Согласно опросу общественного мнения, проведенному Институтом статистических исследований и экономики знаний НИУ Высшая школа экономики, лишь около трети опрошенных россиян (32%) были бы рады, если бы их сын или дочь захотели стать научным работником. Практически столько же (29%) не обрадовались бы такому выбору ребенка. Для сравнения, в Китае поддержали бы детей в их стремлении строить научную карьеру 36% родителей, а в США и Израиле – 80% и 77% соответственно.
Но при этом… 84% жителей нашей страны считают, что наука и техника делают жизнь более легкой и комфортной. Почти столько же (83%) видят, что достижения науки и новые технологии открывают широкие возможности для следующих поколений. Работу ученого признают очень важной 72% россиян. (Опрос проводился в ноябре 2014 года с участием 1670 человек в возрасте от 16 лет в рамках мониторинга инновационного поведения населения.)
Ситуация парадоксальная на первый взгляд. Ее так и хочется объяснить исторически не очень высоким рейтингом престижа науки и ученых в российском обществе. Однако опубликованные в авторитетном научном журнале PNAS результаты другого социологического исследования, проведенного совсем недавно учеными из Кембриджского университета (Великобритания), говорят о том, что корни такого «раздвоенного» отношения к науке имеют какие-то глубокие психологические – даже биологические! – основания.
Уильям Скайларк из Кембриджа и его коллеги решили выяснить, влияет ли облик самих ученых на то, насколько им доверяют люди и насколько они считают понятным то, что им рассказывают представители науки.
Для этого ученые сфотографировали несколько сотен случайно отобранных физиков и биологов, работающих в университетах США и Британии, и попросили добровольцев оценить возраст, интеллект и их привлекательность. Получив эти данные, британские психологи поинтересовались у испытуемых, обладатель какой из просмотренных фотографий показался им наиболее авторитетным ученым и чьи научные работы были бы наиболее интересны для них.
Оказалось, что добровольцам интереснее всего казались исследования тех ученых, чьи лица, по их мнению, наиболее красивые и привлекательные. Красивые ученые чаще привлекали глаз добровольцев в тех случаях, когда ученые предлагали им прочесть несколько историй о научных открытиях. Это было характерно и для коротких научно-популярных видеороликов, радиопередач и прочих методов подачи информации.
Однако самыми умными и достойными доверия испытуемые считали достаточно неприглядных или некрасивых исследователей. При этом «словесный портрет» типичного ученого – некрасивый мужчина в возрасте, любой расы и этнической принадлежности. Женщины и красивые молодые люди гораздо реже казались добровольцам столь же «продвинутыми» исследователями, как пожилые мужчины-генетики или физики.
Немного утрируя, можно сказать, что в общественном сознании красивые ученые – это прежде всего болтуны…
«Похоже, что люди действительно используют внешность человека в качестве источника информации в то время, когда они выбирают и оценивают достоверность новостей науки, – подчеркивает Уильям Скайларк. – Пока непонятно, как это влияет на распространение и принятие научных идей в обществе, но быстрый рост визуальных СМИ говорит о том, что важность «облика науки» будет только расти».
Кстати, эти выводы совпадают и с результатами упомянутого исследования Института статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ. Портрет ученого «их кисти» выглядит так: «чудаковатые» – считают 57% опрошенных; зарабатывают меньше, чем представители других профессий с аналогичной нагрузкой (42%). Работа исследователей кажется скучной и к тому же опасной – 53% и 52% россиян соответственно, в жизни ученых нет развлечений (50%) и интересов, не связанных с работой (45%).
И, что интересно, за последние лет 30 этот стереотип массового сознания мало поменялся. Так, опрос Фонда общественного мнения «Наука и ученые», проведенный 25–26 августа 2001 года среди 1500 респондентов, «нарисовал» такой обобщенный портрет ученого, на взгляд обывателя, далекого от науки:
– внешность – «лысый»; «хорошо одет»; «ботаник в очках»; «бородатый, усатый, нерасчесанный»; «в очках и халате»; «дядечка с бородочкой, в очках, страшно интеллигентный»; «немного помятый и рассеянный очкарик»; «интеллигентный, умный, нищий»;
– возраст: «немолодой»; «не слишком старый»; «мужчина не моложе 50 лет»; «молодой, образованный»; «седой, в возрасте, в очках, с палочкой».
Через 10 лет, в 2011 году, ответы на вопрос о символах национального престижа России распределились так: 29% – богатые природные ресурсы; 21% – военная мощь, ядерное оружие; 11% – большая территория… Высокий уровень развития науки и техники – 7% («Индикаторы науки: 2014. Статистический сборник»).
В социологии известно правило: массовый стереотип вообще не может существовать, принципиально не совпадая с реальностью. С какой реальностью мы столкнулись в данном случае? Британские ученые из Кембриджа честно признаются, что пока не знают, в чем корни такого двойственного отношения к науке и ученым. Нужны дополнительные исследования этого феномена. Российские социологи еще 20 лет назад подступались к решению этой загадки.
В 1998 году центр «Истина» провел опрос среди 209 студентов старших курсов пяти московских вузов технического, естественного и гуманитарного профиля. Вот ответы на закрытый вопрос: «С чем ассоциируется у вас понятие «современная российская наука»?»: бедность, кризис, нищета, недостаточное финансирование, утечка умов – 47%; конкретная область исследований, практических приложений НИОКР – 21%; энтузиазм, самоотверженность ученых – 9%; медленное развитие, застой, регресс, отставание – 7%; высокий интеллект, талант – 7%; отсутствие практической реализации – 4%; развитие, успехи – 3%; имена ученых – 2%.
«Как видим, у 58% опрошенных российская наука вызывает негативные ассоциации, – отмечала, комментируя эти результаты, Ольга Савельева, кандидат экономических наук, ведущий научный сотрудник Центра информатизации, социальных, технологических исследований и науковедческого анализа Миннауки и Минобразования России.
– Примечательно, что в ответах на этот вопрос слова «современный», «прогресс» не употреблялись вообще, слова «будущее» – один раз, «новый» – два раза, «энтузиазм» – девять (в основном в сочетании с прилагательным «голый»). В то же время слово «деньги» и связанные с ним понятия «финансы», «оплата» и т.п. – 42 раза» (Вестник РАН, 1999, № 3).
В итоге исследовательница приходила к выводу: «В глазах студентов российская наука противоположна по своему имиджу не только идеальному объекту «наука вообще», но и достаточно реальной современной мировой науке».
Как раз сегодня это поколение бывших студентов и составляет не только ядро инженерно-научных кадров страны, но и костяк государственной бюрократии разного ранга. Именно с такими стереотипами в сознании.
С этими семиотическими фантомами можно, конечно, бороться и на риторическом уровне. Вопросы взаимодействия науки как социального института с обществом, с государственными структурами, вопросы бытования научного знания в ненаучной среде (в том числе и в среде государственной бюрократии), несомненно, стали сегодня актуальными, как никогда раньше в истории. Зачастую можно констатировать, что изучению и совершенствованию форм коммуникации науки и общества, науки и государства уделяется даже больше внимания, чем популяризации собственно научных знаний.
На Западе уже вполне оформился еще в середине 1990-х годов целый блок направлений гуманитарных исследований в сфере взаимодействия науки и общества. В частности, в Великобритании, самой продвинутой в данной области стране, это: Science in Society; Science in a Social Context (SISCON); Science and Technology in Society (SATIS). Таким образом, важность и актуальность проблемы вполне осознана.
Сегодня парадоксальным образом в обществе, целиком построенном на технологических приложениях науки, точкой кристаллизации общественного интереса становится не наука как таковая, а популяризация науки. Что лишний раз и подтвердило исследование кембриджских социологов и психологов. Обыватели считают некрасивых ученых более компетентными, умными и успешными, чем их красивых коллег. Но вот эти красавчики, на вкус обывателя, кажутся более интересными рассказчиками и пропагандистами научного знания в обществе. И этот фактор, как считает Уильям Скайларк, следует использовать при подготовке научно-популярных материалов и при пропаганде важности науки для общества.
Но, помимо риторики, усилий по созданию позитивного имиджа науки в общественном сознании, существует и реальность, непосредственно данная нам в ощущениях.
«Имиджевая составляющая внесла определенный вклад в расцвет советской науки в 60-е годы, – подчеркивает Ольга Савельева. – И все же правомерно ли делать вывод о специально сконструированном образе науки с целью закрепить или повысить ее социальную привлекательность? Насколько руководило государство процессом формирования общественного мнения по поводу науки и ученых? В принципе это предмет особого разговора, однако некоторые предположения можно сделать. В основе отношения широких масс к миру науки лежала реальность, а государство, располагая значительным пропагандистским потенциалом, содействовало созданию соответствующего положительного стереотипа» (Вестник РАН, 1998, № 6).
Исследовательница уже 20 лет назад отметила деградацию имиджа отечественной науки: «…за относительно короткий промежуток времени в массовом сознании наложились друг на друга два отрицательных имиджа одного объекта: сформировавшийся в конце 70-х – начале 80-х образ «бездельника» и возникший в 90-х образ «нищего». Интегральный образ – «нищий бездельник». <…> В этом, кстати, отличие представителей науки от других профессиональных групп – источников социальной напряженности (врачей, учителей, военных): общественное мнение сочувствует им совершенно однозначно и готово оказать активную поддержку, по крайней мере моральную»…
Несомненно, выявленный в Кембриджском университете феномен в скором времени приведет к дальнейшей «гламуризации» науки. Телевизионные программы и видеоблоги в YouTube в еще большем количестве заполнят эксперты и ученые-«обояшки». Появятся соответствующие ток-шоу, викторины и проч., и проч. И в науку рванет новый набор мобилизованной молодежи, а мирные обыватели, прочитав подпись под фотографией в журнале Science Illustrated, будут чувствовать себя приобщившимися к глубинам научного знания. И это замечательно!
Вот только сама наука будет развиваться только там, где вся эта риторика попадет в хорошо «унавоженную» почву высокотехнологичной экономики.
Источник: ng.ru.
Рейтинг публикации:
|
