Многие назовут это трагедией. Но судьба солдата не трагична, она ужасна, ведь халатная система отплатила за его честь — бесчестьем.

Со времён «революции» Рейгана честь солдата стала мощным политическим подспорьем. Именно честь солдата — слабейшее звено в любой концепции безопасности, и именно сопутствующее ощущение отваги является основой патриотизма.

На фоне двух Вьетнамов — того, где протестующие видели, как солдаты жгли деревни и убивали невинных, и другого, со сторонниками полицейских акций, с враждебной встречей протестующими возвращавшихся солдат — патриотизм в годы Рейгана и Буша был использован против Демократической партии, движения за мир и левацкой контркультуры.

Ко времени первого вторжения в Ирак все согласились — в том числе и настроенные антивоенно левые — что можно ставить под вопрос войну, но нельзя ставить под вопрос честь военных. По крайней мере, военные-то служат честно и достойно.

Эта идеальная концепция чести со времен Рейгана много раз была опозорена, но каждый раз — будь то геноцид, пытки или изнасилования — служила лишь для укрепления и облагораживания идеала солдатской чести, как краеугольного камня национальной безопасности.

Сознательные противники, сопротивляющиеся порядку («уклонисты») и дезертиры стали анти-образом в ребрендинге Рейгана — он сам, отказавшийся служить стране, обесчестил себя, поставив свою жизнь и желания выше нужд государства.

В подобном ключе «культурные войны» ускорились под  евангельские напоминания правого крыла о новой лучшей судьбе, в стране и за рубежом, при которой история заканчивается на Pax Americana. «Вьетнамский синдром», как заявил Буш, должен быть изжит.

Билл Клинтон был случайным покровителем роковых расхождений среди правых — как показал Росс Перо — относительно этого нового вида американской исключительности. Да, он был избран случайно и действовал сначала, как президент («парни среди военных», с чего он начал), вновь объединяющий и оживляющий силы правых в правительстве и на уровне рядовых членов, ведь движение «Америка удерживает заложников» началось с бредовых слов на радио Раша Лимбо.

Жёсткая нацеленность администраций Рейгана и Буша на восстановление уважения к посту президента (после позора Никсона и унижения Картера) оказалась отвергнута, когда Клинтон стал президентом. Этот человек, жужжало радио, опозорил не пост президента, а честь быть президентом. Это мы сами, по словам слушателей радио, укрепим под своей охраной честь быть президентом.

Республиканцы вернули себе Палату во время первого срока Клинтона, после десятков лет, при назначении спикером Ньюты Гингрича. Так началась жёсткая привязка к координатной сетке, которую испытали два президента-демократа, и наверняка так же будет с третьим, если в ноябре победят Хиллари Клинтон или Берни Сандерс.

Честь президентства, по их словам, была восстановлена с избранием второго Буша и событиями 9 сентября 2001 года, она стала неотъемлемой чертой граждан и оценивается мириадами программ надзора. Радио-монологи защищают пытки, гражданские жертвы, массовый надзор, милитаризацию политики и бесчисленные другие нарушения демократических норм во времена президентства Буша.

При Обаме разговоры на радио слились с конспирологическими Интернет-теориями и родилось «мракобесие»: крайне-правая паранойя, мобилизованная для систематической клеветы на президента (его рождение, засекреченные и незасекреченные типологии расизма, исламофобии), который либо мусульманин, коммунист или, в том же утверждении, гей  и мужчина-проститутка.

Эхокамера крайне-правых рассуждений постоянно плетёт сеть правдоподобия, подобную волшебному трюку, и те, чьи родители попали под влияние  Fox News, теперь могут их совсем потерять благодаря Алексу Джоунсу. Массовая истерия не только поднимает рейтинги — как заявляет с уважением к Дональду Трампу CBS  — это ещё и мощная сила создания и уничтожения политических состояний.

Но что там наш солдат? При всех публичных оскорблениях и имперских желаниях, мы потеряли из виду солдата, страдающего от кризиса психического здоровья, которого отвергла система, якобы организованная для заботы о нём. Разве солдат — солдат лишь тогда, когда он служит? Что происходит с ним и данными ему обещаниями, когда он возвращается домой? Или с ним обращаются с тем же небрежением, как и с другими представителями рабочего класса?

Политикам всегда легко отправлять молодых людей на смерть. Но что с теми, кто возвращается с посттравматическим расстройством, инвалидностью или другими проблемами? Нам рассказывают, что обеспечивает заботу о возвращающихся солдатах Управление по делам ветеранов войны (и Закон о правах военнослужащих 1944 г).

Насколько мы знаем, этому разъяснению недостаёт убедительности. Берни Сандерс, член сенатского комитета по делам ветеранов, прекрасно прояснил во время своей кампании за номинацию от Демократов, что состояние заботы о солдатах — в полном развале.

После десятков лет непрерывных войн Управление по делам ветеранов войны, которое испытывает страшный недостаток финансирования, до сих пор не имеет оцифрованных сведений о солдатах, а папок с делами скопилось столько, что под ними появляются трещины в полу помещения, где они сложены. Более того, Управление по делам ветеранов войны  остаётся политически закрытой зоной из-за политически взрывоопасного (для индустрии вооружений) характера откровений жертв войны.

Но какова разница между солдатом, погибшим в войне, и тем, кто совершил самоубийство, когда горячая линия для таких, как он, поставила его звонок в режим «ожидания»?

Оба они отдали жизнь ради безликой системы. Да, солдат, погибший в бою, считается героем, погибшим с честью — и согласившимся с такой вероятностью, принеся присягу. Тот, кто покончил с жизнью, по их словам, жалок — своим уходом он обесчестил себя. Но от чего именно уход? От жизни, разрушенной войной, от неверной системы, которая должна проявить заботу о нём во время личного его кризиса?

Нет, давайте скажем, что солдат — жертва определённых политических, экономических группировок и условий, в которых они действуют. Солдат, не желающий страдать от унизительной ситуации, прекратил лицемерить. Уход и неприятие ситуации — менее крайние формы неучастия. Он уже отслужил честно, а его самоубийство, в свою очередь, оказалось благородным, как протест и отвержение тех, кто отправляет молодых людей на смерть с чисто политическими и коммерческими целями — а когда они возвращаются домой, поворачивается к ним спиной и оставляет их страдать и умирать.

Это милитарист, наслушавшийся о патриотизме, позорит солдата, отрекаясь от него после того, как тот отслужил в действующих частях.

Подобное лицемерие ясно демонстрирует — ещё раз — что война ведется не ради самообороны, не к чести солдата или страны, наоборот, ради голой выгоды и власти.

Нет власти — а, следовательно, нет и выгод — в заботе о солдате, больном от ужасов войны.

Нам рассказывают о патриотизме, но их патриотизм состоит в том, чтобы залезть в наши карманы и ощущать гордость от того, что наши молодые люди отправляются на смерть. Нет, это не патриоты, это предатели, которые уничтожают нашу славу.

Солдаты действительной службы и ветераны должны бы пересмотреть свою политическую лояльность.