При любой поездке в Азию даже если Китай не входил в маршрут, он стоял на повестке дня. Высшим приоритетом было улучшение отношений с Пекином в военной области. Впервые я приехал в Китай в конце 1980 года вместе с тогдашним директором ЦРУ Стэнсфилдом Тёрнером для выполнения соглашения 1979 года между Джимом Картером и Дэн Сяопином о начале сотрудничества в области технической разведки против Советского Союза (для замены радиолокационных станций на севере Ирана, потерянных ЦРУ после революции 1979 года). Эти необычайные отношения длились непрерывно на протяжении десятилетий в результате взлётов и падений в политических отношениях двух стран. Будучи министром обороны, я хотел построить аналогичные отношения на военной арене, то есть в значительной степени защищённые от политических разногласий. Прежде всего, я хотел начать диалог по таким деликатным вопросам как ядерная стратегия, а также планирование на случай чрезвычайных ситуаций в Северной Корее.
Я был убеждён, что затянувшийся диалог между Вашингтоном и Москвой в течение многолетних переговоров по контролю над вооружениями привёл к большему пониманию намерений обеих сторон и осмыслению проблем в области ядерных вооружений; я считал, что этот диалог помог предотвратить недопонимание и просчёты, которые могли привести к конфронтации. Во время своего визита в Китай в 2007 году я пытался заложить основу для подобных отношений. Мои китайские хозяева и я решили в то время использовать предыдущие совместные обмены с довольно амбициозным списком инициатив: от обмена офицерами между нашими военными учебными заведениями до открытия прямой телефонной связи между министрами и начала расширения стратегического диалога. Однако было ясно, что китайские военные лидеры реального диалога опасались.
Тёплая и непринужденная встреча с будущим лидером Китая, вице-президентом Си Цзиньпином. Мы совсем справа; остальные: посол США в Китае Джон Хантсман, четвёртый справа, и мои сотрудники.
В течение последнего года администрации Буша удалось продвинуться ненамного. Отношения были омрачены в октябре 2008 года, когда Буш 43 объявил о продаже оружия на несколько миллиардов долларов Тайваню. Всё только ухудшилось в марте 2009 года, когда корабль американских ВМС «Импрекейбл», океанское разведывательное судно, подверглось агрессивному преследованию китайских лодок в Южно-Китайском море. Это был серьёзный инцидент, и потенциально опасный, как из-за китайских действий, так и из-за того, что китайцы в результате этих действий были убеждены, что мы не имеем права находиться в этих водах. Позднее мы пришли к выводу, что этот шаг был предпринят Национально-освободительной армией (НОАК) Китая без ведома гражданского руководства в Пекине; мы были уверены в том же самом в случае с испытанием их противоспутникового оружия несколько ранее. То и другое вызывало тревогу из-за явно независимого поведения НОАК. Тем не менее, по большей части визиты военных и гражданских представителей более низкого уровня и обмены продолжались в 2009 по плану. Нашим главным собеседником был генерал ВВС НОАК Ма Сяотянь, заместитель начальника генерального штаба. Или, как мы его называли «укротитель варваров» — нас. На протяжении нескольких лет я много с ним контактировал.
Во время моего визита 2007 года я пригласил высокопоставленных китайских военных в Соединённые Штаты. 26 октября 2009 года генерал Сю Цайхоу, заместитель председателя Центрального военного совета Китая, наконец, приехал. Я принимал его с делегацией за обедом в летнем коттедже, которым некогда пользовался президент Линкольн, в нескольких милях от делового центра Вашингтона. В комнате было полно народу, и то, как были рассажены гости, дало мне только одну возможность переговорить с Сю наедине. Я поднял вопрос Северной Кореи. Углубился в некоторые детали насчёт риска нестабильности на полуострове и опасности её коллапса как для Китая, так и для южнокорейцев, и сказал, и сказал, что у нас есть взаимный интерес к откровенному диалогу о том, что мы оба сделаем в таких обстоятельствах, в том числе о том, как обеспечить сохранность ядерного оружия и материалов Севера. Ясно было, что я вторгся в зону комфорта Сю, всего лишь затронув эти предметы. «Спасибо за Ваши мнения о Северной Корее», — вот и всё, что он сказал мне в ответ. Мы обсудили возможность моего повторного визита в Китай в 2010 году, но как всегда, китайцы дали понять, что все договорённости в наших отношениях будут отменены, если мы продолжим продавать оружие Тайваню. Тем не менее, наши официальные заявления по большей части были позитивными, хотя бы для того, чтобы сохранить хорошую атмосферу для визита Обамы в Китай в следующем месяце.
29 января 2010 года администрация Обамы объявила о продаже вооружений Тайваню на более чем 6 миллиардов долларов, включая системы ПРО «Пэтриот», вертолёты, системы связи для их боевых самолётов F-16, минных тральщиков и другого оборудования. Все знали, что последует жёсткая реакция со стороны Китая. Как и в команде Буша, мы пытались найти наилучший баланс между выполнением своих обязательств перед Тайванем и сохранением критически важных отношений с Пекином. Поскольку то, что мы подали Тайваню, можно было обоснованно назвать «оборонительными вооружениями», мы считали, что сможем минимизировать ущерб в наших отношениях с Китаем; и нам это удалось. Хотя эта сделка снова заморозила отношения между нашими военными.
Самой заметной жертвой стал мой визит в Китай. Генерал Сю пригласил меня с ответным визитом в 2010 году, но после объявления об оружейной сделке с Тайванем в типично китайской манере он дал понять, что я нежелательный гость, но он хотел, чтобы визит отменил я, чтобы избежать дипломатических осложнений. Более чем из вредности, я время от времени той весной заявлял, что по-прежнему планирую совершить этот визит. Наконец мы получили официальное сообщение из Китая, что мой визит в июне был бы неуместным. В прессе было раздуто много всего из этого «оскорбления» и его последствий для более широких двусторонних отношений.
В начале июня я отправился в Сингапур на Азиатский саммит по безопасности «Шангри-ла», ежегодно организуемый лондонским Международным институтом стратегических исследований. Заседания были скучными, но конференция собрала представителей военного командования из всей Азии и предоставила хорошую возможность обговорить многое в области двусторонних отношений, а мне — выступить с большой речью. Поскольку мой отменённый визит в Китай вызвал много слухов на конференции, я решил сделать его — и более широко двусторонние отношения — главной темой своего выступления.
Заместитель начальника генерального штаба НОАК генерал Ма, представляющий Китай, сидел в переднем ряду. Я напомнил обширной азиатской аудитории, что президент Обама и Сю в ноябре прошлого года договорились «продолжать прочные и надёжные отношения в оборонной области» между двумя странами. Я продолжал о том, что ключевые слова здесь «прочные» и «надёжные» — а не такие отношения, прерываемые и подверженные капризам политической погоды. Разрыв китайцами отношений между двумя нашими странами из-за продажи оружия Тайваню, сказал я, не имеет смысла: «Во-первых, продажа Соединёнными Штатами оружия Тайваню не является чем-то новым….во-вторых, США годами демонстрировали максимально публично, что мы не поддерживаем независимость Тайваня… Наконец, поскольку ускоренное наращивание военной мощи Китая в основном сфокусировано на Тайване, поставки американских вооружений — это важная компонента поддержания мира и стабильности в отношениях между сторонами и во всём регионе». Я указал, что продажа вооружений Тайваню не препятствует ни более тесным американо-китайским политическим и экономическим связям, «ни более тесным связям в других сферах безопасности, представляющих взаимный интерес… Только в военной области прогресс по критическим вопросам взаимной безопасности оказался заложником чего-то, что, честно говоря, не является чем-то новым».
Во время ответов на вопросы один отставной генерал НОА агрессивно педалировал вопрос о продаже оружия Тайваню. Я отвечал, что к тому времени, когда мы в 1979 году нормализовали дипломатические отношения, китайцам было хорошо известно, что продажи оружия Тайваню будут продолжаться. Он парировал, что в 1979 году китайцы мирились с поставками оружия Тайваню, потому что «мы были слабыми. Теперь мы сильны».
Пресс-брифинг на борту E4B по пути в Сингапур. Переоборудованный «Боинг 747» получил у команды прозвище «Большая грудинка» за мою любовь к барбекю, которое часто подавали на его борту.
Наверное, самой важной из моих встреч наедине в Сингапуре была встреча с президентом Южной Кореи Ли Мён Баком. Мне действительно нравился Ли; он был вдумчивым, реалистичным и очень про-американским (полной противоположностью своего предшественника президента Но Му Хёна, с которым я встречался в ноябре 2007 года и решил, что он анти-американски настроен и, наверное, слегка ненормален. Он заявил мне, что величайшая угроза безопасности в Азии это Соединённые Штаты и Япония). Чуть более двух месяцев ранее, 26 марта северокорейцы в ходе наглой провокации потопили южнокорейский военный корабль «Чеонан». Ли сказал мне, что он предостерёг китайского премьера, что Север должен «ощутить последствия». Я сказал, что бездействие поощрит преемника Ким Чен Ира показать военным, что он силён и ему всё может сойти с рук. Ли согласился и сказал, что ООН нужно ввести экономические и дипломатические санкции против Севера и что нам нужно провести военные учения для демонстрации силы. Я ответил, что мы уже обсуждаем дальнейшие учения, но Соединённые Штаты готовы следовать в его фарватере касательно сроков учений и их характера. Ли был непреклонен в том, что не речи быть не может о возвращении за стол шестисторонних переговоров по северокорейской ядерной программы «до тех пор, пока они не признают своего проступка и не денонсируют его». Я согласился:
«Возобновление шестисторонних переговоров будет рассматриваться как награда, последовательность должна быть такая — сначала последствия, а затем переговоры».
В своих спорах с соседями Китай всегда предпочитает иметь дело с каждой страной отдельно. Таким образом её легче запугать. Поэтому Соединённые Штаты ищут возможности поощрять страны региона для решения этих споров проводить совместные встречи, в том числе и с Китаем. Администрация Обамы была особенно активна в этом направлении, включая наше собственное участие там, где это было возможно. Ведущую роль тут играла госсекретарь Клинтон. Крупным шагом вперёд в этом направлении был её запланированный официальный визит во Вьетнам в июле 2010 года, за которым тут же последовало её участие в региональном форуме Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в Камбодже (где её комментарии о спорах в Южно-Китайском море и многосторонняя критика агрессивного поведения Китая удивили и разозлили Пекин). Когда я присутствовал в Сингапуре на конференции Шангри-Ла, мой вьетнамский коллега пригласил меня в Ханой в октябре для участия в расширенной встрече 10 министров обороны АСЕАН, плюс министры обороны Австралии, Китая, Индии, Японии, Республики Корея, Новой Зеландии, России и Соединённых Штатов. Поскольку я знал, что Хиллари в июле собирается во Вьетнам и Камбоджу, я посчитал, что в Вашингтоне не будет возражений, если я приеду позже в этом году, и я принял приглашение сразу же. Это как раз такой форум, какие мы стремились поощрять.
После встречи в Сингапуре я полетел в Азербайджан, чтобы попытаться укрепить его участие в нашем маршруте снабжения через Центральную Азию — Северной распределительной сети. Я никогда раньше в Баку не был, но знал довольно много о его истории. Президент Азербайджана Ильхам Алиев правил нефтеносной страной на Каспийском море твёрдой рукой, как правил и его отец Гейдар Алиев. Гейдар руководил Советской Социалистической республикой Азербайджан 18 лет, прежде чем Михаил Горбачёв в 1987 году отправил его в отставку за коррупцию и исключил из советского Политбюро. Он вернул влияние после распада Советского Союза и занимал пост президента Азербайджана с 1993-го по 2003 год; затем во владение вступил его сын. Фактически Азербайджан был семейным предприятием. Я встретился с Ильхамом в огромном дворце и передал ему письмо от президента Обамы, в котором подчёркивалась важность отношений для нас и наше желание их расширять. Ни письмо, ни я не упоминали о правах человека. Азербайджанцы в основном жаловались на то, что мы уделяем им недостаточно внимания. Так что просто показаться там означало выполнить главную цель визита.
В Баку, видимо, одна главная артерия города, очень широкий бульвар со множеством новых и впечатляющих зданий и модных магазинов. Но в нескольких кварталах от этой выставочной улицы лежит старинный, пыльный, хаотичный центрально-азиатский город. Мы ужинали этим вечером в ресторане традиционной кухни, где подавались всевозможные виды жареного мяса на длинной деревянной доске. Мы только с аппетитом углубились в еду, как один из моих охранников сказал мне, что в ресторане начался пожар. Члены моей делегации начали эвакуироваться, но поскольку я нигде не видел ни огня, ни дыма, то продолжал есть вместе с одним или двумя своими более отважными товарищами. Через несколько минут, когда послышались сирены пожарных машин, моя служба безопасности дала понять, что не оставляет мне выбора — оставаться или уходить. Я вышел из ресторана как раз когда приехала первая пожарная машина. Мне по-настоящему было жаль оставлять недоеденное.
Мой второй примечательный визит в Азию в 2010 году состоялся в середине июля, в Северную Корею и Индонезию. Основной целью визита в Корею была ежегодная встреча «два плюс два», то есть госсекретарь Клинтон и я с двумя нашими корейскими коллегами. Эта встреча приобретала значительную дополнительную важность из-за гибели корабля «Чхонан». Лидер Северной Кореи Ким Чен Ир в течение некоторого времени был болен, и предполагалось, что потопить корабль было гениальной идеей Ким Чен Ына, его сына двадцати с чем-то лет, с целью доказать северокорейским вооруженным силам, как я предположил ранее, что он достаточно жёсткий, чтобы стать преемником своего отца. Такое мышление предполагало, что могут произойти и другие провокации, поэтому очень важно было подчеркнуть силу нашего альянса.
Кроме встреч важной символической частью нашей с Хиллари программы было посещение демилитаризованной зоны в Пханмунджоме. Нас доставили на вертолёте на наблюдательный пост, где мы ритуально посмотрели в бинокли на северокорейскую сторону демилитаризованной зоны. (Мы избежали неловкой ситуации предыдущих представителей США, которые с энтузиазмом смотрели в бинокли для фотосессии, не замечая, что с окуляров забыли снять крышки). Всё, что я мог разглядеть, это деревья. В Пханмунджоме мы вошли в маленький домик, стоящий прямо на линии разграничения, где встречались представители командования Севера и ООН. Как нам сообщили, очень высокий, угрожающего вида северокорейский солдат стоял снаружи у окна, уставившись на нас с Хиллари. Мы постарались казаться невозмутимыми, а меня подмывало подойти к окну и сделать что-нибудь крайне недипломатичное. Такого рода мысли дать сдачи всегда в таких случаях приходили мне в голову; к счастью, я по большей части им не поддавался.
Секретарь Клинтон и я в Пханмунджоме в районе корейской демилитаризованной зоны (ДМЗ). Был соблазн показать очень недипломатичный жест северокорейскому солдату, наблюдающему за нами через окно. Я едва удержался.
Третьей важной поездкой был визит в Ханой в октябре на расширенную конференцию министров обороны стран АСЕАН. Помимо беспрецедентного характера такого собрания самого по себе, была пара знаменательных событий. Восемь министров из разных стран говорили о необходимости решения споров в Южно-Китайском море и в других международных водах мирным путём и с помощью переговоров — явная критика Китая, чей министр обороны генерал Лян Гуанле был среди присутствующих. Все согласились в необходимости «кодекса поведения» для подобных споров. Естественно, всё это вызвало сильную реакцию со стороны китайцев, но Лян действовал явно по инструкции не устраивал сцены — в отличие от того, что сделал китайский министр иностранных дел в Камбодже в июле годом ранее при схожих обстоятельствах. Лян, человек резкий, просто сидел и терпел это. Казалось очевидным, что китайцы осознали, что их публично агрессивный подход к проблемам изолирует их, и поэтому они сменили курс, взяв ближе к ветру.
Мы встретились с Ляном в Ханое. Президент Ху планировал посетить Вашингтон в январе следующего года и хотел, чтобы все аспекты отношений были позитивными. Таким образом, НОАК и Ляну, очевидно, было приказано быть любезными со мной. Лян начал с упоминания о предстоящем визите Ху и сказал, что отношения в целом позитивны. Далее он продолжал: «Министр Гейтс, я знаю, что Вы придаёте большое значение двусторонним отношениям в военной области, и я это ценю, но главное — это уважать коренные интересы и основные озабоченности друг друга». Затем он пригласил меня посетить Китай в начале 2011 года, давая понять о желании китайцев принять меня с визитом в январе, до того как Ху приедет в Соединённые Штаты.
Я принял приглашение, изложил заранее подготовленные пункты и рубанул прямо с плеча: «Я надеюсь, что наши отношения в военной области могут быть защищены от политических спадов и подъёмов, точно так же, как это обстоит в отношениях разведслужб». Я сказал, что стратегический диалог по ядерным вооружениям критически важен во избежание недоверия и просчётов, и что его нельзя заменить прямым межправительственным диалогом по этому предмету.
«Будем откровенны друг с другом, — продолжал я. — Продажи вооружений Тайваню это политические решения, и они принимаются не министром обороны или министерством обороны, поэтому если наши политические лидеры продолжают поддерживать отношения несмотря на это несогласие, кажется странным прекращать отношения между военными».
Я напомнил ему, что мы обсуждали амбиционный список областей, где мы могли бы расширить наши отношения, когда я приезжал три года назад, и выразил надежду, что мы можем к нему вернуться. «Существует масса возможностей», — сказал я. Всегда стремящийся оставить за собой последнее слово, Лян ответил:
«Возможности – да, но Соединённые Штаты должны серьёзно рассмотреть наши опасения».
Точно так же заинтересованный в том, чтобы последнее слово оставалось за мной, я сказал:
«Как и во всём, уважение к опасениям и точкам зрения дело обоюдное».
Будучи в Ханое, я выступил с речью в Национальном университете Вьетнама. Это было нечто, такого мне раньше переживать не приходилось. Речь представляла собой ничем не примечательный обзор развития американо-вьетнамских отношений в военной области за последние 15 лет. Но то, как меня принимали, было довольно необычным. Когда я вошёл в зал, гремела зажигательная танцевальная и диско-музыка, вспыхивали стробоскопы, а аудитория — множество молодых офицеров, но также и множество юных студенток — аплодировали, свистели и бесились. Я знал, что единственный способ, которым я мог получить такой приём, достойный рок-звезды, это приказ, отданный диктатором.
Катастрофы
Дважды за 2010 год американскую армию призывали оказывать помощь при стихийных бедствиях. На Гаити, во вторник 12 января, в 16:53 по местному времени, произошло катастрофическое землетрясение силой в 7 баллов. В итоге 3 млн. человек пострадали и 315 тыс. погибли. Когда стал ясен масштаб гибели и разрушений, президент Обама уделил первоочередное внимание доставке американского военного имущества на Гаити для спасения, помощи и поддержания порядка. Хотя я никогда не сомневался в том, что основной мотивацией президента были гуманитарные соображения, я убеждён, что он, кроме того, хотел показать, насколько быстро он способен мобилизовать американское правительство в случае катастрофы (в отличие от реакции Буша на ураган Катрина) и набрать как можно больше политических очков как внутри страны, так и за рубежом.
Первый запрос из Белого дома на помощь Гаити после катастрофы поступил рано утром 13 января, и мне сообщили, что президент хочет «очень заметного, быстрого ответа». Он сказал, что не надо идеального развёртывания», «просто доставьте их как можно скорее». Он хотел также следить за тем, насколько хорошо мы справляемся, и поэтому просил докладывать ему о наших успехах ежедневно, утром и вечером. Два катера Береговой охраны были первыми, кто помог США добраться до Гаити 13-го числа, а вечером того же дня два самолёта С-130 американских ВВС из Крыла специальных операций приземлились на острове с предметами первой необходимости, медицинскими подразделениями и устройствами связи. Кроме того, в первый же день прибыла команда из 30 военных инженеров, планировщиков операций и связистов. Я немедленно приказал направиться к Гаити нескольким кораблям ВМС, включая авианосец «Карл Винсон». Дополнительный персонал ВВС был переброшен для возобновления работы международного аэропорта в Порт-о-Пренсе, и я одобрил приказ «приготовиться к отправке» на Гаити бригаде 82-й Военно-десантной дивизии, численностью около 3 тыс. солдат. Во время землетрясения на острове находилось 66 американских военнослужащих; они сообщали, что порт не пригоден для использования, нет пресной воды, срочно нужна медицинская помощь, и что нужно много служащих похоронных команд, чтобы хоронить погибших. Мы лезли из кожи вон, чтобы как можно быстрее доставить туда суда, самолёты, оборудование и людей. Я сказал командующему Южного командования генералу Дугу Фрейзеру:
«Президент считает это нашей первоочередной задачей. Всё, что вам нужно, мы обеспечим. Просите, не стесняйтесь».
И всё равно было недостаточно хорошо. Когда мы тем вечером в Овальном кабинете докладывали о наших действиях и планах президенту, он, Донилон и другие были в раздражении. Мы с Малленом пытались объяснить, что на острове хаос, дороги заблокированы, управление воздушным движением в международном аэропорту не работает, большинство портовых сооружений разрушено. Наша первоочередная задача — наладить работу аэропорта, чтобы он мог справляться с потоком воздушного движения, намного превышающем его прежние возможности. Донилон был особенно агрессивен, сомневаясь в нашем стремлении сделать всё как можно быстрее, и жалуясь на то, как медленно мы раскачиваемся. Потом он зашёл слишком далеко, засомневавшись в присутствии президента и присутствующих в кабинете людей, достаточно ли компетентен генерал Фрейзер, чтобы руководить этими мероприятиями. Редко когда я приходил в такую ярость в Овальном кабинете, чем в тот момент; никогда я не был так близок к тому, чтобы выйти из этого исторического помещения посреди совещания. Моим первым побуждением было взорваться, сообщить президенту, что ему не нужны два министра обороны. Мне понадобилось всё имеющееся самообладание, чтобы усидеть на месте.
К 14-му января команда ВВС расчистила взлётно-посадочную полосу в аэропорту и начала налаживать круглосуточное управление воздушным движением. На рассвете 15 января 5 грузовых С-17 с дополнительным оборудованием для связи и диспетчерской службы, а также 115 военнослужащих ВВС приземлились в международном аэропорту и взяли на себя ответственность за восстановление управления воздушным движением и расширение возможностей аэропорта. С 16 по 18 января аэропорт принял 330 самолётов — в несколько раз больше, чем он мог принимать раньше. Половину этого потока составляли гражданские борта с гуманитарной помощью, а 80 с лишним были из других стран. (Наши работы в аэропорту позднее назовут крупнейшей операцией с одной ВПП в истории, когда за первые 12 дней после землетрясения было совершено 4 тысячи взлётов и посадок — то есть каждые 5 минут). «Карл Винсон» прибыл 15-го, доставив 600 тыс. аварийных продовольственных пайков и 19 вертолётов. В тот же день на остров прибыл заместитель командующего Южным командованием генерал-лейтенант Кен Кин в качестве главы объединённой оперативной группы по координации действий военных США. В выходные прибыли ещё несколько крупных американских кораблей с вертолётами и морскими пехотинцами. В течение считанных дней после землетрясения на острове и у побережья было сосредоточено 17 кораблей, 48 вертолётов и 10 тыс. моряков и морских пехотинцев. В Вашингтоне руководитель Агентства по международному развитию США доктор Раджив Шах был назначен главным координатором американской спасательной операции. И в этом и других начинаниях я всегда высоко ценил Шаха за компетентность и сострадание. Кроме того, с ним было легко работать.
С другой стороны, к моему огорчению, президент направил на Гаити руководителя аппарата Совета национальной безопасности Дениса МакДоноу. Он прибыл 15-го в сопровождении капитана ВМС Джона Кирби, который был пресс-секретарём Объединённого комитета начальников штабов. После скандала «Иран-контрас» я считал участие Совета национальной безопасности — или вмешательство — в оперативные вопросы проклятием. Я не имел ничего личного против МакДоноу, просто такие сотрудники почти всегда выходят из-под контроля, а цепь командования размывается, когда у вас помимо своего аппарата сотрудников есть кто-то из Белого дома, утверждающий, что выступает от имени президента. Предполагалось, что задача МакДоноу — это координация информации, но его присутствие было гораздо заметнее, чем это. Даже Джим Джонс, который, вероятно, не имел права голоса при решении послать своего собственного подчинённого, видимо, понимал, что это уже чересчур. Он позвонил мне через день или два после прибытия на остров МакДоноу и в шутку спросил: «У тебя слишком длинная отвёртка?» Я признался своим сотрудникам, что считаю, это в очередной раз показывает, насколько Белый дом поглощён кризисом и склонен всем управлять в ручном режиме — да так и застрял в режиме кампании, хотя прошёл год президентства.
Усилия нашей армии в помощи Гаити осложнялись историей и положением дел на острове. На Гаити к нам относились с глубоким подозрением, и с достаточными основаниями. В 1915 году, в разгар политического хаоса, когда на Гаити за 4 года сменилось 6 президентов, не говоря уже о доминировании имперской Германии в международной торговле страны, президент Вудро Вильсон послал 330 морских пехотинцев для защиты американских интересов. Соединённые Штаты во всех отношениях и с любой точки зрения управляли Гаити до ухода в 1934 году морских пехотинцев. В сентябре 1994 года президент Клинтон послал на Гаити 20 тыс. солдат, чтобы сбросить военную хунту и восстановить на посту избранного президента Жана-Бертрана Аристида. Незадолго до прибытия солдат Джимми Картер заключил соглашение, согласно которому хунта отказалась от власти, а её лидер покинул страну. Вскоре после этого американские войска сопроводили Аристида в столицу, чтобы он возвратил себе президентство. Спустя примерно полгода американские войска ушли. А затем, в 2004 году, президент Джордж У.Буш послал 1000 морских пехотинцев, чтобы свергнуть Аристида (на фоне утверждений о том, что Соединённые Штаты организовали или, по крайней мере, содействовали его удалению); численность военного контингента быстро увеличилась за счёт войск из Франции, Чили и Канады).
Я помнил эту историю, когда мы быстро собирали огромные военные силы для организации помощи. Помнили историю и другие. Почти одновременно с прибытием к побережью «Винсона», французский «министр по сотрудничеству» публично обвинил Соединённые Штаты в очередной «оккупации» Гаити, ссылаясь на то, что мы взяли под свой контроль воздушное сообщение; и он, и министр иностранных дел Бразилии пожаловались на то, что мы отдаём преимущество в обслуживании американским бортам с гуманитарной помощью. Были и другие толчки и тычки на международном уровне вокруг нашего растущего военного присутствия на острове и вокруг нашего контроля над аэропортом, и другие намёки на нашу историю на Гаити в прошлом, но по-настоящему меня тревожило негативное впечатление, какое американские морские пехотинцы и солдаты, патрулирующие улицы и выполняющие задачи по обеспечению безопасности, могут оказать на гаитянцев. Я думаю, наши усилия по оказанию помощи дали нам возможность улучшить запятнанный имидж американского солдата на Гаити, и я не хотел упускать шанс, беря на себя задачи, которые потребовали бы применения силы против жителей Гаити.
Кроме того, нам приходилось что-то делать с коллапсом правительства Гаити, которое даже до землетрясения было хрупким и еле работающим институтом. Как уважать суверенитет гаитянцев, если нет ни гаитянского руководства, ни гаитянских партнёров? Многие из чиновников были убиты, включая сотрудников национальной полиции, у выживших не было или почти не было средств связи, а президент Рене Преваль был изначально был без малого отшельником и почти недоступен. Как только он и несколько его министров организовали свой офис в полицейском участке в аэропорту, они официально попросили Соединённые Штаты взять контроль над аэропортом, но среди гаитянского руководства царила неразбериха — в том числе и по вопросу, кто за что отвечает. Это затрудняло координацию, мягко говоря.
Были проблемы и в наших отношениях с миссией ООН на Гаити. «Миссия ООН по стабилизации в Гаити» (МООНСГ) была организована в 1994 году после свержения Аристида. Около 9 тысяч её сотрудников из примерно дюжины стран действовали под руководством бразильских офицеров. Когда произошло землетрясение, командующим этими силами был бригадный генерал Флориано Пейшоту Виейра Нету. Кин прилагал все усилия, чтобы наладить хорошие рабочие отношения с Нету, и после нескольких напряжённых дней перетягивания каната насчёт ролей и задач, 22 января было достигнуто соглашение о том, что МООНСГ и Национальная полиция Гаити будут обеспечивать внутреннюю безопасность, а американские и канадские военные распределять гуманитарную помощь и обеспечивать безопасность при её раздаче. Нашим военным было дано право защищаться в случае нападений, но в других случаях только обеспечивать безопасную обстановку для доставки гуманитарной помощи населению.
Критика армии США в том, что реакция была слишком медленной, исходила от прессы и Конгресса, а также из Белого дома. Нас спрашивали, в частности, почему мы просто не сбрасывали гаитянцам гуманитарные грузы с воздуха. Ответ очевидный, по крайней мере, для меня. Существовал риск, что грузы, сброшенные вблизи скоплений людей, на самом деле упадут на тех, кто хотели первыми получить воду и еду. Без обеспечения безопасности и порядка на земле, грузы с воздуха могли спровоцировать беспорядки и всеобщее насилие. Мы пытались наладить инфраструктуру по оказанию помощи и логистическую цепочку поставок, которая могла бы действовать на протяжении недель и месяцев. Мы знали, что важно действовать быстро, но дезорганизация и ещё больший хаос только повредили бы операции на Гаити. 15 января я заявил прессе, что не вижу, как Соединённые Штаты и Пентагон могли бы ускорить своё реагирование.
Некоторые из частей, развёрнутых нами на Гаити, находились в процессе подготовки к отправке в Афганистан, поэтому я с нетерпением стремился как можно скорее приступить к выполнению наших обязательств по оказанию помощи. И госдепартамент, и Белый дом хотели, чтобы наши войска задержались на Гаити как можно дольше. Мы добросовестно решили эту проблему, сократив численность войск в начале мая и завершив операцию в июне. В начале апреля я встретился с министром обороны Бразилии в Пентагоне и мы согласились, что после некоторых сложностей мы наладили позитивное и эффективное партнёрство. Я очень благодарен Кину — и генералу Фрейзеру — за это, а также за эффективность нашей операции по оказанию помощи в целом. Однако, заглядывая вперёд, скажу, что задача восстановления разрушенного, отчаянно бедного и плохо управляемого Гаити была не делом военных.
Американские военные также оказали существенную помощь во время небывалого наводнения в Пакистане летом 2010 года. К концу июля была затоплена пятая часть территории страны, 20 млн. человек пострадали и примерно 2 тысячи погибли. Многие дороги, по которым можно было добраться до жертв наводнения, были разрушены или затоплены. Наша военная помощь началась 1-2 августа с доставки продовольствия, установок для очистки воды и 12 временных мостов. Затем 11 августа я приказал перебросить в Пакиста из Афганистана 6 вертолётов СН-47 «Чинук». С прибытием корабля ВМС США «Peleliu» мы смогли предоставить всего 19 вертолётов для спасательных операций и доставки гуманитарной помощи, а к концу августа на помощь прибыл и корабль ВМС США «Kearsarge».
Наша помощь по спасению после мощного землетрясения в Пакистане в 2005 году была с благодарностью принята и привела к общему, хоть и временному, снижению там антиамериканских настроений. Однако ещё 5 лет войны в Афганистане, атаки с помощью дронов на территории Пакистана и растущие проблемы между нашими правительствами сделали своё дело. К лету 2010 года 68% пакистанцев отрицательно относились к Соединённым Штатам. Поэтому я очень волновался о безопасности наших вертолётов и их экипажей. Они действовали на северо-западе Пакистана в таких районах, как Сват, рассадниках экстремистов и боевиков-талибов. Сельские жители и даже местная полиция и пакистанские военные, привыкшие к атакам американских дронов, смотрели на прибытие наших военных с подозрением, если не с откровенной враждебностью. Я настаивал, чтобы на каждом вылете присутствовал офицер от пакистанских военных, чтобы объяснять, что мы тут для оказания помощи, а также для организации распределения гуманитарной помощи при разгрузке вертолётов.
Пакистанская пресса сообщала, что сельские жители, ожидая помощи, не проявляли энтузиазма по отношению к экипажам наших вертолётов, и что не было ни приветственных жестов, ни улыбок, ни рукопожатий. Наши экипажи докладывали о некоторой положительной реакции со стороны пакистанцев, но в целом наблюдалась большая подозрительность относительно наших мотивов и вопросы, например, почему мы не делаем больше в плане долгосрочной помощи по улучшению дорог и мостов. Несмотря на суровый приём, в первые три недели августа наши лётные экипажи эвакуировали около 8 тыс. человек и доставили 1.6 млн. фунтов гуманитарных грузов. Тем не менее, антиамериканские настроения в Пакистане не шли на убыль.
Ещё катастрофы
Конец июля 2010 года принёс наводнение другого рода, от которого мало что могло бы спасти. 25 июля онлайновая организация под названием «Викиликс», созданная Джулианом Ассанжем, опубликовала примерно 76 тысяч документов, извлечённых из секретных баз данных Центрального командования в Ираке и Афганистане. «Викиликс», как мы позднее узнали, действовала с серверов в ряде стран и рекламировала себя как ищущая «засекреченные, запрещённые цензурой или по-другому запрещённые к публикации материалы политического, дипломатического или этнического значения». 29 июля я сказал репортёрам, что нарушение секретности ставит под угрозу жизни и подрывает доверие за рубежом к способности американских властей защищать свои секреты. Я сказал, что обнародование документов может иметь «потенциально драматические и крайне печальные последствия».
С точки зрения армии публикация этих документов была намного хуже, чем неудобство. Там было много сведений о нашей военной тактике, методах и процедурах, а также имена сотрудничавших с нами иракцев и афганцев. Поскольку публикация сотен тысяч документов продолжалась до октября, мы установили, что почти 600 афганцев, которые нам помогали, находятся в опасности, и что талибы просматривают эти публикации для сбора имён этих людей. Не менее тревожной была публикация 44 тысяч документов, раскрывающих нашу тактику работы с СВУ, а также многих других, где описывались наши методы сбора разведданных и понимания связей между повстанцами. Были там и объёмные документы из Ирака, подробно описывающие насилие над заключёнными, жертвы среди мирных жителей и иранское влияние. Были обнародованы почти все документы Объединённой тактической группы по Гуантанамо, включая все оценки отдельных заключённых.
Этот потоп приобрёл совершенно другое измерение в ноябре, когда Ассанж предупредил, что собирается опубликовать сотни тысяч документов и депешей Госдепа из более чем сотни посольств. 22 ноября он сообщил в Твиттере: «В предстоящие месяцы будет показан новый мир, в котором мировая история будет пересмотрена». Он выполнил свою угрозу. В депешах раскрывались частные разговоры между американскими чиновниками и зарубежными лидерами и другими официальными лицами, а также неудобно откровенные оценки этих лидеров (включая, прежде всего, президента Карзая), а также приоритеты в сборе разведданных, двусторонние отношения разведслужб, источники и методы разведки, информация о борьбе с терроризмом и т.д. и т.п.
Быстро установили и обвинили рядового первого класса армии США Брэдли Мэннинга в скачивании документов с компьютера на базе в Ираке, где он находился, и передаче этих документов «Викиликс». В нарушение режима секретности, он, видимо, проносил в защищённое помещение компакт-диски под видом музыкальных CD и тратил часы своей службы, скачивая документы из секретных сетей.
У Мэннинга был такой широкий доступ к такому множеству баз данных, поскольку после Войны в Заливе, а особенно с началом войн в Ираке и Афганистане, прилагались согласованные усилия сделать как можно больше информации для всех уровней командования. И в Ираке, и в Афганистане были созданы системы связи с огромной пропускной способностью, и широкий доступ был обеспечен на всех уровнях. Но мы узнали, после свершившегося факта, что во многих передовых районах развёртывания физический и эксплуатационный режим секретности внутри и вокруг объектов хранения секретной информации обеспечивался недостаточно, не были обеспечены меры по предотвращению доступа к секретной информации к лицам с расстройством поведения и медицинскими проблемами, и «слабое или полное отсутствие инструментов, ограничивающих использование и мониторинг активности в сети». Согласно выводам заместителя министра обороны по разведке в январе 2011 года:
«Общеизвестно, что в зонах военных действий для выполнения боевой задачи часто нарушается режим секретности. Это может быть необходимым вокруг периметра и там, где существует риск прямых враждебных действий. Но подобное поведение распространилось и на культуру поведения в гарнизонах в районах передового базирования, где скука рутинных и ограниченных вариантов активности усугубили проблему…. Проблема больше в соблюдении правил, чем в политике — не столько в том, чем мы делимся, а в том, как мы делимся информацией. Соблюдение правил высоко на стратегическом и операционном уровне, но ухудшается ближе к передовой. В районах передового развёртывания многие обязательные процедуры нарушаются, а стандарты снижаются».
Госсекретарь Клинтон потратила много времени на объяснения, что делать с этой проблемой, вызванной министерством обороны, в столицах по всему миру. И она, и я заметили, что некогда открытые и откровенные собеседники в других странах отныне замолкали, как только видели, что американский чиновник доставал ручку и блокнот для записей.
Я пытался предложить некий ракурс на одном брифинге для прессы. Я указал, например, что эти документы Госдепа позволяют каждому видеть, что нет значительной разницы между тем, что американские власти говорят публично и тем, что они говорят в частном порядке. Кроме того, опираясь на свой многолетний болезненный опыт, я напомнил присутствующим, что американское правительство протекает как сито — «и всегда протекало». Я процитировал жалобу президента Джона Адамса: «Как может работать правительство, публикующее все свои переговоры с другими странами, я не знаю. Мне это кажется столь же опасным и пагубным, сколь и новым». Я напомнил также, что когда в середине 1970-х Конгресс начал серьёзный надзор над ЦРУ, многие считали, что зарубежные спецслужбы перестанут делиться с нами информацией, но этого не произошло. Я сказал, что такие слова как «катастрофа», «человек, в корне изменивший правила игры» и тому подобное, это преувеличения и слишком громкие слова.
«Правительства имеют дело с Соединёнными Штатами, поскольку это в их интересах, а не потому что они нас любят или нам верят, или потому что мы умеем хранить секреты. Некоторые нас уважают, некоторые боятся, многие в нас нуждаются. У нас гораздо более сильная экономика и самая мощная армия. Как было сказано, на мировой арене мы незаменимая нация. Поэтому другие страны будут по-прежнему иметь с нами дело. Ситуация неловкая? Да. Затруднительная? В некотором роде. Но её долгосрочный эффект? Очень скромный».
Ещё одна катастрофа, по крайней мере насколько это касалось меня, это моя поездка в Боливию в конце ноября 2010 года на совещание Конференции министров обороны обеих Америк. Я ненавижу эти масштабные конференции. Они невыразимо скучны и почти безрезультатны. Но поскольку здесь участвовали все страны Северной и Южной Америки, министр обороны США должен был присутствовать на ней по политическим и дипломатическим причинам. Первая моя такая конференция, в 2008 году, была терпимой, потому что её принимали канадцы в живописном городке Банфф, провинция Альберта. Вторая в боливийском Санта-Крусе обещала быть ужасной в нескольких отношениях. На конференции, которую принимало правительство ожесточённо анти-американски настроенного боливийского лидера-левака Эво Моралеса, я предвидел, что меня целый день будут поливать мои боливийские хозяева и их приятели из Венесуэлы Уго Чавеса. Когда я сообщил, что не собираюсь присутствовать, то канадский и бразильский министры обороны обещали, что они нажмут на боливийцев, чтобы те вели себя хорошо. Я поверил им на слово и явился 21 ноября.
Поездка из аэропорта Санта-Круса в отель это был единственный раз в бытность мою министром, когда я действительно беспокоился за свою личную безопасность. Мне было не по себе, зная, что Моралесу наплевать, если меня убьют, и я подумал, что такое отношение можно легко проследить по моему до зубов вооружённому эскорту из боливийских военных. Путь лежал по закоулкам, заполненным коровами, курами, собаками и людьми — каждый угол казался хорошим местом для засады, прямо как из романа Тома Клэнси «Прямая и явная угроза». Каждый раз, когда нам приходилось притормаживать или останавливаться, я немного нервничал. Затем мы прибыли в отель «Камино Реал»; кондиционеров не было, двери открывались на улицу. Доктор из нашей делегации посоветовал, в сущности, свернуться в кровати под одеялом в позе зародыша и ни к чему не прикасаться. Ничего не есть, добавил он. Водой не пользоваться (даже для бритья). Из отеля не выходить. Сотрудники притащили в мой номер вентилятор почти трёх футов в диаметре, он создавал ощущение, будто спишь на свежем воздухе во время торнадо.
Моя встреча с министром обороны Боливии оказалась не такой уж плохой. Он явно прислушался к сигналу от канадцев и бразильцев. Конференция, однако, открылась с 55-минутной обличительной речи Моралеса в качестве приветствия. Он обвинил бывших послов США в поддержке попыток его свергнуть, а американское консульство в «применении автоматов против моей администрации». Он заявил, что американские посольство по всему миру спонсируют государственные перевороты. Затем он перешёл на личности, глядя прямо на меня и обвиняя ЦРУ и министерство обороны США в том, что они стоят за всеми этими бесчинствами.
Моралес пытался спровоцировать меня выйти в знак протеста. Закалённый бесчисленными тирадами членов Конгресса на протяжении многих лет, во время шоу Моралеса я сидел с бесстрастным выражением лица. Когда он закруглился и отбыл, ряд министров из стран Латинской Америки подошли ко мне с извинениями, потому что они чувствовали, что Моралес нарушил латиноамериканские законы гостеприимства. Мне хотелось просто, чтобы эта чёртово сборище закончилось, чтобы я мог поскорее выбраться из Боливии. Обратный путь в аэропорт был таким же волнующим и нервным, как и дорога в город, и я никогда не был так рад, как в тот момент, когда почувствовал, что самолёт ВВС отрывается от взлётной полосы.
Каждая администрация должна иметь дело с трудными друзьями и трудными врагами. Я считаю, что президент Обама и администрация 2009-го и 2010-го годов, по большей части, хорошо справлялась с отношениями с теми и другими, хотя меня часто коробило риторическое преувеличение того, как чудесно мы работаем, особенно по сравнению с администрацией Буша. К счастью, ожесточённость и горечь дебатов по Афганистану в конце 2009 года не перекинулись на другие области, и команда работала совместно лучше, чем большинство из тех, которые мне пришлось наблюдать.
За этот период было только две крупных кадровых перестановки. В мае 2010 года Денни Блэр был отстранён от должности директора национальной разведки. На его место пришёл мой старый друг и коллега Джим Клэппер. Блэр так и не смог установить прочные отношения в Белом доме, и я думаю, что последней каплей была его единоличная попытка договориться с французскими спецслужбами об ограничении деятельности в странах друг друга. Эта идея получила не получила поддержки ни у кого среди администрации и, честно говоря, считалась странной.
А затем, после выхода в сентябре 2010 года книги Боба Вудворда «Войны Обамы», покинул пост советника по национальной безопасности Джим Джонс. Как я уже говорил, он был неподходящей фигурой для Белого дома и, честно говоря, меня удивляло, что он задержался там настолько долго. Я считаю, что на момент его ухода существенное влияние оказала книга Вудворда. По-видимому основным источником сведений был Джонс; там было много пренебрежительных комментариев об остальных сотрудниках Белого дома и даже о его собственных сотрудниках, которые могли быть получены только от Джима. Основываясь на немалой части того, что он говорил обо мне и о Донилоне, приводились сказанные мной слова, что Донилон был бы «полной катастрофой» как советник по национальной безопасности. Это могло идти только от Джонса. Было и множество других комментариев, источником которых, как я чувствовал, являлся Дуг Льют, в частности, много негативных отзывов о Маллене и мне, а также о намеренных усилиях военных припереть президента к стене в вопросе об Афганистане. После благоприятного начала в администрации Буша и несмотря на то, что я чувствовал себя обязанным ему за то, что он взял на себя роль координатора по военным вопросам в Совете национальной безопасности, Дуг оказался полным разочарованием в администрации Обамы. И в администрации Буша, и в администрации Обамы Совет нацбезопасности оказался для Вудворда богатыми залежами информации; уровень сотрудничества, который я никогда не понимал.
1 октября у меня состоялась личная встреча с президентом в Овальном кабинете. Он сидел, как обычно, в кресле с подлокотниками перед камином, а я на диване слева от него. Он взял из вазы на кофейном столике яблоко, откусил от него, а затем вдруг спросил, кем нужно заменить Джонса. Он сказал, что рассматривает Донилона, генерала Картрайта и Сьюзан Райс. Я сказал: «В уединении этой комнаты, я подозреваю, что у Хиллари будут проблемы с Сьюзан как советником по национальной безопасности». Он рассмеялся и ответил: «Это хорошо известно и за стенами этой комнаты. Хиллари простила меня, но не людей, которые пришли со мной». Потом он сказал, что читал мои замечания о Донилоне в книге Вудворда и спросил, почему у меня такие негативные чувства. Я ответил, что говорил это Джонсу после обзора по Афганистану и пренебрежительных замечаниях Тома о старших офицерах — особенно во время операции на Гаити. Том признал, что у меня проблема с ним и позвонил мне; мы встретились наедине несколько месяцев назад и положили конец недоразумениям. Я сказал: «Меня вполне устроит Донилон в качестве советника по нацбезопасности». Я попросил президента передать Тому мои слова. В дальнейшем у меня с Донилоном установились хорошие, сердечные рабочие отношения, хотя его подозрения в отношении Пентагона и военных не уменьшились.
Я ожидал, что буду очередным ушедшим в середине 2010 года. Президент и я первоначально договорились, что я буду оставаться на своём посту около года, и к концу 2009-го, особенно после афганских мытарств, я в самом деле хотел подать в отставку весной 2010 года. Я намеревался сказать это президенту сразу после возвращения с рождественских праздников, проведённых на Северо-западе. Он меня опередил. Обама пригласил меня в Овальный кабинет 16 декабря 2009 года, за день до того, как я должен был улететь на запад. Прикрыв дверь, он сказал: «Я хочу поговорить о Вас. Я хотел бы, чтобы Вы оставались до бесконечности, но это, вероятно, означает просить от Вашей семьи слишком многого». Поэтому я хотел бы, чтобы Вы остались по крайней мере до января 2012 года». Он был очень любезен, сказав: «Я, честно говоря, просто не знаю, где даже начинать искать замену, не только благодаря эффективному способу, каким Вы управляете министерством обороны, но и другим Вашим умениям и опыту, которые Вы приносите в администрацию». Я ответил, что очень польщён и что он опередил меня. Я сказал, что хотел в январе предложить, что подам в отставку в конце мая 2010 года. Я считал, что в Ираке всё у нас идёт довольно хорошо, в Афгане дела должны к тому времени наладиться, и мы закончили бы второй год бюджетных реформ. «Я сделаю всё, что могу», — сказал я, но что должен поговорить с Бекки, и если президент скажет, что я ещё нужен, то останусь до января 2011 года. Он широко улыбнулся и сказал: «А там мы снова всё оценим». Я думал, что закончил своё предложение точкой, но он поставил в конце своего запятую.
Эта «запятая» привела к дальнейшей дискуссии между нами, и в конце концов я согласился остаться до конца июня 2011 года. Забегая вперёд, я подозреваю, что если бы не смог помочь ему определить своего преемника, то мог бы дотянуть и до выборов 2012 года. И вот, во время той же встречи 1 октября, когда я поддержал кандидатуру Донилона на место Джонса, я сказал Обаме: «У меня есть семечко, чтобы вырастить своего преемника — это Леон Панетта». Я сказал, что он возглавлял ЦРУ и Административно-бюджетное управление, был главой администрации Белого дома, поэтому знает, как руководить крупными организациями; у него хорошие отношения с конгрессом; в ЦРУ было ясно, что он заботится о военных; он продолжит усилия по реформе министерства обороны; он будет хорошо сотрудничать с Объединённым комитетом начальников штабов; и он в курсе имеющихся проблем. Я скал, что уже говорил с Леоном о том, чтобы стать моим преемником, и что он не ответил: «Нет уж, к чёрту». «Я думаю, что он созреет за 18 месяцев». Президент ответил: «Очень интересно. Об этом я не думал».
Отношения с трудными друзьями и трудными врагами не ограничивались отношениями зарубежными. У меня было полно тех и других и в Вашингтоне, округ Колумбия. Лично для меня 2010 год был год непрерывного конфликта и пары серьёзных подкопов со стороны Белого дома.
