский, открыв свою папочку. - Посол, в сопровождении стражей и советников, прибыл ко двору, однако поселили его в каком-то курятнике, не иначе, который они нагло называли лучшими палатами Кремля, чтоб поиздеваться, - добавил от себя пан Клоповский, - постель выдали несвежую, кормили постной и невкусной едой, прислуживали плохо, но это ещё мелочи, самое обидное впереди, - повышая голос говорил начальник департамента мелких обид, - во время приёма дьяк, или писарь царя Ивана, чихнул в самое лицо посланнику Хольши, нагло чихнул, скорее всего нарочно, а царь, этот тиран, это дикое животное, усмехнулся увидав это и едва не загоготал! И ты считаешь, что это не является обидой, нанесённой хольскому народу? И ты считаешь, что за это можно простить? Ты думаешь, такое стоит забыть и не рассказывать об этом детям и внукам?
-Нет-нет, пан Клоповский, я так не думаю, - поспешно ответила Тухольская.
-А вот другой случай, из более ранней истории, тут ещё и клевета на великий хольский народ – продолжал пан начальник, перелистывая листки своей папки, - после одного из славных походов хольского войска на восток, когда мы почти уже одержали победу и готовы были окончательно присоединить все те земли, на которые давным-давно имеем законное право, и на которых веками незаконно проживает лусское население, наши шляхтичи прибыли на переговоры о мире, поскольку благополучного исхода не получилось, зверская и подлая свирепость диких лусаков поломала наши планы, а они, эти лживые тёмные варвары предъявили нам обвинения в том, что мы, якобы сожгли восемнадцать деревень, выжгли поля в четырёх волостях, убили десятерых священников, подвесив их в голом виде, а ещё будто мы нарочно удерживали шестьдесят тысяч пленных, не давали им еды и питья, чтоб они померли от голода в муках. Понятное дело, это была подлая ложь, направленная против гуманного сердца хольского народа, и хотя лусаки, на самом-то деле, заслуживают куда более жестокой участи, но благородство наших предков не позволяло сделать с лусскими псами то, чего они давно заслужили. Так вот, Марысенька, моя милая, - почему-то вновь потеплел пан Клоповский, - во время обсуждения условий перемирия, один из поганых лусских князей бросился на нашего шляхтича с кулаками и сломал ему нос!
А потом, когда переговоры закончились и шляхта сидела в придорожном кабаке, подлая свора лусских вояк тоже ввалилась в кабак, и очень скоро затеяла такую чудовищную склоку, что даже тот шляхтич, которому сломали нос, после драки не досчитался трёх зубов! Три зуба, подумай Марыся, это не шутки! Думаю, нужно внести их в список и требовать от Лосквы компенсации за каждый зуб!
-Да, это разумно, - ответила Тухольская, надо внести в список каждый из выбитых зубов, под отдельным реестровым номером.
-И нос, отдельно, под своим номером! – подняв вверх указательный палец, сказал пан Клоповскиий. – А вот ещё один случай, - оживился начальник департамента мелких обид, когда увидал листок, помеченный красным маркером. – Это было в Своленске, куда прибыл младший наследник короля Пшекослава для охоты на медведя, по приглашению лусских князей, - начал пан Клоповский с оттенками торжественности в голосе, - покинув Кряков, королевич прискакал на Своленщину, где приём ему оказали ужасный, как и можно догадаться, - добавил пан начальник отдела мелких обид, - с ним прибыли многочисленные приближенные, среди которых оказалась и племянница королевского повара Ядвига, девица благопристойная и мечтательная. Она любила гулять короткими летними ночами по лесу, и вот, как-то раз, выйдя в лунный вечер на окраину Своленска, вдыхая запах трав, сосны и бука, случайно оказалась около какого-то сеновала, размечтавшись о чём-то она не заметила как к ней подкрался здоровый рыжий детина, мужлан из деревни, находившейся неподалёку, и, прижав её к бревенчатой стене, начал грязно лапать, а потом и вовсе сорвал с неё одежду, утащил несчастную девицу на сеновал, и почти полночи творил с нею такие гадости, что рассказать об этом нельзя!
Несчастная Ядвига была глубоко оскорблена, очень глубоко, но поначалу не решилась признаться в случившемся, думая, что всё как-нибудь забудется, однако по возвращении в Кряков, она родила сразу троих рыжих младенцев. Ты представляешь, Тухольская, троих орущих гадёнышей, с ярко-рыжими рыжими волосёнками на голове, в точности как у этого потного, грязного мужлана из своленской деревни, который нанёс оскорбление бедной Ядвиге, и разумеется, всему хольскому народу в её лице, за что мы теперь обязательно должны истребовать покаяния и компенсации, причём в тройном размере, в три раза большем, чем за прочие мелкие обиды, - бушевал пан Клоповский, искренне оскорблённый такой тройной подлостью лусского мужика.
-Ужасное событие, - ответила, наконец, Марыся, - но я не стала включать его в список, поскольку во время этой же охоты наш королевич был замечен за…
-А ну замолчи, - прикрикнул пан Клоповский, - молодая ты ещё судить о грехах королевича, ты поставлена подсчитывать обиды и пакости, которые были причинены нам, то есть хольскому народу, а уж всё прочее – не твоё дело.
-Да, я поняла, теперь буду корректнее.
-Вот то-то же, - строго проговорил пан начальник, - давай-ка Тухольская за ум берись, прекращай свою неуместную рефлексию! Бери пример с опытных сотрудников института, вот недавно департамент обид среднего масштаба нарыл в летописях такую обиду, которая, пожалуй, на крупную тянет.
-Правда, я не слышала, - ответила Марыся, стараясь изобразить заинтересованность.
-Ну и зря, а ведь находка их тянет на открытие! Отдел средних обид, проанализировав период так называемой интервенции холяков в Лосковию, нашёл эпизод, за который вполне можно требовать компенсацию с лоскалей! Был у них, у варваров этих, некто Иван Кусанин, который взялся провести хольских военных через лес к молодому царю, чтоб наши славные воины, арестовали этого выскочку, арестовали и казнил, законным образом, на правах победителей, так этот гад, Иван Кусанин завёл несчастных героев в такую непроходимую глушь, в которой они померли! Наших воинов, почти победителей, героев польского войска, подло обманул и уморил! Там лучшие люди Хольши полегли! – убивался пан начальник отдела мелких обид, - думаю, дело пахнет геноцидом, - заметил он, - ведь были уничтожены лучшие, элита хольского народа! Можно доказать, что Иван Кусанин, в нарушении устного договора об экспедиторстве и проводке через лес, подло уморил лучших сынов Хольской земли, которые пришли в Лосковию нести свет просвещения, пришли на поиски славы и воинской удачи.
-За Ивана Кусанина они тоже должны заплатить и покаяться? – немного удивлённая, проговорила Тухольская.
-Разумеется, ну разумеется, о чём разговор, - отвечал пан Клоповский безапелляционно, - платить и каяться, платить и каяться – вот чего им предстоит, они нам за всё ответят, за каждую обиду, за каждый зуб, за каждую пакость, они у нас в ногах валяться будут, им придётся работать на выплату одних лишь компенсаций, они на коленях перед нами ползать станут, они вот у меня где будут, - сжав сухенький кулачок, трясся пан Клоповский.
-Но сейчас лусские гордятся Иваном Кусаниным, почитают его в качестве национального героя, создали культ Кусанина, оперу написали - заметила Марыся.
-Мы заставим их провести декусанизацию, отказаться от подлого культа, выбросить его на помойку истории, покаяться перед нами и заплатить! Не зря же наш институт работает, в поте лица, не зря же составляет полный список обид, чтоб никто из нас ничего, по глупости, не забыл, не простил, и не начал жить без обиды, не начал опять верить тем бредням, будто Спалин и лусские солдаты фактически подарили нам независимое государство, отвоевав территорию у Хитлера, надарили нам земель на западе и северо-востоке, будто чем-то там помогали нам и относились по-человечески. Всё это – наглая ложь, настоящий наш союзник, который и помогает открыть глаза на истинное положение вещей, это – Соединенные Штаты Африки! Только США – наш истинный друг и союзник. Не нужны нам дружеские и уважительные отношения с восточным соседом, нам нужно чтоб лусские унижались перед нами и каялись, чтоб признали весь список обид, которые мы им представим.
Когда пан начальник наконец отпустил Марысю, она была обессилена так, будто всю её выпили изнутри и вытянули всю душу, Тухольская с трудом дождалась окончания рабочего дня, а потом еле-еле доползла до квартиры, даже поужинать толком не сумела и повалилась спать. Едва голова её коснулась подушки, сон сгустился без промедлений и явил свои странные картины. В начале Марыся увидала себя в интерьере каких-то старинных палат, где, в сопровождении охранников, подошла к бородатому царю, но тот вместо приветственных слов, нагло чихнул ей в самую физиономию и дико, заливисто захохотал. Эту картину сменила сцена, развернувшая перед Марысей пьяную драку в стенах какого-то кабака, где девушке, зачем-то выбили сразу три зуба, заодно сломав и нос. Под конец сновидения, Тухольская, и подавно, оказалась у стен Своленского кремля, от которых она пошла прочь, вдоль дороги поросшей соснами и буком, вокруг была светлая летняя ночь, луна горела на небе, будто сумасшедшая, и где-то поблизости уже виднелся бревенчатый остов старого сеновала. Подойдя к нему и размечтавшись, Марыся вдруг заметила, у своего лица, какие-то прозрачно-рыжие завитки волос, блестевшие в безумном лунном свете, а ещё почуяла острый запах потного мускуса, это навалился какой-то мускулистый мужлан, прибежавший из ближней деревни, будто жеребец, бьющий копытом землю от нетерпения.
Молодой рыжий негодяй прижал бедную Марысю, дыхнул ей в лицо, и начал грубо лапать её, хотя она изо всех сил пыталась сопротивляться, в голове несчастной пронеслась мысль, что негодник более всего похож не на жеребца даже, а на мускусного оленя, источающего запах, от которого что-то цокало в голове и вращалось. Девушка подумала, что теперь-то и случится всё самое ужасное, и ни капельки не ошиблась! Рыжий мужлан, за пару секунд, сорвал с неё всю одежду, потом быстро сбросил с себя всё, что на нём было, и крепко ухватив свою пленницу, потащил на сеновал, где повалив, почти полночи творил с нею такие гадости, что проснулась Марыся раскрасневшейся и как никогда понимающей насколько неистово и глубоко мог оскорбить несчастную хольскую девушку тот гадкий обидчик из древней рукописи.
На календаре снова был будний день, значит нужно было позавтракать и топать на работу, в департамент мелких обид. Марыся проверила почту, просмотрела СМС, но от Збышека, по-прежнему ничего не было, ни ответа, ни привета.
По дороге на службу, Тухольская твёрдо решила выпросить рабочую командировку к местам былых обид, и, собравшись с духом, явилась к пану начальнику, поначалу робея, но потом, неожиданно для себя самой, став вдруг такой убедительной, такой аргументированной, что пан Клоповский и сам посчитал, что Марысе неплохо будет поработать в архивах Своленска, полистать страницы источников, попрактиковаться в лусском языке, поискать следы обид на местности, исследовать весь возможный объём сведений. И в этот же вечер Марыся Тухольская выехала в командировку, она хотела увидать эти горемычные, для хольской истории, места, взглянуть на знаменитый Своленский кремль, на эту кроваво-красную средневековую громадину, и прогуляться, в конце концов, светлой летней ночью, при ясной луне, по пригородам Своленска, вдохнуть запах сосны и бука, поглядеть на звёзды, отыскать места, где стоял тот старый сеновал, размечтаться, и окунуться в пучину истории, какая она ни есть, какие бы неожиданные встречи она не предвещала!
Источник: Максим Акимов.
Рейтинг публикации:
|
