История 2-ой Мировой Войны: Европа могла стать Хиросимой

     

     Все зависело от синхронизации скорости и темпов наступления Советской Армии, ломавшей сопротивление вермахта, и завершения работ над созданием «сверхоружия» в США. Над ним в рамках так называемого Манхэттенского проекта работала большая интернациональная группа выдающихся ученых-ядерщиков в плотно закрытом от посторонних глаз исследовательском центре Лос-Аламос высоко в горах в штате Нью-Мексико.
     Несколько лет тому назад мне довелось побывать в Лос-Аламосе - на месте рождения атомной бомбы. Часть секретной лаборатории окружена высоким забором с колючей проволокой, что свидетельствует о том, что исследования там продолжаются и по сей день. Но старый исследовательский центр, расположенный в бывшем мужском частном колледже и купленный во время войны правительством США за 440 тыс. долларов, превращен в музей. На стенде можно видеть вымаранные цензурой до неузнаваемости письма военного времени. Запрещалось упоминаю само место пребывания. Выезды за пределы лаборатории были, по сути, запрещены, а в редких случаях, когда все-таки это кому-то из ученых удавалось сделать, их незримо преследовало око «большого брата».
     Единственный телефон - связь с внешним миром - прослушивался. Подслушивались и все внутренние разговоры. Вместо названия места для переписки действовал п/я 1647. На конвертах стоял штамп «Вашингтону. Не всем по силам были экстремальные условия. Одни начинали крепко пить, у других ломалась психика, третьи, не выдерживая, скандалили с коллегами и впадали в депрессию. Жена Ферми Лора позднее свидетельствовала: «Некоторые из родившихся в Европе чувствовали себя особенно несчастными, потому что жизнь за забором напоминала им концентрационный лагерь». Все нити практического управления проектом сходились в руках генерала Лесли Гроувса - грузного, грубоватого служаки из инженерных войск, который подозревал в каждом ученом, особенно из числа иммигрантов - евреев, нацистских или советских шпионов и требовал от них «компартментализации», то есть чтобы каждый занимался строго своим делом и не интересовался, что делает сосед. Ученых лишали святая святых - научного общения.
     Лишь иногда, опять же под присмотром, в большом, отделанном дубовыми панелями, зале с огромным камином собирались после рабочего дня творцы «большой бомбы» - Роберт Оппенгеймер («Оппи»), Энрико Ферми, Лео Сцилард, Эдвард Теллер, Нильс Бор, Ганс Бете. Они знали, что в Германии также ведутся работы по созданию атомного оружия, и поэтому стремились опередить нацистов и тем самым внести свой вклад в победу демократии над тоталитаризмом.
     

     До сих пор среди историков идут споры, способны ли были гитлеровцы создать ядерную бомбу. Эти дискуссии не корректны. Научных или технических препятствий как таковых не существовало. На все принципиальные теоретические вопросы были даны ответы еще до войны. В конечном счете все решали временной фактор, наличие средств и политическая воля.
     Поражение вермахта под Москвой и сила русского сопротивления ясно говорили, что война приобретает затяжной, неопределенный характер, исход которой зависел от вбрасывания в игру в решающий момент неожиданных козырей. Это особенно было характерно для авантюристической стратегии гитлеровской Германии. Поэтому свои надежды на победу после краха планов «блицкрига» в третьем рейхе во многом связывали с созданием «оружия возмездия». По словам генерала Фридриха Фромма, державшего в своих руках связи вермахта с наукой и промышленностью, единственным шансом Германии выиграть войну было создание оружия с совершенно новыми принципами действия. Весной 1942 года в беседе с министром вооружений Альбертом Шпеером генерал сообщил, что он поддерживает контакт с группой ученых, которые вышли на создание оружия, способного уничтожить целые города и, вероятно, вывести из борьбы Британские острова. Фромм предложил организовать встречу с ведущими немецкими физиками-ядерщиками, указав на проявленный интерес к созданию нового оружия в кругах немецких промышленников.
     Встреча состоялась в «Харнак-Хаусе», - берлинской штаб-квартире института «Кайзер Вильгельм». Среди ученых, взявшихся просветить руководителей военно-промышленного комплекса Германии, были будущие нобелевские лауреаты Отто Ганн и Вернер Гейзенберг. 4 июня Гейзенберг сделал сообщение на тему: «Расщепление атома и создание ядерного реактора и ускорителя». Уранового сырья в Германии для производства бомбы было более чем достаточно после захвата гитлеровцами 1.200 тонн руды на складах компании «Юнион Миньер» в Бельгии.
     В своем сообщении Гейзенберг сетовал на невнимание властей рейха к ядерным исследованиям, недостаток средств, призыв ученых в армию. Он приводил выдержки из американских научно-технических журналов, из которых следовало, что в США не жалели ни денег, ни усилий на ядерные исследования. «Это означало, - был сделан вывод, - что Америка, вероятно, лидировала в этом деле, хотя Германия всего лишь несколько лет тому назад занимала тут ведущие позиции, что грозило рейху страшными последствиями».
     После выступления ученого Шпеер в лоб задал ему вопрос, как ядерная физика могла бы быть использована для производства атомных бомб. Последовал ответ, что в научном плане не существовало никаких препятствий к этому. Что касается производственно-технической стороны дела, то потребовалось бы самое меньшее два года «даже при условии, что программа получит максимальную поддержку», подчеркнул Гейзенберг.
     Трудность заключалась в том, что в Европе имелся всего лишь один ускоритель в Париже, да и то небольшой мощности. Шпеер предложил взять на себя ответственность за строительство ускорителя столь же крупного, как в США, или даже больше. В записи его беседы с Гитлером от 23 июня 1942 года в пункте 15 говорится: «Коротко доложил фюреру о конференции по расщеплению атома и о той поддержке, которую мы дали этому проекту».
     Осуществление дьявольского замысла пошло ускоренными темпами. По предложению генерала Фромма с фронта были отозваны сотни научных специалистов. Ученым было предложено не скромничать, что касалось финансовых средств и материалов, необходимых для исследований. Все их запросы на том этапе удовлетворялись немедленно. Как-никак на Германию работала почти вся покоренная и ограбленная Европа. Без проволочек были выделены средства и на строительство первого немецкого ускорителя.
     Спасенный от виселицы американской Фемидой в Нюрнберге Шпеер уже после войны размышлял: «Возможно, атомная бомба могла бы быть готова к применению в 1945 году. Но это означало бы мобилизацию всех наших технических и финансовых ресурсов в этих целях, точно так же, как и научных талантов». А помешал это сделать размах сражений на советско-германском фронте, который как гигантская воронка втягивал лучшие германские дивизии и потребовал от нацистского руководства после сокрушительного поражения под Сталинградом объявления «тотальной мобилизации».
     Страшно себе представить, что могло случиться, если бы созданные в Германии и уже широко используемые по живым мишеням ракеты-носители могли получить ядерную боеголовку. Вот свидетельство на этот счет Шпеера: «Я уверен, что Гитлер не стал бы колебаться и мгновение, перед тем как применить атомные бомбы против Англии».
     

     В свете скрытого от глаз жесткого соперничества за право первым овладеть атомным оружием особенно близорукой выглядит тактика затягивания открытия второго фронта, которая тогда западным союзникам СССР казалась верхом политической мудрости, так как оставляла шанс сохранить силы к концу войны и продиктовать условия мира. Случай в истории поучительный. Старая политика противостояла новым реальностям нарождающегося ядерного века и грозила реальной катастрофой народам Европы. Правда, для того чтобы правильно расставить акценты, придется разговор перевести в плоскость альтернативной истории: «А что, если бы...»
     А речь пойдет о том, что не было никакой определенности, что война в Европе закончится в мае 1945 года. Особенно после того, как немцы из последних сил совершили в декабре 1944 года известный прорыв в Арденнах и обратили в бегство англо-американских союзников («Битва на выступе»). Пережитый шок от неожиданного контрудара немцев был столь велик, что в кругах англо-американского военного командования допускали «продление войны в Европе на 1946 год». Это, естественно, оставляло американцам время для продолжения работ над атомным оружием, с одной стороны, а с другой, давало гитлеровцам надежду, что они все же станут обладателями «оружия возмездия». Однако в любом случае это вело к тому, что Европа должна была стать реальной целью первых атомных бомбардировок, что именно ее ожидала участь Хиросимы и Нагасаки.
     Не будем политиков, родившихся в XIX веке и сформировавшихся под влиянием Первой мировой войны, наделять пониманием тонкостей ядерного века. В той или иной степени все они до конца не понимали, какой революционный переворот предстоит. Да и бомба пока еще была «вещью в себе», эффект от которой представляли только ученые, а для военных, как, например, для близкого к Рузвельту адмирала Леги, это была всего-навсего новая мощная взрывчатка.
     А один из ее создателей - Нильс Бор - вообще был большим скептиком в отношении возможности появления такого оружия. Известны его иронические слова, что американцам потребуется превратить всю страну в одну большую фабрику, чтобы реализовать научный замысел. Когда он появился в Лос-Аламосе и своими глазами увидел размах работ своих коллег, то признал, что такая фабрика действительно была создана. Количество ученых, инженеров, рабочих, занятых в «Манхэттенском проекте», превосходило по численности всех занятых в автомобильной промышленности США. На проект работала за один доллар, чтобы не путать патриотизм с коммерцией, крупнейшая американская компания «Дюпон». Неудивительно, что сконцентрированный научный гений, помноженный на экономический и индустриальный потенциал Америки и подкрепленный политической волей администрации президента Рузвельта, сделал свое дело. Бомба становилась грозной реальностью.
     А вместе с этим среди ученых - участников проекта росло брожение. Иллюзии, что бомба «положит конец всем войнам», уступали место пониманию опасностей монопольного обладания ею и требованиям взять ее под международный контроль, поделиться секретами с русскими. И не случайно вскоре некоторые ученые отнюдь не по идеологическим соображениям пошли на сотрудничество с советской разведкой, чтобы помочь СССР как можно быстрее восстановить нарушенное равновесие.
     В Вашингтоне же решали вопрос, как лучше распорядиться новым оружием. Война против держав «оси» была, по сути, уже выиграна, и в применении его против Германии не было особой нужды. Но так было с точки зрения сугубо формальной логики. А логика политическая предполагала наказать бывших врагов и дать урок на будущее нынешнему боевому союзнику - СССР. Вложенные инвестиции - 2 млрд. долларов - в создание супербомбы должны были окупиться.
     Поэтому параллельно с подготовкой ядерного устройства к испытаниям, которые вступили в решающую фазу с декабря 1944 года, отрабатывались и варианты доставки его к целям. За основу был взят новый стратегический бомбардировщик Б-29 - краса и гордость американских ВВС с дальностью полета почти 7.000 км, высотой более 10.000 м, недоступной для зенитного огня и истребителей, и первой в мире герметизированной кабиной. Летающей «суперкрепости» было по силам доставить к цели гигантскую, почти 6-метровую бомбу. Любопытно, что первый пробный имитационный сброс был осуществлен еще в марте 1944 года на базе американских ВВС Мюрок в Калифорнии. Командиром авиационной спецгруппы 509 был назначен подполковник Пол Тиббетс - офицер без комплексов и с большим боевым опытом. Его авиационный командир генерал Кертис Лемэй как-то популярно объяснил ему, что такое война: «Ты убиваешь людей, и, когда ты убил достаточно, они перестают сражаться».
     Судя по американским архивным документам, в Вашингтоне в конце концов пришли к «компромиссному» решению: сбросить атомные бомбы одновременно на Германию и Японию. Как подчеркивает газета «Вашингтон пост», опубликовавшая эти документы, применение атомной бомбы против Германии должно было окончательно сломать сопротивление немцев и увенчать войну в Европе.
     Хорошо осведомленный в этих вопросах обозреватель «Вашингтон пост» У. Пинкус пишет: «Подбор первоначальных целей в рамках «Манхэттенского проекта» был осуществлен в 1944 году, когда война против нацистской Германии все еще продолжалась. Поэтому предусматривалось применение оружия (атомного) против Германии и Японии, что предусматривало различную тактику». В частности, прикомандированный к проекту английский ученый доктор Уильям Пенни считал, что в отношении двух стран надлежало предусмотреть различную высоту для взрыва ядерной бомбы, так как, по его мнению, «существует значительное различие в отношении последствий взрывов для японских и немецких городов». После войны Пол Тиббетс расскажет и о том, как в Адриатическом море был найден остров, с которого предполагалось осуществить бомбардировки Германии силами его авиагруппы.
     Однако к весне 1945 года, за несколько месяцев до того как первая бомба была готова к применению, благодаря стремительному наступлению Красной Армии поражение нацистской Германии стало свершившимся фактом. Поэтому в Вашингтоне были вынуждены скорректировать первоначальные планы и ограничиться атомной бомбардировкой Японии. Это и спасло европейский континент от той страшной участи, которая выпала на долю жителей Хиросимы и Нагасаки, подвергшихся атомной бомбардировке.
     На снимке: Плутониевая бомба, сброшенная 9 августа 1945 г. на японский город Нагасаки.