Российское правительство то и дело призывает крестьян самостоятельно торговать на городских рынках, дабы не зависеть от произвола перекупщиков. Тем не менее за базарными прилавками стоят в основном люди, чей вид не дает ни малейших оснований считать их причастными к труду на земле.
 В том, что наши крестьяне сами не торгуют на рынках, обычно винят мафиозное объединение интересов спекулянтов и правоохранителей. Но причина гораздо глубже. Она чисто экономическая — а потому неодолимая. Разделение труда повышает его производительность.
Если крестьянин будет тратить время на поездки в город, на стояние за прилавком, он окажется вынужден уделять меньше сил и внимания уходу за своими угодьями, за инструментами — словом, произведет куда меньше. Даже если сам он выручит несколько больше — обществу в целом его самодеятельность куда менее выгодна, нежели выделение особой касты торговцев.
Сами торговцы тоже немало выгадывают от своих усилий. Хотя бы потому, что один посредник может взаимодействовать сразу со многими производителями и потребителями. Значит, через его руки проходит куда больший товарный поток, чем через каждого из его контрагентов. Даже если сам он за свои услуги возьмет весьма скромную долю общей цены — масса его прибыли окажется вполне ощутимой.
Раз у посредника много партнеров, ему куда легче добиться монополии, чем любому производителю или потребителю. В самом деле: спрос может быть слишком велик, чтобы его удовлетворил один изготовитель, — но торговцу, не нуждающемуся в значительных производственных мощностях, мало что мешает развернуть свою сеть на весь доступный рынок.
Монополия же — прежде всего возможность наращивать цену по собственному произволу. Значит, посредник способен разбогатеть быстрее любого из обслуживаемых им производителей.
Со школьной скамьи нам памятно английское огораживание — изъятие общинных земель в частное владение (в основном под пастбища для овец: в ту пору в Англии стремительно развивался экспорт сперва шерсти, затем изделий из нее). Крестьянское хозяйство не могло эффективно действовать без общих лугов и лесов. Изрядная часть английских земледельцев разорилась. Многие из них умерли с голоду, остальным пришлось нищенствовать. Одновременно были приняты жесточайшие даже по тому времени законы против безработных, благодаря чему согнанные с земли бедняки оказались вынуждены наниматься к кому угодно на любых условиях. Нарождавшийся класс промышленников оказался на века вперед обеспечен дешевыми и бесправными рабочими руками.
В целом же перед изобилием жертв огораживания меркнут все ужасы отечественной коллективизации, включая сопряженный с нею голодомор. По всей хлебородной Руси — включая Украину и север Казахстана — умерло тогда (по самым высоким оценкам) 4–5 миллионов человек, то есть около 2,5–3% населения страны. Еще 10–20 миллионов перебрались в город (где, впрочем, были в ту пору необычайно востребованы: страна стремительно создавала мощную промышленность). Относительная доля жителей Англии, чьи судьбы искалечило огораживание, куда больше.
Кстати, Уинстон Черчилль рассказал в мемуарах, как Сталин в личной беседе жаловался: для него шедшая в тот момент Великая Отечественная война не столь ужасна, как память о коллективизации, ибо в 1930-х пришлось сознательно ущемлять интересы многих миллионов сограждан. Ссылаясь на эту мемуарную запись, наши ультралибералы объявляют Сталина убийцей крестьян, хотя Черчилль ничего подобного не писал.
Огораживание считают отправной точкой английского могущества. Но пройти от этой точки пришлось немало. Главными шагами оказались два запрета. Сначала стало невозможно вывозить просто шерсть: пришлось развивать валяние войлоков и сукон, прядение, ткачество — то есть промышленность. Затем выдвинутый буржуазной революцией правитель Оливер Кромвель в 1651 году издал Навигационный акт, почти исключающий внешнюю торговлю на неанглийских судах. Привилегию обрели посредники между английской экономикой и остальным миром. Тогда и стала Британия править морями.
Заметим: британскому морскому владычеству пытались в ту пору всерьез противодействовать только Нидерланды, до того — еще будучи в составе Испанской империи — закрепившие за собою львиную долю морских грузоперевозок. Прочие морские державы особо не сопротивлялись: им куда важнее была стабильность грузопотоков, нежели адресат платы за фрахт.
На рубеже XIX–XX веков два адмирала — американский Альфред Тайер Мэхэн и британский Филип Коломб — обобщили мировой опыт и создали теорию морского владычества. В соответствии с ней держава, контролирующая мировой океан, может в любом конфликте опереться на хозяйственную мощь всего мира. Ей даже не обязательно торговать, как во времена Кромвеля, самой, а достаточно взять на себя охрану морских конвоев. Ее противник окажется вынужден дезорганизовать морские — самые дешевые и объемистые — перевозки, а потому восстановит против себя даже немалую часть нейтралов. Вот сколь важны бывают посредники!
Торговые посредники с незапамятных времен изучали вкусы своих клиентов. А порой и формировали их, приучая то европейских рыцарей к шелкам и пряностям, то индийских раджей к шотландскому виски… В нынешнем информационном мире эта роль посредников явно необходима. Но чем острее потребность, тем проще злоупотребить ею.
Французским словом marchand («торговец») за пределами франкоязычного мира именуют продавцов объектов искусства. Не один живописец жаловался: маршан не рекомендует ему экспериментировать, варьировать жанры и стили. Раз уж манера стала привычна покупателям — от добра добра не ищут. Стабильность продаж превыше свободы творчества. А хочешь что-то в себе изменить — прежде всего меняй маршана. Если, конечно, кто-нибудь из этого почтенного сословия захочет сотрудничать с возмутителем спокойствия.
Сходная обстановка и в других отраслях массового искусства. Скажем, музыкальные продюсеры, выстроив группы вроде «На-На» и «ВИА Гра», тасуют исполнителей по своему усмотрению — лишь бы общий контур (от фанерного звука до поющих стрингов) не менялся. Иной раз даже имя исполнителя оказывается собственностью посредника между ним и зрителем: Виктор Николаевич Белан даже после победы на Евровидении может в очередной раз оказаться под судом, ибо товарный знак «Дима Билан» вроде бы принадлежит наследникам его покойного продюсера Юрия Айзеншписа.
Радио и телевидение отгораживается от всего творческого жестким понятием «формат». Понять финансистов и техников можно. Новому певцу бывают нужны десятки выступлений, чтобы прочувствовать аудиторию и приучить ее к себе. А на отработку технологии большой передачи уходят иной раз многие годы. Так, брэнд «Что? Где? Когда?» оценивается в десятки миллионов долларов — ведь в шлифовку нюансов придуманного Владимиром Яковлевичем Ворошиловым способа демонстрации коллективного мышления вложены многие сотни часов бесплатного в советскую эпоху эфирного времени. Не удивительно, что нынче не только форматы ток-шоу, но и сюжеты сериалов чаще покупают на Западе, где они уже обкатаны. А если что-то в покупке заточено под зарубежные реалии — проще подстроить вкус аудитории под шаблоны вроде закадрового хохота, нежели добиваться от зрителя естественной реакции.
Мало кто из посредников готов выискивать штучный товар, а под него — штучного потребителя. Ориентироваться на массовую, стандартную аудиторию проще и выгоднее: неизбежные накладные расходы раскладываются на большее число продаж.
Лишь сейчас постепенно формируются технические средства, позволяющие производителю и потребителю напрямую — без посредника — находить друг друга, выяснять возможности и потребности. Надеюсь, в дальнейшем они сложатся в новый рынок, где — как в древние времена искусных мастеров и тонких ценителей — источником богатства станет разнообразие.
Пока же надлежит помнить: диктатура посредников — это диктатура посредственности.
Источник: offline.business-magazine.ru.
Рейтинг публикации:
|
