Операция «Бред» ("New Yorker", США)
Спустя десятки лет после окончания рискованного эксперимента времен холодной войны, ученый продолжает жить со своими секретами
Полковник Джеймс Кетчам (James S. Ketchum) мечтал о войне без убийств. Он начал службу в армии в 1956 году и ушел в отставку в 1976, но за время своей службы он не воевал во Вьетнаме, не участвовал в операции в заливе Свиней, не патрулировал Западную Европу на танках и не строил ядерные пусковые комплексы в арктических льдах. Вместо этого он стал ведущим экспертом вооруженных сил в секретном эксперименте времен холодной войны, целью которого было поражение сил врага облаком психотропных веществ, которые на некоторое время выводят из строя человеческое сознание, вызывая, как однажды выразился один высокопоставленный офицер, «выборочный сбой человеческой машины». В течение почти целого десятилетия Кетчам, будучи психиатром по профессии, занимался своей работой, искренне полагая, что химические вещества представляют собой гораздо более гуманный инструмент ведения боя, чем пули и шрапнель – по крайней мере, он очень старался себя в этом убедить. Чтобы достичь своей цели, он без устали трудился в изолированном исследовательском центре вооруженных сил, тестируя химическое оружие на сотнях здоровых солдат и веря в то, что он приносит человечеству пользу.
Сейчас Кетчаму 81 год, и исследовательский центр, где он прежде работал, Арсенал в Эджвуде (Edgewood Arsenal), превратился в скопление разваливающихся зданий недалеко от военного испытательного полигона в Чесапик-Бей (Chesapeake Bay). Все записи это исследовательского центра были упакованы в коробки, которые сейчас пылятся в Национальных архивах. Военные доктора, которые помогали в проведении экспериментов, уже давным-давно переехали или ушли из жизни, а солдаты, участвовавшие в испытаниях – это почти 5 тысяч человек – разбросаны по всей стране, если они вообще еще живы. В вооруженных силах и в мире медицинских исследований секретные клинические испытания превратились в смутное воспоминание. Однако для некоторых оставшихся в живых подопытных и для докторов, которые обследовали их, события, происходившие в Эджвуде, навсегда останутся в памяти. Были ли эти эксперименты аналогом ужасов Дахау или их необходимость была продиктована научным прогрессом? Теперь, когда ветераны этих испытаний все чаще о них рассказывают, их оставшиеся без ответа вопросы стали медленно превращаться в своего рода историческое донное противотечение, с которым Кетчам не в силах бороться. В 2006 году он издал свои мемуары под названием «Химическая война: почти забытые секреты» (Chemical Warfare: Secrets Almost Forgotten), в которых он сделал попытку отстоять свое исследование. В следующем году групповой иск, поданный бывшими подопытными солдатами против федерального правительства, будет передан в суд, и Кетчаму предстоит стать на этом процессе ключевым свидетелем.
Суть этого иска в целом является отражением массовой критики деятельности вооруженных сил в Эджвуде: по причине ли военной безотлагательности или из научного интереса, но вооруженные силы опрометчиво подвергали опасности жизни своих солдат – наивных молодых людей, которых обманом или силой заставляли принимать участие в рискованных экспериментах. Химические вещества, которые испытывались на солдатах, варьировались от слезоточивого газа и ЛСД и до смертельно опасных отравляющих веществ нервно-паралитического действия, таких как вещество VX, разработанное в Эджвуде и позже попавшее в руки Саддама Хуссейна. Кетчам специализировался на изучении семейства молекул, которые блокируют ключевые нейромедиаторы, вызывая нарушение сознания. Эти вещества были в основном известны по своим кодовым названиям, а их формулы были засекречены. Солдатам никогда не говорили, что именно на них испытывают и каковы будут последствия этих испытаний, и вооруженные силы никогда не пытались проследить дальнейшую судьбу этих людей. Самые ярые критики Эджвуда говорят о причинении массового вреда здоровью, называя это скрытой американской трагедией.
Кетчам, неисправимый сторонник химического оружия, считает, что люди, испытывающие перед газовым оружием больший страх, чем перед минометами, мыслят нерационально. Он с одобрением приводит в пример решение российского правительства пустить в московский театр сильнодействующий газ, когда чеченские боевики захватили здание и взяли в заложники 800 зрителей театра. Применение этого газа позволило обезвредить террористов, после чего сотрудники сил специального назначения проникли в здание и убили их. Но тогда погибло множество невинных людей. «Некоторые скептики считают это в некотором роде трагедией, - сказал Кетчам. – Они говорят, «послушайте, погибло 130 человек». А я думаю, что 130 это лучше, чем 800, и лучше, чем взорванное здание театра».
Не так давно во время спора с критиками Эджвуда на одном из радиоканалов Кетчам заявил, что те испытания стали разумным ответом на угрозы холодной войны: «Мы находились в состоянии очень напряженной конфронтации с Советским Союзом, и к нам поступала информация – порой проверенная, порой нет – что русские имеют огромные запасы ЛСД, которые они могут использовать в том числе и в военных целях». Тогда же он добавил, что в то время их эксперименты могли повлечь за собой не больше проблем, чем испытания медицинских препаратов.
Однако Кетчам остается непредсказуемым апологетом. Его основной инстинкт – это инстинкт беспристрастного ученого, который пытается разрешить некую упрямую аномалию, по чистой случайности оказавшуюся работой всей его жизни. Он внимательно выслушивает критиков Эджвуда и признает, что существует некая вероятность того, что он рассматривает те эксперименты через призму благодушной забывчивости. В то же время, будучи единственным защитником Эджвуда, он должен воскрешать историю под лучом беспощадного прожектора. К Кетчаму часто обращаются пожилые подопытные солдаты, которые пытаются найти информацию о том, какой вред нанесла им армия. «Я должен знать все, что со мной тогда произошло, потому что это меня успокоит и избавит от ночных кошмаров», - написал ему один из ветеранов. В таких случаях Кетчам отвечает им с сочувствием, при этом пытаясь отстоять свою точку зрения. «Майк, - написал он другому ветерану, - видимо, некоторые люди находят утешение в том, чтобы оглядываться назад и осуждать то, что доктора совершили полвека назад, особенно если их истории можно сравнить с сюжетами популярных блокбастеров или если это может помочь им получать пенсию по инвалидности». Многие из его бывших коллег по Эджвуду в отличие от Кетчама испытывают муки совести. Один из них признался мне: «Я бы очень хотел, чтобы такое никогда больше не повторилось». Однако Кетчам часто одерживает победу над скептиками. После того, как они обменялись множеством электронных писем, Майк наконец признал: «Я уверен, что вы делали эту работу по той же самой причине, по которой мы вызвались участвовать в опытах. Это просто нужно было сделать».
Будучи пенсионером и живя в Калифорнии, Кетчам подружился со многими пионерами в области испытаний психоделических веществ, которым сейчас приходится бороться с последствиями их работы: с неудачными трипами, с деформацией личности, вызванной приемом наркотиков. В 2007 году Кетчам отправился на фестиваль «Горящий человек» (Burning Man) вместе со своим другом Александром Шульгиным, который в прошлом способствовал распространению экстази. До их знакомства Шульгин полагал, что исследовательские методы Кетчама безнравственны. «Подвергать человека такого рода психологической атаке, не подготовив его к тому, что может случиться, а после окончания эксперимента отправить его восвояси, никак не объяснив ему пережитое им состояние, свидетельствует о полном пренебрежении к ценности этого человека», - сказал он однажды. Однако, очевидно, Кетчам убедил его, что эти эксперименты принесли огромную пользу: в предисловии к мемуарам Кетчама Шульгин написал: «Большое удовольствие иметь возможность стать частью этой истории».
Ранее в этом году я ездил к Кетчаму в Санта-Роза, где он живет со своей пятой женой Джуди-Энн Кетчам (Judy Ann Ketchum) в скромном одноэтажном доме в тихом пригороде. Кетчам открыл мне дверь в бежевом спортивном костюме. У него подтянутая фигура пожилого спортсмена, довольно высокий рост, манеры открытого человека и пытливый взгляд. Джуди, медсестра на пенсии, сейчас занимается фотографией и пишет картины. В гостиной один из ее проектов - манекен с платиновыми волосами, одетый в костюм из пайеток – стоит рядом с пианино, на котором играет Кетчам. Большие фотографии цветов крупным планом, которые она любит фотографировать, висят в каждой комнате дома. Семья Кетчамов – это своего рода политический гибрид: правоцентристская, но не богемная, религиозная, но не догматичная, консервативная, но не выступающая против употребления наркотиков.
Мы направились в небольшой кабинет, чтобы поговорить. При личной встрече Кетчам производит впечатление человека, настолько заблудившегося в абстракциях, что его легко можно одурачить. Когда мы сели, он сказал: «Я даю деньги в долг людям, которые никогда их не возвращают». Однажды он дал 20 тысяч долларов учителю немецкого языка, который заявил, что он хочет открыть благотворительную организацию, после чего тот исчез: «Он потратил все на женщину, с которой он пил четыре дня. С тех пор я так и не получил эти деньги обратно». Еще один мошенник выманил у Кетчама деньги, сказав, что потратит их на благотворительность в Аргентине, чего он так и не сделал. «Я не задумываюсь об этом», - признался Кетчам.
В кабинете было огромное множество папок, представляющих собой его личный архив. Его сокровище – в том числе сотни страниц секретных правительственных документов – было своего рода медицинским оборудованием, которое Кетчам использовал для защиты достижений арсенала в Эджвуде от забвения или дурной репутации – или для того, чтобы вызвать некоторые неприятности. Юристы пытались отсудить у него эти документы, ЦРУ пыталось силой заставить его передать их ему. Он оглядел свои папки. «В них содержится масса данных - имена, дозы, графики, - заметил он. – Определенно, правительство не хочет, чтобы эта информация подверглась огласке». Когда Кетчам покинул арсенал, этот архив покинул его вместе с ним. «Его могли уничтожить, - добавил он. – Его могли спрятать».
Мне казалось, что его коллекция – это некое живое существо, переживавшее метаморфозы в процессе того, как Кетчам систематизировал ее. Я взял в руки одну из папок и обнаружил в ней описание того, как он собирал свой архив: «Сначала эти папки стояли рядами, но вскоре они перестали помещаться в архивном шкафу, и, в конце концов, спустя много лет они перестали помещаться в двух больших огнеупорных сейфах, поэтому несортированные материалы я упаковал в коробки и отправил их на чердак, в гараж и в камеру хранения». Временами Кетчам воспринимал свой архив как инструмент самоанализа, однако в те моменты, когда его охватывал пессимизм, он вспоминал Джейкоба Марли (Jacob Marley) – призрака из сказки Диккенса, обреченного на муки за то, что он причинил много зла людям и не раскаялся в этом – и думал, что, возможно, его архив «в итоге станет похож на цепи Марли, влачащиеся за ним, подобно грохочущим змеям».
Когда четыре года назад в федеральный суд поступил групповой иск, к Кетчаму приехал адвокат из юридической фирмы Morrison & Foerster из Сан-Франциско. Он спросил Кетчама, сохранил ли тот первоначальные источники. Кетчам перевернул весь архив. «Будьте открытым с человеком, и он отплатит вам добром», - сказал он мне позже. Во время дачи показаний в течение 15 часов, Кетчам свободно отвечал на вопросы, зачастую не обращая внимания на возражения своего адвоката. Казалось, он был готов давать показания – готов к повышенному вниманию, которое достается ключевому свидетелю, готов ответить на все вопросы об экспериментах.
Перед тем, как я ушел, Кетчам пообещал выслать мне полную цифровую копию своего архива. Примерно через неделю в мой офис привезли толстую папку, украшенную фотографией нас двоих, которую сделала Джуди. Кетчам составил подробный каталог материалов: там были технические отчеты, и научные таблицы, списки солдат и данные, полученные в ходе экспериментов, по каждому из них. Там были служебные записки и письма. Там были личные вещи: карточки участников соревнований по гольфу, семейные фотографии, школьные сочинения, данные о продаже дома. «Я записывал все свои действия в зеленый блокнот, который я всегда носил при себе, - рассказал мне Кетчам.- Я составлял список всех лекарств, которые я принимал». Десятки тысяч страниц отсканированных материалов стали постепенно заполнять мой жесткий диск. «Это я, - Кетчам, казалось, говорил мне. – Это то, что я делал. Вы будете моим судьей».
«Это будет история падения человеческой души – великого падения, - написал Кетчам, когда он еще был первокурсником в Дартмуте и работал над своей пьесой. – Ежедневно разбивается множество сердец. Великие люди – великие не своими достижениями, а своим потенциалом – навсегда теряют свою силу. Это трагедия утраченных устремлений, поражения и отчаяния». Кетчам представлял себе своего главного героя очень похожим на себя самого: блестящий студент с огромным потенциалом, который потерялся в институте, настроенном против него, и страдает от трагической ошибки. «Дело в том, - написал он, - что он слишком горячий, слишком напористый и слишком бескомпромиссный в своих амбициях».
Когда Кетчаму было восемь лет, он мечтал «стать ученым и помогать человечеству». Он родился на Манхеттене во времена Великой депрессии и рос в Бруклине и Форест-Хиллз. В детстве он демонстрировал склонность к занятию наукой и увлекался теннисом. Его мать была секретарем, а отец, который поступил в колледж в 16 лет и в совершенстве владел несколькими языками, руководил 200 операторами в Нью-Йоркской телефонной компании. «Он был очень религиозным человеком, - заметил Кетчам.- Не фанатиком, а человеком, исполненным благоговения». Отец Кетчама был правой рукой Нормана Винсента Пила (Norman Vincent Peale), пастора манхэттенской коллегиальной церкви и автора книги «Сила позитивного мышления» (The Power of Positive Thinking). Пил верил, что страдания – это скорее проблема сознания и что вера и «правильное мышление» могут избавить человека от них. «Правда всегда ведет по правильному пути и, таким образом, к правильному результату», - писал он.
В Дартмуте Кетчам выбрал двойную специальность – психологию и философию – но он не стал заниматься естественной философией. «Задавать вопросы, на которые нет ответов, это ошибка», - написал однажды. Он до беспамятства влюбился в одну из студенток колледжа, начинающую актрису из Нью-Йорка, и уговорил ее выйти за него замуж и бежать в Африку или Латинскую Америку. Они доехали только до Флориды, а потом вернулись в Дартмут, где обнаружилось, что вступление в брак лишило Кетчама его стипендии, поэтому им пришлось переехать в перестроенные бараки, расположенные недалеко от студенческого городка. В течение следующего года Кетчам снова поменял свои планы: сначала он перевелся в Колумбийский университет, а затем поступил в Медицинский колледж университета Корнелла, где он занялся психиатрией. В Нью-Йорке они с женой, с которой они жили в съемной комнате без отопления, решили развестись. Кетчам начал принимать по 10 миллиграмм декседрина, сперва время от времени, а потом по три раза в день – эта привычка сохранялась у него в течение нескольких десятилетий – и он полностью погрузился в учебу, заучивая гигантские объемы информации. Тем не менее, он признается, что «я не получил за это никаких наград, они даже не дали мне диплом с отличием».
Испытывая постоянные трудности с деньгами, Кетчам решил пойти на службу в армию. «Я больше не мог сопротивляться, - написал он в своих мемуарах.- Мой завтрак не мог больше состоять из половины чашки кофе». В 1958 году, закончив Корнелл, он получил работу в Военном исследовательском институте Уолтера Рида. Часто ему приходилось просыпаться в 4:30 утра, чтобы изучать кибернетику, а однажды он поставил в своей комнате гравитационный «компьютер», который он смастерил из трубочек для напитков и детского конструктора и который занимал половину его комнаты. «Он не принес никакой практической пользы, - написал он позже, - тем не менее, он был иллюстрацией того, что нельзя было увидеть глазами – логического процесса». После того как его наставник не оценил его компьютер, он занялся другим проектом. Во время празднования Дня благодарения, когда лаборатории Уолтера Рида пустовали, он вскрыл черепную коробку кошки и подвел к ее мозгу электроды, чтобы проверить, может ли это стать новым способом общения для животного. Он ушел поиграть в теннис, полагая, что ветеринар позаботится о животном, но, вернувшись через неделю, обнаружил кошку умирающей от инфекции. Он попытался лечить животное у себя в ванной, однако ущерб, нанесенный мозгу, оказался необратимым.
Кетчам продолжал активно работать. Он отправлял статьи в The New Yorker и другие журналы, он даже послал свое эссе под названием «Секс в космосе» в Playboy. Он начал приносить ручную печатную машинку на приемы пациентов и записывал каждое их слово, непрестанно щелкая клавишами. Он показал эти записи своему научному руководителю Дэвиду МакКензи Райоху (David McKenzie Rioch), главе отделения нейропсихиатрии в институте, который посоветовал ему попытаться разобраться в проблемах своих пациентов. Но Кетчама интересовали не столько пациенты, сколько сам процесс. В конце концов, он хотел проводить собственное исследование, поэтому в 1960 году, когда Райох вызвал его и сказал, что «есть работа в месте под названием Эджвуд-Арсенал», Кетчам очень этим заинтересовался.
Эджвуд был построен во времена Первой Мировой войны, когда отравляющие газы – хлор и иприт – унесли множество жизней в траншеях Европы. Тогда Фриц Габер (Fritz Haber), немецкий ученый, ставший пионером в разработке химического оружия, заявил, что «ни в одной войне будущего военные не смогут пренебречь ядовитым газом – это высшая форма убийства». Вооруженные силы США серьезно восприняли эту угрозу и запустили программу по изучению химических веществ, в рамках которой были построены лаборатории и газовые камеры, где проводились опыты над людьми. «К нам начали поступать вести об ужасах, которые происходят в этом месте, - написал один рядовой в 1918 году. – Все, с кем мы разговаривали на пути сюда, предупреждали нас, что мы направляемся в забытое богом место! Нам рассказывали истории о людях, которых отравляли газом и сжигали».
После Второй Мировой войны американская разведка сообщила, что в Германии появилось химическое оружие, гораздо более смертоносное, чем иприт и хлор. Новые сложные вещества, полученные в ходе изучения инсектицидов, были названы нервнопаралитическими газами, потому что они вызывали резкий подъем уровня нейромедиатора ацетилхолина, приводящий к отказу органов и практически мгновенной смерти. Рейх вкладывал деньги в изучение трех газов – табун, зоман и зарин – и после победы над Германией страны-победители поспешили их заполучить. Советский Союз тайно демонтировал целое предприятие по производству нервнопаралитических газов и снова собрал его уже за Железным занавесом. В свою очередь американскому правительству удалось найти химические формулы нацистов – а в некоторых случаях даже ученых, которые их разработали – и доставить их в Эджвуд.
Американская армия решила сосредоточиться на изучении зарина. Это химическое вещество было примерно в 25 раз сильнее цианида, и его легко можно было перевести в форму аэрозоля. В процессе изучения зарина невозможно было обойтись без случайных жертв: всего за один год семерым техническим работникам потребовалась неотложная медицинская помощь после случайного контакта с газом. Когда после проведения опытов через выходные отверстия сочился ядовитый пар, птицы, попадавшие в струю пара, падали замертво, и их приходилось регулярно убирать с крыши. В ходе экспериментов, которые проводились по заказу арсенала в Университете Джона Хопкинса, ученые давали волонтерам зарин, растворенный в воде, в течение трех дней. Некоторые подопытные получили тяжелейшее отравление: у них начались судороги, рвота и проблемы с дыханием.
Первые эксперименты с нервнопаралитическими газами имели своей целью поиск веществ с наибольшим поражающим действием и антидотов, однако исследователи Эджвуда также стали записывать негативное влияние этих веществ на сознание людей. Сначала подопытные чувствовали головокружение, а потом сильную тревогу. Некоторые из них видели по ночам кошмары, страдали бессонницей и впадали в депрессию. Секретное исследование подробностей происшествия с отравлением технического персонала, проведенное в 1948 году, показало, что «главной особенностью этих случаев является психологический характер реакции», поэтому автор этого исследования заинтересовался, какое воздействие эти химические вещества могут оказать на «молодых и неопытных людей». Один из старших офицеров арсенала отметил, что солдаты, подвергшиеся воздействию табуна в низких концентрациях, частично потеряли дееспособность примерно на 1-3 недели, поскольку они страдали от переутомления, усталости, полного отсутствия инициативы и интереса к происходящему и апатией».
Я беседовал с бывшим подопытным солдатом из Эджвуда, который получил дозу нервнопаралитического вещества VX, которое в 100 раз опаснее зарина, если оно попадает на кожу. К его кровати подошел офицер и нарисовал маленький круг на его руке, а затем доктор капнул из шприца какую-то жидкость на этот круг. Эффект был моментальным. Этот солдат слышал, как другие люди шептались – кто-то сказал «Вот черт!» - в то время как он сам почувствовал некую отрешенность от происходящего. В помещении было включено радио, но он не понимал смысла слов. Когда ему принесли поесть, он не мог понять, как ему пользоваться столовыми приборами. «Я не контролировал себя, - рассказывал он мне. – Это было невероятно. Эта крохотная капля сделала меня совершенно беспомощным». Потом на него нахлынула волна мучительного напряжения, как будто каждое из миллионов нервных окончаний сдавливали тиски. «Это были жуткие ощущения, - продолжал он. – Все мое тело как будто сковало. Все нервы были напряжены до предела, физически и психически».
В 1949 году Уилсон Грин (L. Wilson Greene), научный руководитель Эджвуда составил секретный доклад под названием «Психогенное оружие: новая концепция войны» (Psychochemical Warfare: A New Concept of War), в котором он говорил о необходимости найти вещества, которые обладали бы таким же разрушительным для сознания эффектом, но при этом не были бы смертельными. «На протяжении всей истории человечества войны всегда были связаны со смертью, человеческими несчастьями и уничтожением материальных ценностей, при этом каждый последующий конфликт всегда был более разрушительным, чем предшествующий, - писал Грин. – Я убежден, что при помощи методов психогенной войны мы можем одерживать победу над врагом, не убивая при этом его людей и не разрушая его собственность».
В общих чертах доклад «Психогенное оружие» отражал идеалы Эджвуда: стремление одерживать победы при помощи химических веществ. Первый командующий военно-химических войск армии США прославлял «эффективность и гуманность» газов: они быстро убивали, оставляя инфраструктуру нетронутой. Психогенная война должна была стать менее кровавой формой войны, чем зариновые облака, и даже более гуманной, если можно так выразиться. Однако Грин не хотел сохранять жертвам сознание, он хотел его расстраивать так, чтобы это внушало ужас. По его собственным словам, «симптомы, которые имеют ценность в стратегическом и тактическом отношениях, включают в себя припадки или приступы, головокружение, страх, истерию, панику, галлюцинации, мигрень, бред, глубокую депрессию, ощущение безнадежности, отсутствие желания делать даже элементарные вещи, склонность к самоубийству».
Грин составил список химических веществ, которые необходимо было изучить – от барбитуратов до угарного газа – а также распорядился подробнее изучить воздействие нервнопаралитического газа на психику. Энок Коллавей (Enoch Callaway), психиатр с военно-морского флота, прибывший в Эджвуд в 1950 году, вспоминал: «Мне сказали, что я должен измерить «нервозность», потому что нервнопаралитический газ делает людей «нервными». Для этого он подготовил следующий опыт: люди, получившие зарин, подвергались воздействию резких сильных звуков, при этом ученые измеряли, насколько испытуемые пугались. «Мы выяснили, что нервнопаралитический газ на самом деле подавлял тревожность, если его доза не вызывала судорог». Он настаивал на том, что работа с подопытными проводилась с осознанием крайней необходимости всего происходящего, которую сейчас трудно понять: «Тогда мы не знали, что химическая война так быстро уйдет в прошлое».
В середине 1950-х годов психогенное оружие было официально включено в список клинических исследований Эджвуда, и было дано разрешение набирать солдат по всей стране для проведения экспериментов. Все это получило название Волонтерской программы медицинских исследований. Армия убедила Конгресс в том, что химические вещества были «совершенно безопасными», и предложила «новую перспективу контроля над людьми без убийств» - несмотря на то, что первые попытки изготовить оружие из ЛСД и мескалина не увенчались успехом из-за того, что эти наркотики оказались слишком небезопасными, а их действие – непредсказуемым. Наблюдатели Конгресса, напуганные военным превосходством Советского Союза, с готовностью предоставили армии свою поддержку. У Красной Армии была масштабная программа разработки химического оружия, кроме того, поступала масса донесений о том, что ее руководство интересовалось «психогенными ядами», которые использовались для того, чтобы вызвать психические расстройства. «Возможно, иностранные враги уже подвергают жителей США воздействию подобных веществ, - заявил один из законодателей во время заседания. – Не подвергаемся ли мы ему сейчас? Не стали ли мы кроликами и морскими свинками?»
В Эджвуде начали исследовать сотни веществ, многие из которых предоставляли ему фармацевтические компании. Один из офицеров однажды отметил: «Характеристики, которые мы ищем в этих веществах, в целом являются противоположностью тому, чего хотят добиться от лекарств фармацевтические компании, то есть нежелательными побочными эффектами». С 1959 года арсенал активно исследовал фенциклидин или РСР, который компания Parke, Davis & Company одно время продавала как обезболивающее, однако скоро сняла с производства, потому что он вызывал у пациентов галлюцинации и бредовые состояния. Доктора в Эджвуде проводили опыты с этим веществом в форме аэрозоля и в тайне давали его солдатам, чтобы проверить его воздействие. Один из подопытных - который неделей ранее подвергся воздействию зарина – выпил стакан виски с растворенными в нем 20 миллиграммами РСР. «Маниакальный бред и враждебность», - написал один из докторов в своем заключении. Затем подопытный потерял сознание и начал дышать так, как дышат при неврологической травме или кардиострессе.
Райох сообщил Кетчаму, что еще один доброволец пролежал в больнице шесть недель. «У него развилась параноидная реакция, которая не исчезала даже после полного выведения препарата из организма», - вспоминал Кетчам. В конце концов, опыты с веществом РСР прекратились, однако рассказы о различных проблемах, связанных с ним, продолжали распространяться. Военный консультативный совет решил, что оборудование арсенала не подходит для проведения опытов с новыми веществами. «Мы считаем необходимым немедленно начать реализацию программы по разработке надежных методик оценки патологического поведения, - отметили его члены. – К работе над этим вопросом необходимо привлечь людей, имеющих соответствующую квалификацию, а именно психологов, психиатров и нейропсихологов». Другими словами, Эджвуду требовались молодые доктора, такие как Кетчам.
Источник: ИноСМИ.
Рейтинг публикации:
|
