Говоря об идеологии, мы говорим о власти — то есть о реальности. Идеология выражается в тексте, но сама является выражением политической практики власти, без которой она не существует. Ее нужно отличать от пожеланий и обещаний, которые никогда не будут выполнены. Русские исторически готовы голосовать за идеологию, что позволяет говорить о ее развитии и, соответственно, развитии власти.
Идеология, утопия и демократия по-русски
Карл Мангейм определял идеологию как действительное социальное знание, позволяющее править. В противоположность утопии, которая служит — как тоже вполне себе действительное социальное знание — умению подчиняться и терпеть, прежде всего, ради «лучшего будущего». Пусть не нам, так нашим детям. Или детям детей. Или… Такая принципиальная расщепленность, двойственность социального знания соответствует способу организации власти в развитом буржуазно-демократическом обществе. Чем выше степень его олигархизации, тем уже круг тех, кому доступна собственно идеология, тем более «тайное» это знание, хотя самих «формулировок» никто может и не скрывать — по крайней мере, некоторых, если они достаточно защищены от понимания.
Всеобщая представительная демократия соответствует полностью олигархическому строю (он хорошо описан в последней публикации Владимира Якунина «Новый мировой класс — вызов для человечества»), когда решения в принципе принимают несколько человек за сценой, а правительство и парламент просто на них работают. Эта форма организации власти построена исключительно на создании видимости участия во власти, т.е. тотальном обмане и введении в заблуждение целых поколений людей. Именно такую социальную технологию мы пытаемся заимствовать, думая, что она решит проблему воспроизводства нашей власти и наших революций. Дело идет туго, поскольку надуть рядового русского с его все еще историческим личным, семейным и национальным опытом и даже (пока) некоторыми историческими знаниями (в функции социальных) куда труднее, чем глупого, а-историчного американца. Русского нужно специально оглуплять, целенаправленно разрушая исторические основы образования и культуры, искусственно создавая проблемы (невозможность) понимания человеком судеб своей страны, своей большой семьи (от дедов до внуков) и своей собственной. И все равно выходит плохо.
В принципе русские, наверное, согласились бы решать предельно конкретные вопросы на референдумах. То есть в самой демократии — как технике согласования и со-организации жизни и деятельности конкретных живых людей — онтологического зла нет. Как и в Советах депутатов — от «рабоче-крестьянских» до просто «народных». Тут у нас есть даже кое-какая традиция (не английская, конечно). Вот только современная всеобщая демократия, при которой идеология полностью социально невидима, а утопия превращается в светскую веру, имеет мало общего с реальной демократией как механизмом баланса интересов в реальных социальных коллективах.
Светскую веру (она же — социальная массовая утопия) мы уже проходили — в виде коммунизма. Так что происходящее нам что-то очень напоминает. Поэтому русскому невозможно «продать» кандидата, как учат нас американские политтехнологи, чтобы избиратель «заплатил» своим голосом. Русский избиратель — не дурак. И «впарить» ему мертвого осла уши, неизвестно откуда и как взявшегося хапугу (вот она где, история!) невозможно. И что сделает русский? Да он лучше сам продаст свой голос хоть за что-нибудь осязаемое. Да-да, как тот самый ваучер (вот тут начинается политтехнология по-русски). И участвовать во всеобщем обмане в качестве лоха не станет. Он предпочел бы сам обманывать — раз обманывают его.
Но в принципе разница между русской и американской всеобщей демократиями невелика. Американцы рады обманываться, а русских обманывают с их вынужденного согласия и при их соучастии. Исключение составляют как раз выборы президента Путина, поскольку вот тут включились механизмы реального референдума по поводу некоей конкретноисторической властной реалии. О ней и пойдет речь. А также о том, может ли она быть представлена идеологически, зачем и как, можно ли без этого обойтись, а если нет, то в чем, собственно, заключается эта идеология.
Революция Путина
Первое, что следует зафиксировать: само намерение президента выдвинуть идеологию своего правления — или наше желание ее услышать, или хотя бы вычитать между строк Послания, выспросить на пресс-конференции — само по себе радикально конфликтно по отношению к типовому устройству олигархической власти, установленной и в России. В здравом уме и твердой памяти никогда элита (даже не правящий класс, элита на порядки уже и компактней) не станет рассказывать всему остальному быдлу, которым она правит через механизмы всеобщей демократии, как устроена реальная власть и реальная деятельность власти, ее реальные цели и интересы, как реально устроено правление. Только утопия, утопия и еще раз утопия, в которую быдло обязано верить. Только так.
Этот принцип органично связан с либеральным требованием полностью деидеологизировать государство. Государство реально, и утопия к нему «не клеится», только идеология. Государство не только реально, но еще и видимо — в отличие от олигархической власти, которая реальна, но всеми силами стремится оставаться невидимой. Государство, манифестирующее идеологию, обнаруживало бы и реальную власть. Это недопустимо, да и не годится олигархическая идеология для публикации.
Так что заявив — или намекнув — об идеологическом характере своих тезисов, президент, хочет он того или нет, начинает войну против олигархического правления, которое у нас сосуществует и сожительствует с правлением президентским. Они, как сиамские близнецы, используют одни и те же органы, как говорится, «один пьет — другой хмелеет» и так далее. Такое состояние не может быть стабильным, оно сугубо временное.
Тщательно скрываемая, по существу, тайная идеология олигархического правления уже из-за самого этого статуса глубоко нечестна и аморальна. Поэтому олигархическое правление пытается навязать утопическое представление о том, что мораль (правда, честность) не может и не будет в утопическом будущем характеристикой власти, что закон выше морали. Системный прием утопической манипуляции в том и состоит, чтобы объявить нечто реально существующее утопией, и наоборот. Если белое — это черное, то черное — это белое.
В любом обществе власть так или иначе формирует закон, меняет его или обходит, опираясь на оставленные в нем зазоры. Поэтому любая власть выше закона. Это идеология. Обратное — утопическое представление. Но это не значит, что нет ничего реального, «посюстороннего», как говорил Маркс, что выше власти. Мораль и культура вообще — выше власти, позволяют трансформировать власть. В этом и состоит история и подлинное значение так называемых «ценностей».
О неизбежности апелляции к «красному проекту»
Идеология, которая манифестирует себя, честная и моральная идеология, которая не боится тех, кто должен подчиняться, дающая основания власти и одновременно достоверно предъявляющая каждому действительное устройство этой самой власти, не оставляющая места утопии, во всяком случае, исторически свертывающая утопию, сужающая пространство ее существования, — это страшная сила. Собственно, это новая и еще не сложившаяся в истории сила.
Исторически власть сначала основана на прямом насилии и военной функции. Потом на нужде и нищете — и экономически принудительном труде. По мере создания сытого социума — на заблуждениях и утопии для потребителей. Власть, которая не скрывает своего истинного лица, которой подчиняются не из-за репрессий, не из-за нужды, не из-за светской веры, — это новый шаг развития, историческое будущее человечества. Которое, возможно, наступит — если мы его создадим своими усилиями.
Первым таким усилием был советский проект. Или красный имперский, как угодно, — это синонимы. Основания власти предъявлены всем. Войти во власть может каждый. Но нужно принять ее основания и заплатить за них жизнью. Принцип неограниченной ответственности обязателен. Власть осуществляется открыто открытым же политическим сословием, войти в которое может каждый, хотя не каждый захочет.
Советский проект — как наш, русский проект — возникает как трансформация, перерождение и отрицание заимствованного западного левого проекта. Левый проект — это идея анархии, идея коммунизма, идея революции, идея уничтожения государства. Своим утопическим содержанием он мало отличается от либерального проекта. Они близнецы-братья. Коммунистический проект как реальность не пережил гражданской войны — вместе с практической общностью жен и имущества.
Красный проект есть последовательное сворачивание левой, революционной практики вместе с ее гигантской утопической составляющей в пользу реального социализма и строительства народной империи. Однако избавиться от светской веры красный проект не смог. Что его в конечном счете и убило.
Тот, кто ненавидит советскую власть, должен ненавидеть и Путина. И на деле так оно и есть. Перемирие носит вынужденный характер. То, что заведомо относится в дискурсе Путина к идеологии по понятию, к ее ядру, — принцип единства суверенитета России и ее лидерства, то, что является публичным основанием его личной власти, — именно это ненавистно олигархическому
правлению ровно в той же степени, что и существование СССР, советской империи России. Антисоветизм и русофобия — одно и то же явление.
Танцы с волками
Находясь в вынужденном компромиссе с олигархическим правлением, президентское правление просто не может развернуть идеологию полного цикла государственного строительства. Даже если бы имело ее. К идеологическому посылу щедро добавлена утопическая мишура. Для скрытности спецоперации. Но утопия маскирует неизбежно не только тактику правителя, но и саму идеологию президентского правления, создает в ней разрывы и дырки.
Так что дело не в том, что из нужного и благого в Послании (и других текстах Путина, на которые он сам ссылается) будет сделано, а что нет, что «реализуемо», а что «нет». Такой вопрос вторичен и имеет смысл по отношению уже к действительному плану деятельности. Первый же вопрос совсем другого рода: что у Путина действительно есть в плане идеологии, а чего нет, и какова его собственная техническая утопия. В чем Путин вынужден идти на утопические уступки олигархическому правлению — и что мы увидим, если удалить эти слои неправды. И когда этот противоестественный союз лопнет, не выдержав противоречий. Поскольку утопия эта — не от той идеологии. Вообще идеология — не план и не обещание. Все это уже «нижележащие», подчиненные слои мышления и деятельности. Идеология, тем более еще пока «недосозданная» историей публичная идеология власти, за которую мы и уважаем Путина, выражает уже действующую волю, формирующую и трансформирующую власть. Обещаниям и надеждам, равно как и ожиданиям, тут не место.
Идеология суверенитета у Путина есть. Поскольку есть деятельность по его защите. Идеологии лидерства пока нет, поскольку она невозможна без идеологии экономического развития и создания нового жизненного уклада. И здесь проходит невидимая и хорошо укрепленная линия олигархической обороны.
Путин в собственном посыле вынужден довольствоваться пока собственной утопией лидерства, апеллируя к хорошо известным абстракциям прогресса, которые обещают лидерство в обмен на что-то «новое», «эффективное», «научное», «технологичное». Естественно, что утопия не отвечает на вопрос, откуда все это возьмется, сколько будет стоить, кто нам это позволит. Не потому, что ответа нет, что это проблема, а потому что отвечать нельзя — нет соответствующей деятельности. Идеология лидерства возможна, но это революция для сложившегося распределения власти. Появление экономической и подлинно лидерской идеологии у Путина недопустимо для олигархического правления.
Миф о капитале: «…лег у истории на пути»
Нет у нас экономической деятельности, направленной на лидерство, — по политическим причинам. Причем внешние причины в этом вопросе смыкаются с внутренними. Поскольку мир мы пока не грабим: и не дают, и не в традициях это как-то. А экономика при этом обязана генерировать появление новых олигархов. Так что длинные инвестиции с рисками реальной деятельности, да еще и с распределением реальной отдачи между широкими слоями населения, которые в эту деятельность должны быть вовлечены, просто не позволят получать олигархические сверхдоходы от экономики.
Поэтому такие инвестиции в инфраструктуру и новый производственный капитал, создающие жизненные условия для растущего населения, то есть собственно национальное накопление, просто невозможны при олигархическом правлении. Как говорил герой О'Генри, «Боливар не вынесет двоих». И не важно, будут ли эти инвестиции государственными, частными или в частногосударственном партнерстве. Или в государственно-частном. Это вопрос уже управленческий, а не политический. Все будут решать реальные отношения власти, их содержание, а не форма осуществления.
Где остановилось хозяйственное (инвестиционное) развитие СССР, чего советское государство не сделало такого, что вывело бы людей на улицы, чтобы защитить его как единственно пригодное место своей жизни? Какие программы (теперь их называют «дорожными картами») он не реализовал? Если отбросить конъюнктуру рухнувших цен на нефть и военно-мобилизационную нагрузку как факторы сдерживания, чего не смог СССР сделать структурно, пусть и дефицитно? По большому счету это две программы: продовольственная и жилищная. Возможно, что следует двигаться с того места, где мы остановились в «прошлый раз». Возможно, к этому нужно добавить лекарственную программу, восстановление изношенных городских коммуникаций и других старых технологических инфраструктур. Если мы и вправду собираемся строить дороги, то необходим и свой автопром полного цикла. Управленческих проблем здесь нет, только задачи — то, что в принципе имеет решение.
А вот политическая проблема есть. Сегодня наша экономика системно настроена на выживание только сверхприбыльных предприятий. Которые к тому же находятся в частных руках. Эти предприятия черпают свою сверхприбыль из национального хозяйственного тела, которое неизбежно худеет. Успех отдельных предприятий вовсе не равен успеху страны, тем более не означает ее лидерства. Может получиться как раз наоборот — двадцать успешных предприятий угробят страну в целом. И будут себя комфортно чувствовать в новом глобальном мире без России.
Да, чтобы развить любую хозяйственно значимую деятельность, нужно сконцентрировать ресурсы. Эта функция у нас теперь поручена капиталу, раньше ее выполняло государство. Эффективнее ли это? Допустим. Однако чтобы после акта развития (если это вообще был он, а не банальное присвоение ресурсов) обеспечить воспроизводство деятельности, необходимо распределить эффект, вновь созданные ресурсы. Эту функцию капитал сам исполнять не способен, а олигархический не будет способен в принципе.
Капитал как способ концентрации ресурсов должен быть уравновешен не менее мощными механизмами распределения и вовлечения в деятельность. Об этом пока нет и речи. Утопические рассуждения о «социальной ответственности бизнеса» не в счет. Распределяться должны не только материальные, потребительские блага, но и деятельность. А капитал целенаправленно формирует членов социальной распределительной системы как иждивенцев. Иначе он не может. Он не может допустить деятельного соучастия этих массовых социальных агентов в своей деятельности — тогда бы он стал зависеть от них. Поэтому схема конвейера (тейлоровского расщепления труда на элементарные операции) остается главным принципом отношения капитала к труду, способом его властного контроля и снижения его стоимости.
Как справедливо указал Джованни Арриги, ссылаясь на Адама Смита, для страны в целом к росту богатства народа ведет развитие специализации деятельности самих предприятий, но не человеческого труда внутри них. Специализированный рабочий, доведенный в пределе до абсолютно заменимого исполнителя одной операции, — это моральный и социальный урод, не заслуживающий того, чтобы ему платили. Капитал склонен развивать деятельность за счет деградации труда, чтобы исключить необходимость распределения. Как же быть при этом с инвестициями в человека? Ведь они — вовсе не утопия, а крайне необходимая для реального лидерства политика. Как мы собираемся развивать труд, а не только капитал, чтобы совершить экономический и хозяйственный скачок? Нет ответа. Ответ не будет найден, пока мы не признаем, что рыночная экономика может быть и некапиталистической, то есть не подчиненной как основной цели самовозрастанию капитала, а подчиненной процессу долговременного накопления жизненных и деятельностных условий и инфраструктур, то есть развитию территории. Именно противоречие между реальным накоплением как основным хозяйственным процессом и самовозрастанием капитала — фикцией, которая пытается подменить собой реальность накопления, — лежит в основе глобального кризиса. Это противоречие неразрешимо, пока мы станем рассматривать (и создавать) капитал исключительно как инструмент социальной инженерии. Но это будет уже не капитализм. Но разве идеологический капитализмлидер еще жив? Разве все еще побеждает сильнейший капитал, а проигравшие подвергаются безжалостному банкротству? Как-то не очень убедительно это звучит на фоне североамериканской и европейской эмиссий, общемировой финансовой пирамиды, национализации проторговавшихся банков…
Все заклинания об экономическом росте ничего не дают для разрешения этого противоречия. В основе концепции экономического роста лежит идея создания фиктивных потребительских циклов (а значит, и фиктивных, сверхизбыточных финансов). Либо за счет сокращения их цикла во времени — у предметов сознательно сокращается срок службы на порядок, либо путем создания предметов, без которых вполне можно обойтись, например, таких, которые «тают во рту, а не в руках», при всех симпатиях к этим братишкам из рекламы. Кроме того, в экономический рост входит всевозможный навязчивый и дорогостоящий сервис, вообще не оставляющий после себя материального следа.
В любом случае интенсификация и мультипликация потребления, даже если исключить его фиктивную и нерациональную составляющую, никак не организуют накопление. В целом фиктивный объем валового национального продукта нужен, чтобы изъять фиктивную же денежную массу, свободную от ограничения каким-либо эквивалентом (от обеспечения), и передать ее в точки концентрации — олигархическому правлению. Идея экономического роста — это та же идея самовозрастания капитала, когда вся национальная экономика объявляется капиталом. Нетрудно догадаться, кто его политически представляет — сверхкрупные собственники.
Задание на сегодня
Здесь мы можем остановиться. Безусловно, у Путина есть экономические «задумки». И даже заделы: «Северный» и «Южный» потоки — это реальность накопления. Возможно, ею станет осуществляемый проект Сочи. Однако в целом экономической власти у Путина пока нет. И соответственно, нет пока экономической идеологии. Ее место в общественном сознании вопреки собственной путинской утопии лидерства занято политически чуждой Путину утопией приватизации (экономической самодостаточности собственности), принадлежащей олигархическому правлению. Что соответствует логике компромисса при неизбежном сожительстве.
Компромисс власти воплощен и в структуре пресловутого «тандема», и в непростых, но неизбежных отношениях разотождествления Путина с «Единой Россией». В плане идеологической оценки легальный процесс в отношении Министерства обороны имеет принципиальное отношение не как «борьба» с мифической коррупцией, а как шаг в направлении установления экономической власти. Логично, что он происходит в сфере собственных полномочий президента. Правильно было бы сначала разобраться со своими. И параллельно замещать представление об экономических чудесах «от собственности» осмысленными представлениями о необходимости и реальных механизмах лидерства, пусть и с отложенной системной реализацией, но охраняемыми пилотными проектами Сейчас фундаменталистское требование либералов удалить государство из экономики полностью выполнено. Да, сохраняется государственный контроль за добычей сырья. Любопытно, что это положение дел и принято называть зловещим термином «сырьевая экономика». Она ужасна, она опасна, но она единственная, которая есть, ею мы и живы. При этом доходы от нее государству использовать запрещено, они «стерилизуются» и отдаются в безнадежное «взаймы» гегемону. Что же, вот пусть либеральное правительство и напоит, и накормит, и пенсию заплатит, ведь у него все для этого есть. С пенсией, правда, уже получилось как-то нехорошо…
Сложившийся вариант соотношения верховной власти и правительства немножко украинский, в духе раннего Кучмы, но, видимо, неизбежный. Подождем, пока джентльмены навернутся, ведь в такой экономике ничего не рождается без мощной накачки ресурсами извне. А мы пока сами — завтрак туриста. Надеюсь, что у нас есть не только тактика, но и стратегия. Что мы сумеем сделать олигархическое правление явным и тем самым доступным политическому воздействию. Однако надо отдавать себе отчет, что это ставка на углубление кризиса. Политические риски в этом случае возрастают.
Источник: odnako.org.
Рейтинг публикации:
|
