Что имеем в плюсе

Чем же Парижское соглашение опасно или привлекательно для нашей экономики, какие здесь Сциллы, Харибды и банановые острова? Для начала поговорим о выгодах и бонусах. Они в полном объеме поместились в ст. 6, посвященной новым рыночным и нерыночным механизмам Соглашения. Эти механизмы прописаны в самом общем виде, но происхождение рыночных схем можно определить без труда. Оба предложенных рыночных механизма – «родом» из Киотского протокола, причем один из них (п.6.2.) напоминает ст. 17 Протокола – межстрановую торговлю национальными квотами на выбросы. Ту самую, на ниве которой «отличилась» Украина, наторговавшая с Японией квот на $380 млн., но не выполнившая условия сделки (что, в частности, легло в основу уголовного дела Юлии Тимошенко).  Россия в этом механизме не участвовала и национальных квот не продавала (или не  смогла продать).

Другой механизм (п. 6.4.) – продажа «проектных» сокращений, неплохо освоенный нашими корпорациями в «киотские» времена. Тогда эта работа шла по линии ст. 6 Протокола (проекты совместного осуществления),  в рамках которой покупатель из одной развитой страны мог оплачивать сокращения, достигнутые в ходе проектов модернизации оборудования в другой развитой стране. Поскольку обязательства стран этой группы выражались в абсолютных национальных ограничениях на выбросы, к каждой тонне передаваемого компании - покупателю СО2 -эквивалента прилагалась тонна из национального лимита страны-продавца, переводящаяся в лимит страны, в которой находится покупатель. Этой стране купленная тонна шла в зачет национальных обязательств по сокращению выбросов; таким образом поддерживалась прозрачность в учете национальных лимитов на выбросы. 

Российские корпорации в свое время с энтузиазмом отнеслись к идее продажи за рубеж сокращений от запущенных ими инвестпроектов. Некоторым удалось неплохо заработать, хотя доходы могли бы быть намного выше, если бы не наши власти, затянувшие с принятием процедур одобрения проектов аж до середины 2009 г., когда мировой спрос на сокращения был уже «разобран». Неплохие возможности видят наши компании и в новом «проектном» механизме Парижского соглашения. В самом деле: основными покупателями таких сокращений могут стать те же развитые страны, характер обязательств которых от Киото до Парижа практически не изменился. Хотя в Соглашении обязательства именуются «национально определяемыми вкладами» (NDC), это – по сути, те же абсолютные национальные лимиты на выбросы. Которые как минимум каждую пятилетку должны пересматриваться в сторону ужесточения (принцип «большей амбициозности»). Что, в свою очередь, формирует спрос на сокращения; а их смогут продать только  компании опять-таки из стран, находящихся в режиме абсолютных количественных лимитов на выбросы (а это, в частности, Россия). Иначе не избежать беспорядка в национальном учете квот в стране-покупателе.    

На первый взгляд, вопрос ясен: сам характер обязательств развитых стран определяет «проектный» механизм с. 6 как игру «между своими». Войти в этот закрытый клуб, по идее, можно только тем, кто возьмет на себя сходные по типу обязательства. Что, в частности, сделала Бразилия, вошедшая в Парижском соглашении в режим абсолютных национальных ограничений на выбросы.  Остальные развивающиеся страны могли бы и не беспокоиться, если бы не одно обстоятельство. В свое время, формируя рыночные механизмы Киотского протокола, развитые страны сделали жест доброй воли по отношению к развивающимся, допустив на свои рынки «проектные» сокращения из этих стран и закрыв глаза на то, что они достигаются в странах, чьи национальные выбросы никакими обязательствами не ограничены (и вообще они не падают, а растут). Этот формат был назван «проектами чистого развития» (ЧР, ст. 12 Киотского протокола) и стал своеобразной подачкой «третьему миру», страны которого грозили обструкцией на переговорах по Протоколу. Поскольку в рамках проектов ЧР никаких национальных квот никому передавать не надо, схема для развивающихся стран оказалась проще некуда: достаточно взять любой проект модернизации, «окиотить» полученные сокращения и все: товар готов к продаже. Первым оценил схему Китай, запустивший настоящий конвейер поставки подобных сокращений на рынки ЕС и Японии; затем подключилась Индия и другие. Счет проектов пошел на тысячи, доходов – на миллиарды долларов.

Однако, подобная ситуация устроила не всех: первой очнулась Япония, решившая больше не выбрасывать деньги за подобные «фейковые» сокращения и вышедшая в 2012 г. из обязательств по Второму периоду Киотского протокола. И в самом деле, не стоит забывать, что Протокол задумывался как некий «тест – драйв» для рыночных механизмов сокращения выбросов, так что «поиграли и хватит». Евросоюз оказался толерантнее: там пока соглашаются платить по проектам ЧР и с надеждой дожидаются 2020 года, когда окончание действия Киотского протокола оборвет эту затянувшуюся идиллию.     

Но не все так просто: «подсевшие» на практически даровые доходы развивающиеся страны подняли настоящий бунт на недавно закончившейся Боннской конференции по изменению климата, ставшей первым раундом детализации положений Парижского соглашения.  Эти страны заняли предельно жесткую позицию по механизму международной торговли «проектными» сокращениями выбросов, рынок которых они уже прочно считают своим.    Развивающиеся страны открыто заявили о  намерении стать единственными продавцами «проектных» сокращений в этом механизме : об этом даже говорилось прямо, несмотря на то, что в Парижском соглашении говорится об использовании покупаемых сокращений для глобального сокращения выбросов. Какое глобальное сокращение обеспечивают «относительные» сокращения развивающихся стран при их общем росте национальных выбросов – непонятно, но об этом особо не распространялись.  Не волновало  и то, что в рамках Парижского соглашения развитые страны вряд ли заинтересуются тем, что подобные сокращения «в зачет» по национальным лимитам не идут.  Кроме истерики на переговорах, был поднят  громкий информационный шум на серии проведенных в рамках Конференции параллельных мероприятий,  призванных   впечатлить мировое сообщество потрясающими итогами работы механизма ЧР.  Основной идеей всей этой кампании было продвижение формата проектов ЧР в качестве основы нового механизма. По сути, предлагался пересмотр положений, уже одобренных в Париже, где все страны проголосовали за новый механизм, а не за сохранение действующего.

Вместо нового механизма,  адекватного задачам Парижского соглашения, предлагалась некая  реинкарнация уже отжившего свой век ЧР по принципу «он ударил в тамтам, и Билли встал и пошел». Озвучивались требования не просто оставить формат ЧР, но еще и продлить сроки платежей за сокращение выбросов по уже действующим проектам на период после 2020 г. И даже это не все: на боннских переговорах желания развивающихся стран простирались  до пункта 6.2. Парижского соглашения, предусматривающего механизм межстрановой торговли национальными лимитами на выбросы, бенефициарами которого этим странам хотелось бы стать. Понимая, что в продавцы национальных квот они не годятся,  развивающиеся страны  пытались генерировать идеи по новым видам активов  - типа т.н.  «адаптационных единиц». В сути которых не просматривается ничего, кроме желания опять заработать на «доброй Европе», предложив ей очередной виртуальный продукт. Но это уже было сочтено за  перебор:   Россия, США, Евросоюз и Япония выдвинули ряд возражений по поводу целесообразности копирования ЧР. В частности, российская делегация обратила внимание на то, что требованиям нового механизма гораздо полнее, чем ЧР,  соответствуют проекты совместного осуществления. И если такая позиция победит, риски проникновения на западные рынки «проектных» сокращений из развивающихся стран будут надежно захеджированы.  Что же  касается  ЧР, то, не отвергая идею рынка «проектных» сокращений в развивающихся странах, можно  его превратить  в один из форматов «добровольной торговли» сокращениями. Кстати,  подобных рынков в мире немало, правда, объемы, торгуемые на них, не так велики.  Развивающимся странам осторожно дают понять: такое везение,  как миллиарды за «фейковые» бумажки, не может продолжаться вечно. Но понимание, если даже и приходит, то желания все равно остаются. Так что переговорных баталий по новому механизму российским переговорщикам и заинтересованному бизнесу предстоит еще немало.

Рис. 1: Глобальные выбросы парниковых газов в мировой энергетике и вклады отдельных мер на мировом уровне в рамках «связующего сценария» МЭА

Чем рискуем

К рискам можно отнести ряд моментов, как заложенных в саму канву Парижского соглашения, так и впрямую с ним не связанных, но вызванных его появлением. Начнем с первых. Сам характер обязательств (NDC), принимаемых добровольно, многими воспринимается как достаточно мягкий (по сравнению с тем же Киото), но не стоит забывать о его обязательном пересмотре каждые 5 лет в сторону ужесточения. И если сейчас взятая нашей страной планка на 2030 год в размере 70% выбросов от уровня 1990 г. вполне по силам нашей экономике и объективно не требует жестких мер по ограничению корпоративных выбросов, то что будет, если каждые 5 лет эта планка станет регулярно опускаться на ощутимую величину? Тогда рано или поздно  дойдет до принудительных заданий отраслям и предприятиям по снижению выбросов, с соответствующей финансовой нагрузкой на корпорации. Стоит также учесть, что свободу маневра до 2030 года нынешняя планка обеспечивает только при нынешнем (нулевом или отрицательном) росте экономики. А если экономика начнет всерьез расти (было же такое в «нулевые»)? Тогда ограничения на выбросы появятся уже через несколько лет и начнут «душить» реальный сектор.   

Не надо забывать и о том, что со временем эта «мягкая» конструкция Соглашения, с добровольными обязательствами, принимаемыми «снизу вверх», может трансформироваться в жесткую структуру, диктующую странам их обязательства «сверху вниз».  Возможность эта заложена в т.н. принцип «климатической справедливости», который не удалось изгнать из текста Соглашения, несмотря на усилия ряда стран. По своей природе «климатическая справедливость» рассчитана именно на то, чтобы стать основным принципом принудительного глобального распределения квот на выбросы, взамен национальных приоритетов и возможностей. С дальнейшим транслированием этих ограничений на предприятия каждой страны.

Наконец, заложенное в Соглашение упоминание «цены на углерод» далеко не безобидно. За ней стоят структуры, набравшие силу на углеродной торговле «киотских» времен, привыкшие к миллиардным оборотам и соответствующим доходам и не желающие с ними расставаться.  Их желания понятны: обеспечить как можно больший спрос на углерод в масштабах планеты, с тем, чтобы обороты торговли не уменьшались, а желательно росли. Рынок хочет сохраниться как минимум в прежних величинах, вне зависимости от того, есть в нем потребность или нет. А потребность может и упасть: те же обязательства стран (NDC), принятые весьма «свободно», вряд ли обеспечат тот спрос, какой наблюдался в последние лет 7-8.   Отсюда – та настойчивость, с которой лоббируется цена на углерод  - ей уготована роль своеобразной финансовой «виагры» для сворачивающегося углеродного рынка. И не надо питать иллюзий насчет того, что между ценой на углерод и углеродным налогом существует какая-то принципиальная разница. Ее нет, и введение глобальной цены на углерод (если его допустят) будет означать только одно: дополнительную финансовую нагрузку на все предприятия реального сектора. Выдержат ли это российские корпорации (и экономика в целом) – большой вопрос.

Теперь поговорим о рисках косвенных – о сигналах, посылаемых экономическим субъектам в связи с Парижским соглашением.  Еще в конце прошлого года многие эксперты трактовали результаты Парижской конференции как сигнал бизнесу к сворачиванию энергетических проектов с использованием ископаемого топлива, и прежде всего, угольной энергетики. Этот сигнал был воспринят рядом финансовых институтов: в частности, о выводе своих капиталов из угольных проектов объявили Норвежский и Шведский пенсионные фонды и Фонд Рокфеллеров.   Конечно,  мотивация таких действий может быть разной - в частности, нетрудно проследить заинтересованность той же Норвегии в сохранении своей доли в европейском потреблении газа, который в странах ЕС в последние годы начал вытесняться углем. Но на Боннской конференции обнаружились еще более жесткие позиции: под ударом оказалась не только угольная, но и газовая энергетика. Сигнал к атаке подало Международное Энергетическое Агентство: по его расчетам, для стабилизации глобальной температуры выбросы парниковых газов в мировой энергетике должны сократиться примерно в 10 раз, в то время, как в промышленности и на транспорте будет достаточно «ужаться»  всего на 10-15%. И это при том, что в настоящее время доли всех этих секторов в общих выбросах примерно равны. Почему на роль показательной жертвы выбрана именно «большая энергетика», остается только гадать; впрочем, она стала не единственной целью. В России основным «рецептом» снижения выбросов сочтено сокращение выбросов метана в нефтяной и газовой промышленности (почти 50% ожидаемого эффекта- см. схему). За ним с большим отрывом идут: энергоэффективность, ВИЭ, отмена топливных субсидий и закрытие сочтенных неэффективными угольных ТЭС; странно при этом то, что сокращение выбросов метана в США, в отличие от России стоит на последнем месте по приоритету (примерно 7%). И это при том буме сланцевой нефти и газа, с неизбежным ростом метановых выбросов в атмосферу;  насколько согласятся с таким подходом ведущие  российские и мировые эксперты – вопрос, что называется, «на засыпку».

Рис. 2. «Связующий сценарий» МЭА по сокращению выбросов парниковых газов в рамках NDC и состав мер по достижению этих целей в ведущих странах и регионах мира к 2030 г. (перевод легенды: энергоэффективность, неэффективные угольные ТЭС, ВИЭ, сокращение выбросов метана, отмена субсидий на углеводородное топливо)

Источник: МЭА

А у нас в России

Наша внутренняя политика ведется пока  в рамках президентского Указа от 30 сентября 2013 года о сокращении выбросов парниковых газов.  В частности, предусматривается добровольная инвентаризация выбросов на предприятиях и разработка российской национальной системы торговли выбросами.  Для крупных промышленных и энергетических организаций и компаний с объемом прямых выбросов парниковых газов более 150 тыс. тонн CO2-эквивалента в год намечена  инвентаризация выбросов ПГ с 2016 г., с понижением с 2017 г., порога  до  всех без исключения организаций с объемом выбросов парниковых газов более 50 тыс. тонн CO2-эквивалента в год. Пока за невыполнение этой нормы штрафы предприятиям не грозят, но со следующего года  в рамках готовящегося нового закона о парниковых газах ожидаются внятные санкции.  

Что касается новых парижских приоритетов, то работа по ним разворачивается.  В «утекшем» в прессу проекте постановления Правительства РФ обозначены и новая версия Климатической доктрины, и новый президентский Указ с подтверждением озвученной президентом РФ В.В. Путиным в Париже цели сокращения выбросов на 30%, и уже упомянутый ФЗ. Есть и меры по определению российского NDC, и разработка стратегии долгосрочного развития с низким уровнем выбросов парниковых газов до 2050 года, и такая новинка как национальный план адаптации. Немаловажен сделанный акцент на таком российском вкладе в сокращение выбросов СО2 как леса: для этого будет разработан проекта плана по сокращению выбросов парниковых газов в результате обезлесения и деградации лесов, усиления мер по их сохранению и увеличению накопления углерода в лесах. Последнее особенно позитивно, поскольку, в отличие от мер по снижению выбросов, «лесная тема» дает хоть что-нибудь для биоразнообразия и для сохранения природы в целом. Появляется возможность как-то сбалансировать экологическую политику и уйти от опасной подмены экологии климатом, а климата – техническими мерами по сокращению СО2. Увеличив возможности экосистем по изъятию углерода из атмосферы, мы решим не только экологическую и климатическую проблему, но и проблему выживания человечества как вида. Который гораздо больше зависим от концентрации кислорода в атмосфере, чем от каких-то климатических изменений. Наконец, в правительстве решено разобраться и с ролью «главного по тарелочкам» в климатической теме, пока что размытой по нескольким федеральным органам исполнительной власти без внятной системы координации действий (Межведомственная Комиссия по изменению климата была распущена еще в 2004 г. и ничего взамен не создано). Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Вся эта картина не снижает уровня тревожности российского бизнеса по отношению к возможным действиям государства: сказывается опыт взаимодействия с властями, которым свойственна импульсивная манера реагировать на интерес к любой теме, «засвеченный» высшим руководством страны. И тогда на страну и бизнес обрушиваются инициативы, вызывающие как минимум недоумение. Одну из них успел выдвинуть вице-премьер Юрий Трутнев,  поручивший ведомствам в начале февраля с.г. представить свои предложения по созданию в Восточной Сибири безуглеродной зоны. В огромном регионе, целые области которого завязаны на угольные ТЭС, пришло в голову от них  отказаться. Не учтя даже в самых общих чертах энергобаланс, не оценив социальные последствия закрытия шахт, станций, не попытавшись хотя бы на пальцах прикинуть, в какие триллионы это обойдется, и, наконец, как-то не подумав над тем, откуда эти деньги возьмутся. Проделав хотя бы одно действие из вышеперечисленных, можно было бы избавить министерства от ненужной суеты с доказательством очевидного: идея экономически безграмотна и технически нереализуема. А так нелегкую миссию по возвращению руководящих голов из мира квазинаучных фантазий на грешную землю пришлось взять на себя Минэнерго России, поддержанному сибирскими энергокомпаниями.  

Так что  бизнесу приходится быть начеку, чтобы застраховаться от новых неприятностей подобного рода. Ведь в самом деле: кто знает кому поручат «рулить»   новыми «парижскими» механизмами торговли сокращениями ? И кто станет  руководить системой внутренней торговли сокращениями? Ведь в таких системах, как известно, главное  - не сама торговля как таковая: главное – право государства «нарезать» квоты отраслям и предприятиям. Кто и как от имени государства воспользуется этим правом – пока неизвестно, хотя кандидаты уже обсуждаются.  Какие понятия «климатической справедливости» использует оператор при «нарезке» от себя квот предприятиям, остается гадать, но одно ясно:  проблем у наших предприятий может прибавиться, причем, что называется, на ровном месте.   Не меньше осторожности стоит проявлять к идее углеродных цен и углеродного налога, усиленно муссируемой различными внешними и отечественными игроками. Пока российские компании еще не осознали, что условные 15-20 долларов за тонну выбросов СО2 им придется платить из собственного кармана. Гиганты российского ТЭК, металлургии, химии, пока не обозначили свою позицию  - возможно, по причине слабой осведомленности экологических служб, некоторые специалисты которых до сих пор путают выбросы парниковых газов с выбросами загрязняющих веществ. За последние компании уже платят, и понимание о том, что речь идет о новых (и больших!) выплатах, встретишь не всюду. Так что в этой ситуации российским корпорациям стоит хотя бы на время перевести вопросы парниковых газов из второстепенных (каким традиционно считаются все вопросы экологии) в приоритетные и заняться хеджированием рисков всерьез. Пока не поздно.