Есть в речи, в представлениях людей понятия, порожденные жизнью, но закрепившиеся в языке благодаря литературе. Среди них не только «плюшкин» или «маниловщина», среди них «тургеневская девушка». Все хотя бы смутно представляют, что это такое, хотя для того, чтобы знать это достоверно, надо читать не «Отцов и детей», которых учили в советской школе, а романы «Дворянское гнездо», «Рудин», «Накануне». Теперь Тургенев из программы изгнан вовсе, а напрасно.
Вот что говорят автор и персонажи романа о Лизе Калитиной из «Дворянского гнезда»: «Она и собой хороша. Бледное свежее лицо и взгляд честный, невинный». «Она может любить одно прекрасное». «Она так мило, так внимательно его слушала. Ее редкие замечания и возражения были так просты и умны». «По сосредоточенному выражению ее лица можно было догадаться, что она пристально и горячо молилась». «Она приветствовала его с веселой и ласковой важностью». «Лизе и в голову не приходило, что она патриотка, но ей было по душе с русскими людьми». «Слово не выразит того, что происходило в чистой душе девушки: оно было тайной для нее самой». «Она колебалась, пока сама себя не понимала, но теперь уже колебаться не могла; она знала, что любит, и полюбила честно, не шутя, привязалась крепко на всю жизнь».
Те, кто не читал Тургенева, но знает Пушкина, уже правильно поняли: «Да это ведь то же, что Татьяна Ларина!» Совершенно верно, то же, что Татьяна Ларина Пушкина, и княжна Марья Толстого, и жены декабристов из поэмы Некрасова «Русские женщины», и Ярославна из «Слова о полку Игореве», и девушки из повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие». Это тот русский женский характер, который счастливо и полно представлен не только в литературе, но и в жизни, и является непременной составляющей таких понятий, как народ, менталитет, главные жизненные ориентиры.
Хочется поделиться рецептом красоты от Пушкина и Лермонтова. Великие русские поэты на удивление единодушны:
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей…
Все тихо, просто было в ней…
Это Татьяна Ларина, какой ее увидел Онегин уже в Петербурге.
А вот стихи Лермонтова о Вареньке Лопухиной, которую он любил:
Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
И стан ее не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Однако все ее движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты.
А вот отрывки из писем Пушкина жене, доказывающие, что литература и жизнь — одно.
«Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма, спасибо, но я хочу немножко тебя пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою как за сучкой бегают кобели… Есть чему радоваться! Не только тебе, но и Прасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что я-де большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут…
Теперь, мой Ангел, целую тебя как ни в чем не бывало и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай… Да, Ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкие не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московскою барышнею, все, что не comme il faut, все, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя».
И в следующем письме жене Пушкин пишет:
«Друг мой женка, на прошедшей почте я не очень помню, что я тебе писал. Помнится, я был немножко сердит — и кажется, письмо немного жестко. — Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своими победами тебе нечего. На сердце всякого мужчины написано: «Самой доступной». После этого изволь гордиться похищением мужских сердец. Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно».
***
Как противоположен русский идеал женщины тому, о чем щебечут глянцевые журналы. Впрочем, ничего принципиально нового они не сообщают. В русской литературе есть и их персонажи. Это неотразимая Элен Курагина, это Варвара Павловна, жена Лаврецкого из «Дворянского гнезда», у которой «было много вкуса и очень много любви к комфорту, много уменья доставлять себе этот комфорт». «Не прошло и недели, как уже она перебиралась через улицу, носила шаль, раскрывала зонтик и надевала перчатки не хуже самой чистокровной парижанки». Скандальные истории ее парижских похождений и измен сделали ее печально знаменитой, и Лаврецкий невольно обрадовался известию о ее смерти. Нынешние глянцевые журналы, впрочем, и скандальные похождения классифицируют как шарм.
Старушка Ларина, главная черта молодости которой в том, что «она была одета всегда по моде и к лицу», и ее дочь Ольга были вполне в своем времени гламурны. Об этом надо помнить, чтобы стало понятно, почему Татьяна «в семье своей родной казалась девочкой чужой». А то мне приходилось слышать в классе, что «Татьяна была несколько депрессивна». Это как раз мнение человека, выглянувшего из мира глянцевых журналов.
С одной стороны, все гораздо ближе и понятнее, чем кажется на первый взгляд, с другой стороны, мир изменился по сравнению с девятнадцатым веком. Чтобы сформулировать это точно и коротко, воспользуюсь цитатой из «Писем Баламута» Клайва Стейплза Льюиса, небольшой книги, где наши пороки и слабости изобличаются очень необычным образом. Книжка написана в форме писем-поучений старого черта юному племяннику. Старый черт пишет: «Тут одна девушка недавно молилась: «Помоги мне стать нормальной и современной!» Нашими стараниями это значит: «Помоги мне стать потаскухой, потребительницей и дурой».
***
В школьной программе нет Тургенева, но есть «Кукольный дом» Ибсена. Я очень люблю ибсеновского «Пера Гюнта», а «Кукольный дом» кажется мне пьесой нежизненной, надуманной и странной.
Живет себе идиллическая семья: адвокат Хельмер, его жена Нора, их маленькие ребятишки. Муж обожает жену, вникает в мелочи ее костюма и появления на приближающемся карнавале, но над семейством висит туча: Нора подделала подпись отца на векселе, чтобы получить деньги на лечение мужа, когда тот был болен, а теперь ее шантажируют. Нора со страхом, но и с надеждой ждет момента разоблачения: она не сомневается, что любящий муж возьмет вину на себя, и в этой беде еще ярче засияет свет их взаимного чувства.
Все случилось совсем не так: муж негодует, больше всего он боится того, что скандал сокрушит его карьеру, а когда шантажист в порыве великодушия отдает документ, муж мигом прощает Нору и становится по-прежнему милым. Но Нора не может остаться в доме, где все оказалось кукольным и ненастоящим. Она уходит, несмотря на просьбы Хельмера остаться и начать все сначала. Зрители-читатели рукоплещут решимости Норы и ее бескомпромиссному вызову фальши.
Сколько я ни пытаюсь доказать, что этот поступок Норы кукольнее и безответственнее всего прежде произошедшего, что она в этой ситуации хуже волчицы или медведицы, которые не бросают своих детенышей, у меня всегда остаются пылкие оппоненты. Читатели Ибсена не замечают брошенных детей Норы и радуются, что она отправилась искать свой путь, взрослеть, самоутверждаться, избавляться от роли куклы мужа.
Только в мире, стоящем на голове, можно так крепко позабыть, что главный труд женщины — материнство. Если финал «Кукольного дома» надуман и маловероятен, то самые разные формы ограничения материнства — от всяческих способов не родить до нянек и детских садиков — очень распространены. Женщине кажется, что она выбирает то, что труднее, отказываясь от легкого сидения дома. На самом деле все наоборот.
«Все наоборот». Так называется эссе Честертона, которого мне хочется взять в союзники, — или поспешить в союзники к нему самому.
«Прогрессивные люди вечно твердят, что наша надежда в воспитании. Воспитание — это все. Но если воспитание неизмеримо важно, неизмеримо важна и домашняя жизнь. Все ведет к той простой истине, что домашняя работа — огромна, общественная же — мелка. Иметь дело с одним гораздо труднее, чем с тысячами. Вот от этого и бегут, когда бросают дом ради службы. Большой масштаб создает иллюзию успеха. Уход от частной жизни к общественной — это всегда и непременно переход от трудной работы к более легкой, от великой к более мелкой. Легче выписать квитанции или выдать письма сотне людей, чем обеспечить одного едой, беседой и поддержкой. Легче преподавать историю или географию сотне детей, чем бороться с нравом одного.
Есть и другая иллюзорность, я бы даже сказал — другая безответственность в чисто общественных делах, особенно в учительстве. Учитель сеет семя, мать не только сеет, но и жнет. Учитель редко видит час беды. Но все это — одна из многих граней той же истины. Общественная жизнь не шире, а уже частной. То, что мы зовем общественной жизнью, сложено из кусочков — из встреч, впечатлений, дел; и только частная жизнь берет нас целиком».
Те женщины, которые вынуждены зарабатывать, просто не имея возможности посвятить себя семье, воспримут написанное с горькой иронией. Речь, к сожалению, не о правиле для всех, а о жизненных приоритетах и мало-мальски здравом рассудке. Нельзя рукоплескать выдуманной женщине, которая бросает собственных детей, как бросают фантик. Это уже расчеловечивание, это возведение в идеал абсолютно безответственного, носящегося с собой как с писаной торбой индивида. Страшны мерки, которые современный читатель прикладывает к героине. Материнство, ответственность, долг, милосердие, доверие и надежда вовсе не являются главными. Из современного мира уходит способность видеть и понимать других не как фон собственной жизни, а как тех, кто важнее или хотя бы не менее важен, чем ты.
***
Под конец хочется несколько расширить тему нашего разговора и коснуться не только женщин, а семьи вообще, человека в семье.
Эней Вергилия покидал горящую Трою, держа за руку сына и неся на плечах старого немощного отца. Именно он вполне человек, воплощение той естественной и потому, казалось бы, нетрудной любви и ответственности, теряя которую, мы становимся безо всякого преувеличения хуже животных.
Нам кажется, что проблема отцов и детей, иными словами, непонимание, противостояние, конфликты, в лучшем случае мирное обособленное существование, — это норма, иначе не бывает и быть не может. И, очевидно, поэтому я стала обращать внимание на ситуации, когда этой проблемы не существует.
В романе Достоевского «Идиот» Елизавета Прокофьевна, гениально сыгранная в экранизации романа Инной Чуриковой, живет в кругу своих дочерей — барышень на выданье, и как-то даже в голову не приходит, что ее дочери вежливо ждут возможности остаться без нее. Ее мнения, ее суждения никому не кажутся «несовременными», существует семейно-дружеский круг, и дело не только в этикете, а в искреннем интересе друг к другу.
В «Дворянском гнезде» Тургенева влюбленный в Лизу Лаврецкий не из вежливости, а из сердечного желания заходит поговорить с семидесятилетней Марфой Тимофеевной и приглашает к себе для долгого задушевного общения старого немца-учителя музыки в доме Калитиных.
Наташа Ростова вышла из отчаяния, из собственной глубокой печали по умершему князю Андрею, выхаживая мать, всеми силами души переключившись с себя на нее.
Я могу набрать вороха цитат из литературы вплоть до диккенсовской умилительно смешной глуховатой бабушки, которая необходимейшим образом вплетается в рождественскую идиллию и вспоминает молодость в преддверии свадьбы внучки. А могу обратиться к житейским примерам. Двадцатипятилетний Пушкин во время ссылки в Михайловское бывал у соседей Осиповых-Вульф и приятельствовал не только с молодежью этого дома, но и с их матерью.
Проблема отцов и детей вовсе необязательна, и возникает она в тех случаях, когда ломаются традиции, меняется уклад жизни, жизненные приоритеты. В «Отцах и детях» Тургенева появляется «нигилист» Базаров, который отрицает ценности отцов, вот отсюда-то и конфликт. Так же может возникнуть противостояние между братьями и сестрами, сотрудниками, приятелями.
Мы привыкли к конфликту отцов и детей, потому что наша жизнь и в обозримом, и в историческом прошлом все время разламывается взаимоисключающими приоритетами. Сегодня подмена идеи служения респектабельной «самореализацией» или поисками «драйва» в молодежной субкультуре невиданно усугубляет конфликт поколений, а тургеневскую девушку и многодетную заботливую мать делает белыми воронами.
К счастью, печальные тенденции нашей жизни, во-первых, не всеобъемлющи, а во-вторых, не властны нарушить нашей свободы. «Каждый выбирает для себя».
Ирина Гончаренко
Источник: «Отрок.ua»
