|
Историческое окно возможностей для построения национального государства в России еще не закрыто. Конечно, методы, использовавшиеся для этого ранее, сегодня неприемлемы, однако для решения задачи есть современные инструменты.
Шломо Занд
Фото: Ольга Власова
Понятие национализма в общественном российском сознании сегодня имеет негативную окраску и связывается в основном с этническим сепаратизмом разной степени агрессивности или маргинальными националистическими группировками. Поэтому даже «Национальная стратегия России», принятая в конце прошлого года, является малосодержательным и бесполезным документом и по существу фокусируется почти исключительно на предотвращении роста национальной розни внутри страны. Между тем эта проблема хоть и важна, но по своей сути вторична.
Национализм понимается ведущими историками и социологами мира прежде всего как строительство нации, национального государства. Анализ существующих в мире государственных образований однозначно свидетельствует: существует прямое соответствие между уровнем развития и тем, является ли это образование сложившейся нацией. Иначе говоря, все развитые страны мира — это страны-нации (включая даже такие необычные национальные формы, как Швейцарская Конфедерация), без национального строительства невозможно стать развитым государством.
Этот вывод — серьезный аргумент против распространенного в последнее время в российском обществе мнения о том, что нет никакой необходимости в строительстве разрушенной коллапсом советской системы национальной идентичности. Сторонники этого мнения, как беспечный Ниф-Ниф из сказки о трех поросятах, считают, что «и так сойдет», что разговоры о национальном строительстве инициируются ретроградной частью общества, ностальгирующей по Советскому Союзу или Российской империи, а современное российское государство может обойтись без опоры на нацию и должно прежде всего думать о повышении ВВП и уровня благосостояния населения. Однако без создания прочной нации страна не может надеяться на экономическое преуспевание, а без построения национального государства у России нет никаких позитивных перспектив.
Правда, даже согласившись с необходимостью национального строительства, российское общество и государство не видит инструментов для начала этого строительства. А оттого зачастую становится жертвой маргинальных трактовок и течений (маргинальное по своему идейному строю движение русских этнических националистов разных видов или же сталинистов отпугивает своей риторикой разумную и активную часть общества, ищущую основания для формулирования своей идентичности). Между тем эти маргинальные националистические течения очень ограниченны в своей идеологии, фактически никак не связаны с мейнстримом современного учения о строительстве нации и приносят немалый вред, компрометируя саму идею.
Для того же, чтобы построить нацию в современных условиях, надо сначала разобраться по существу, что это такое и каковы основные инструменты ее формирования.
Прежде всего важно понять, что способность человека образовывать такие общности, как нация, по историческим меркам довольно новое явление: самые старые европейские нации сформировались только в XIX веке. Иначе говоря, данный тип человеческой общности целиком относится к эпохе модерна и не существовал в древности или средневековье. Появилась данная человеческая общность как, по-видимому, наиболее эффективная и универсальная форма объединения людей для решения проблем, стоящих перед их цивилизационными проектами. И если мы посмотрим на сегодняшнюю карту мира, то там найдется не так уж много сложившихся национальных государств, а все проблемные территории не прошли еще путь национального строительства.
Если отбросить мифологический флер, то оказывается, что национальное строительство — это технология, состоящая из вполне определенных элементов, и ее осуществление невозможно без продолжительного волевого усилия государства и осознанной программы, последовательно им проводимой.
Важнейшим элементом здесь является национально заряженная и патриотически мыслящая элита государства. Без искреннего понимания этими людьми необходимости формирования национальной идентичности и своей собственной принадлежности к ней никакие дальнейшие шаги не имеют смысла.
Современное общество безошибочно угадывает лицемерие политика, с трибуны говорящего о патриотизме, но на практике больше озабоченного своим личным благополучием, зачастую за пределами его родного государства. Вопреки злободневности звучания, подобный феномен вовсе не нов и описан социологами и историками, занимающимися национализмом, как донациональная общность элит. Нечто подобное существовало в Европе в ее донациональном состоянии, когда местная аристократия ощущала свою общность с аристократией соседней страны значительно сильнее, чем с собственными крестьянами. Подобное поведение элит в современном мире характерно для несложившихся наций и распространено, например, в Латинской Америке. Сращивание самоидентификации элиты и остального народонаселения — обязательная ступень в образовании национальных государств, без него построить нацию не удастся.
Следующий элемент — это ощущение общей собственности, как правило, в первую очередь выражающееся в осознании территории, принадлежащей государству. Данное явление стало возможно с ростом образования и доступности карт. Француз, к примеру, никогда не выезжавший из Парижа, глядя на карту Франции, осознавал принадлежность ему территории, которую он никогда не видел. В постсоветской России, однако, основная проблема с общей собственностью оказалась связана в основном не с картой. После крушения коммунизма и хаотичного появления частной собственности то, что раньше было народным достоянием, стало по не очень понятным для населения причинам чьим-то личным активом, в результате у граждан было нарушено чувство принадлежности им некоего общего достояния. Это серьезное явление из области социальной психологии практически разрушило и другой важный элемент существования нации — чувство малой родины для ощущения Родины большой. Современное российское общество, известное ранее своей соборностью или коллективизмом, сегодня страдает от недостатка личной и коллективной ответственности за некий кусок территории. Выражением этого недуга является процесс огораживания, который особенно заметен в пригородах. Он проходит под девизом: за забором или дверью кончается зона того, что принадлежит мне, и того, за что я отвечаю. Для строительства же национального государства необходим поддерживаемый властью процесс формирования или возрождения у населения чувства принадлежности ему общего достояния. Речь не идет о переделе собственности и пересмотре приватизации, однако все общее, что у нас осталось, должно быть осознано как национальное достояние.
Чтобы получить глубокое экспертное мнение о современном национальном строительстве и его важных элементах, «Эксперт» решил поговорить с одним из признанных авторитетов в этой области — Шломо Зандом. Этот израильский историк, профессор Тель-Авивского университета, проживший долгое время во Франции и продолжающий там преподавать в Высшей школе социальных наук, стал широко известен благодаря своему нашумевшему исследованию о формировании современного государства Израиль («Кто и как изобрел еврейский народ»). Опираясь на наследие своих предшественников, Занд наглядно показал, что еврейской нации не существовало до XIX века, а ее формирование происходило внутри националистических процессов Германии и других европейских стран, причем абсолютно по тем же законам.
Лирическое вступление
— Вы когда-нибудь были в России?
— Да, совсем недавно, когда вышла моя первая книга на русском, я впервые побывал в Москве и Санкт-Петербурге. Но моя жизнь еще до этого странным образом оказалась связана с вашей страной. Мои родители, если так можно выразиться, решили меня завести, как раз проезжая по России — по дороге из Узбекистана. Родился я в результате в Австрии, но, судя по датам, мое существование началось именно тогда.
— Кем были ваши родители и что они делали в Узбекистане?
— Они были евреями польского происхождения и бежали от нацистов, Советская армия встретила их и отправила в Самарканд. Это спасло им жизнь: например, мою тетю, которая пряталась в Литве, фашисты нашли и убили. То есть фактически я жив в какой-то степени благодаря Сталину. Мой отец, правда, был не просто человеком еврейского происхождения, он еще был коммунистом, однако, пересекая советскую границу, он не сказал, что он польский коммунист, он сказал, что он еврей. Если бы он сказал всю правду, то он вряд ли бы выжил, потому что по приказу Сталина польских коммунистов тогда расстреливали. Сталин не доверял польским коммунистам, евреи в ту пору вызывали у него больше доверия (у него еще тогда не было паранойи). Я думаю, что это объяснялось тем, что польские евреи, в отличие от польских коммунистов, не были националистами.
Кстати, по тем же причинам все лидеры стран соцблока, посаженные Сталиным после войны, были еврейского происхождения. Он не хотел, чтобы в этих странах появлялись такие правители, как югославский Тито. Обычно этому не уделяется особого внимания, но, повторю, все восточноевропейские лидеры-сталинисты были еврейского происхождения.
Русские, национализм и СССР
— Что такое нация и почему так распространено мнение, что этот феномен очень древний, что нации существуют на протяжении многих веков, если не тысячелетий?
— Большинство европейских наций — во Франции, Германии, Великобритании — создавалось в XIX веке. Это был очень непростой процесс. Для этого оказалось недостаточно создать единый для всех язык — а до эпохи модернити люди в каждой стране даже не говорили на одном и том же языке, язык очень отличался в разных районах одной страны. Конечно, основа для создания нации заключается в едином языке, создании системы образования (книги, школы, газеты), но этого недостаточно. Очень важно прошлое.
Французский философ XIX века Эрнест Ренан одним из первых понял, что прежде всего для создания нации необходимо помнить и забыть. Иначе говоря, необходимо концептуальное осмысление прошлого, в процессе которого вы концентрируетесь на одних событиях, и самим фактом их выделения и запоминания вы опускаете и забываете другие, которые не вписываются в эту концепцию. Так вы создаете для разных групп населения картину общего прошлого, которая их объединяет, хотя в реальности у них не было общего прошлого.
Нам сложно это представить сегодня, но в донациональный период высшие сословия в разных европейских странах значительно сильнее ассоциировали себя с себе подобными по другую сторону границы, нежели с крестьянами своей страны. И эта линия разрыва была далеко не единственной. Например, часто крестьяне в одной части страны не чувствовали никакой общности с крестьянами другой ее части. Поэтому для создания древней Польши или древней Франции приходилось углубляться все дальше в прошлое. Это делалось для того, чтобы мы могли почувствовать себя частью чего-то бесконечного, длящегося из древности в вечность. Ведь если вам скажут, что вы как нация существовали тысячу лет назад, то у вас будет ощущение, что ваша нация будет существовать и следующую тысячу лет. Для построения нации всегда нужна общая история, а это означает, что фактически нужны мифы.
Большинство людей, живущих во Франции, в Великобритании или Германии, сегодня понимают, что они не являются потомками галлов, тевтонов или норманнов. Однако если вы выйдете в коридор здесь в Тель-Авивском университете, то увидите множество людей, которые на полном серьезе уверены, что они прямые потомки древних евреев. Мне кажется, что в массе своей русские также думают, что Россия как нация существовала всегда, и, похоже, так думают не только простые люди, Александр Солженицын, например, судя по его книгам, думал так же.
— Но с Россией было все сложнее, потому что практически с момента ее образования у нее была своя собственная церковь, которая играла роль мощного объединителя и идентификатора различных групп населения. Быть русским значило быть православным. Роль церкви отразилась также на восприятии идентичности в истории, скажем так, из-за нее у русских было значительно больше оснований полагать, что они существовали как нечто целое в довольно отдаленной исторической перспективе.
— Да, отчасти это похоже на ту роль, которую Англиканская церковь сыграла в формировании британской нации. В России православная церковь действительно сделала очень много для формирования русской идентичности в докоммунистический период. Но с этим была связана одна проблема, — я пишу о ней в своей новой книге, — которая драматически отразилась на судьбе восточноевропейских евреев и на жизни моих родителей в частности.
Дело в том, что русский национализм, укорененный на основании Русской православной церкви, был недостаточно гражданским и открытым для вовлечения культурных и языковых меньшинств, таких как украинцы, поляки, литовцы и так далее... В XIX веке русский царизм не смог преуспеть в том, что удалось сделать, например, Франции и Англии, — создать такой вид открытого гражданского национализма, который мог бы вобрать в себя различные части Российской империи. В реальности украинцы, поляки и литовцы оказались вытолкнутыми из российской концепции строительства нации. Все они могли быть вовлечены в национальное строительство, если бы русский царизм модернизировал свою национальную идею, как это сделала та же Франция. Франция фактически сначала сломала бретонцев и провансальцев и так далее, а затем полностью включила их, и поэтому смогла создать французскую нацию. Русский царизм не справился с задачей построения открытой гражданской нации. Но главный вопрос в том, почему коммунистам также не удалось до конца осуществить эту задачу.
— Мне кажется, что СССР в значительной степени как раз удалось создать этот открытый гражданский национализм, включающий разные этнические группы, в отличие от царизма.
— Да, но тогда уже было слишком поздно. Я сам долго об этом думал. Почему сегодня Украина — это отдельное национальное государство? Она же могла бы быть частью России? Если бы России удалось продвинуться далеко по пути Франции или Великобритании, то Украина не смогла бы создать свое государство. Понятно, что частично это произошло из-за неблагоприятного стечения обстоятельств. Но в остальном? Ведь значительная часть Украины по сути русская. Конечно, украинцы сегодня верят, что они являются нацией в течение двух тысяч лет. Главный вопрос, почему это произошло?
Когда я был молод и был коммунистом, одна вещь меня сильно поразила. Я узнал, что Хрущев украинского происхождения, и тогда я подумал, что если СССР имеет главой государства украинца, но это не имеет никакого значения, значит, ему действительно удалось создать такую единую советскую идентичность, которая преодолела этнические составляющие. Но я ошибался, время показало, что СССР все-таки не смог этого сделать.
Чтобы понять, почему этого не произошло, надо начать с Ленина, который интересовался национализмом. Сталин также занимался этим вопросом. Но до сих пор мне непонятно, был ли Сталин слишком жёсток по отношению к лингвистическим и этническим меньшинствам, либо, наоборот, недостаточно жёсток. Если мы вспомним якобинцев и Французскую республику и то, что они сделали со своими меньшинствами, то, кажется, Сталин был действительно слишком мягок. Может быть, это происходило оттого, что он сам был грузин по происхождению, может быть, оттого, что он понимал: этнический национализм нельзя изъять из общества абсолютно. Но ошибка, сделанная им тогда, когда он отказался от идеи создания общей нации для всех, проявилась в 1991 году…
Не надо думать, что во Франции не существовало своих украинцев и литовцев, так же как и в Великобритании были валлийцы и шотландцы, а в Германии саксонцы и так далее. Конечно, возможно, даже во времена Сталина действовать было уже слишком поздно, а может быть, это просто была его ошибка. Другой харизматичный лидер, Тито, допустил ту же ошибку, когда оставил систему нескольких наций внутри одной Югославии. В общем, вывод, который я сделал для себя, пытаясь понять национальную политику в СССР: советский коммунизм был очень умен в области осмысления и формулировок, но не слишком преуспел в деле претворения этих идей на практике. Например, в Великобритании или Франции, чью национальную политику я изучал, я не находил политиков, которые бы писали нечто настолько глубокое на эту тему, как это делал Сталин, однако с практикой у них получалось намного лучше. Я иногда думаю о том, что, может быть, русские просто понимают слишком много, чтобы это воплотить в жизнь. 1989-й и 1991 годы показали, что русский коммунизм не справился с национализмом, в то время как другим коммунистическим режимам это вполне удалось: возьмите Китай или Корею. Это доказывает, что симбиоз коммунизма и национализма вполне возможен и работает очень хорошо. Китайцы преуспели в создании китайской нации, у них, конечно, были трудности, но им вполне удалось создать единую нацию. Я, разумеется, не могу предсказывать, что произойдет в будущем. Возможно, если режим падет, мы вдруг также станем свидетелями подъема различных этносов и развала общей нации. Но пока китайские коммунисты выглядят значительно успешнее, ведь даже маленькая Чечня не захотела быть частью России. Но почему китайцам удалось то, что не удалось в Советском Союзе? У вас есть ответ на этот вопрос?
— Возможно, проблема в том, что те части СССР, которые вы называете лингвистическими и этническими меньшинствами, имеют очень разную историю взаимоотношений и степень вовлеченности в пространство русского мира. Даже структурно некоторые части имели собственную республику, в то время как другие оставались частью РФ. Поэтому их дезинтеграция объясняется разными комплексами причин. Прибалтику удерживать было практически невозможно и вредно. Если мы возьмем Чечню или вообще весь российский Северный Кавказ, то увидим, что этот регион был проблематичным еще во времена Российской империи, а как раз в эпоху Советского Союза было сделано очень много для его реальной интеграции; однако экономические и политические трудности, обрушившиеся на пространство бывшего СССР в 1990-е годы, запустили маховик старых проблем. Если же говорить о Белоруссии, Украине и некоторых среднеазиатских республиках, то их отделения можно было избежать, и это просто драматичная ошибка. В силу системной ошибки, как вы сами говорили, сделанной еще при образовании СССР, в республиках были сформированы собственные национальные элиты, которые в то же время были частью партийного аппарата. Когда эти республики оказались практически оттолкнуты центром, им ничего не оставалось, как развивать националистический проект.
— В моем понимании, причина все-таки была не в национальных элитах. Но, возможно, мы еще просто не увидели окончание процесса, чтобы делать четкие выводы. Возможно, еще следует подождать.
Демократия и либерализм
— Возвращаясь к теме образования наций, можем ли мы сказать, что все они в основном сформировались в XIX веке?
— В основном это были страны Западной Европы. Многие же азиатские нации формировались уже в ХХ веке. Китай, Вьетнам, Индия начали в XIX столетии, но основной этап пришелся, несомненно, на ХХ век. Ну в Африке еще не сформировались нации, кроме Египта. Как это ни парадоксально, но Египет — это единственное государство в исламском мире и в Африке (кроме Ирана, который также сформировался как национальное государство в ХХ веке). Зарождение процесса образования нации мы отчасти можем видеть в Алжире. Он начался во время борьбы за независимость от Франции, и тогда был нанесен удар по берберам и другим меньшинствам, но пришедший на смену военный режим справляется очень скверно, и я сомневаюсь, что процесс сколько-нибудь значительно продвинулся с тех пор. Если он падет, то берберы, по всей видимости, вновь заявят о себе.
— Можем ли мы сказать, что существует определенная связь между степенью развитости и силой государства и тем, сформировалось ли оно как нация?
— Несомненно. Такая связь есть, но только под сильным государством надо понимать не авторитарное правление, а настоящее демократическое эффективно работающее государство. Потому что образование полноценной нации возможно только при демократизации (а не либерализации, включающей в себя плюрализм и так далее). Именно демократизация дает населению ощущение того, что власть — это выражение их самих, а не нечто инородное.
Иначе говоря, национализм и демократия — это два концепта, которые покрывают одно и то же явление. Тут важно правильно понимать, что мы понимаем под демократизацией. Подчеркиваю, это не либерализация и плюрализм, а именно демократизация, когда у людей возникает ощущение, что они и есть суверен своего государства. Если вы не даете массам этого ощущения, вы не построите нацию. Это обязательная часть данного действия. Интересно, что во время Второй мировой войны Сталин осознал эту необходимость и попытался дать народу ощущение сопричастности, однако после войны оказалось, что его все-таки недостаточно, что страх перед государством перевешивает ощущение сопричастности.
— Мне кажется, что СССР все-таки весьма преуспел в формировании этого чувства.
— Вероятно, СССР действительно больше преуспел в этом, чем русский царизм. Однако если вы сравните, насколько французские крестьяне ощущали себя сопричастными своему государству и насколько советские, то сравнение будет не в пользу последних. Для ощущения себя нацией необходима, если хотите, иллюзия того, что государство принадлежит его народу, массам. Вообще, ключевой вопрос для национализма — это до какой степени, до какого уровня государство дает массам ощутить, что государство принадлежит им. Если степень недостаточно высока, то результат получается неустойчивым, слабым.
Новые вызовы
— Можем ли мы сказать, что сегодня процесс формирования наций окончен, что историческое окно возможностей закрыто: кто не успел, тот опоздал? Или же, наоборот, этот процесс может быть успешно продолжен и в наше время?
— О, это неоднозначный вопрос! Для Европы, наверное, действительно поезд уже ушел. Сепаратистские устремления Каталонии или Шотландии мне кажутся смешными. То есть они даже могут как бы отделиться, но они будут не настоящими государствами, у них не будет реального суверенитета, а их стремление к отделению очевидно продиктовано исключительно экономическими причинами. Если же говорить об Африке, в которой образование национальных государств еще и не начиналось, то все может быть. Но это будет настолько ужасный и кровавый процесс, что трудно ожидать его начала с энтузиазмом. Возможно, некоторые страны Латинской Америки, такие как Мексика и Аргентина, смогут также пройти процесс формирования наций (сегодня национальным государством в какой-то степени можно считать только Бразилию). Но это очень гипотетическое предположение. Иногда образование наций происходит почти случайно — по стечению обстоятельств.
— С какими новыми вызовами и явлениями приходится сегодня иметь дело современному национализму?
— Помимо политического уровня демократизации — с воображаемым общим прошлым или так называемой историей и с лингвистическим объединением, языком. Вот с последним инструментом у нас связаны определенные проблемы. Одним из последствий глобализации стало размывание языковой принадлежности. Недавно, например, один из немецких министров предложил, чтобы английский стал официальным языком единой Европы, дабы закрепить принадлежность Великобритании к Евросоюзу. С одной стороны, это очень разумное и логичное предложение для поддержания единства европейского бытия. Учащаяся европейская молодежь вся говорит по-английски, даже французы. Было бы естественным и разумным сделать английский общим языком Евросоюза, но для французов это был бы очень тяжелый шаг, значительно более трудный, чем для немцев. Отчасти это связано со страхом распространения американского влияния. Но я хорошо помню тот момент, когда Франция отказалась от франка в пользу евро (я долго жил и работал во Франции). Это казалось невероятным, ведь франк для французов — это тоже серьезный элемент их национализма. Так что я не исключаю, что со временем может произойти невозможное, и Франция согласится с общим английским.
Другой вызов для национализма — новый виток развития средств массовой коммуникации. Вы знаете, что развитие этих средств и медиа в прошлом сыграло огромную роль в формировании европейских национальных государств. Бенедикт Андерсон замечательно объяснил, что без книг и журналистов не было бы наций. Эрик Хобсбаум настаивал на том, что итальянцы стали нацией вовсе не в XIX веке и даже не при нацистах, а только тогда, когда у них появилось телевидение. Так вот теперь этот элемент активно видоизменяется и расширяется. Широкое распространение интернета и спутникового телевидения делает массовые коммуникации трансграничными, что вызывает появление так называемых перекрещивающихся идентичностей. Возросшая мобильность населения также вносит свои коррективы.
Например, я не устаю удивляться тому, как много замечательных темных лиц я вижу в Лондоне. Даже в Шотландии, когда я был два года назад в Глазго, со мной произошла такая уморительная история. После конференции я был приглашен в паб, и, будучи очень уставшим и несколько пьяным, не мог понять языка, на котором со мной заговорил один смуглый молодой человек. Язык-то был шотландской версией английского, которую иногда понять непросто, и я сделал страшную глупость: спросил его, откуда он. Он посмотрел на меня с большим удивлением и спросил: «Что вы имеете в виду? Я шотландец». И тут я понял степень собственной тупости: в самом деле, откуда он мог еще быть с таким выразительным шотландским акцентом? И я смущенно задал другой вопрос: «Откуда ваши родители». Они оказались из Пакистана, но он ощущал себя исключительно шотландцем. Это было восхитительно. Для меня как для историка остается открытым вопрос, что будет происходить с нациями по мере дальнейшего перемещения и смешения людей.
— Но сегодня, похоже, Великобритания лучше континентальной Европы справляется с национальной интеграцией иммигрантов?
— Нет, я с этим не согласен, континентальная Европа — Франция лучше всего, но Германия и Испания тоже хорошо — справляется с этой задачей. Видите ли, здесь включается вот какой интересный процесс, я пишу об этом в своей книге. Если говорить о Европе, то именно в Великобритании выше всего степень общегражданской идентичности в национализме и меньше всего этнической, поэтому, вероятно, им проще вбирать иммигрантов. Возможно, это связано с тем, что история Великобритании насчитывала слишком много вторжений и смешений. Но уже на континенте уровень этнической составляющей возрастает и становится тем выше, чем дальше вы движетесь на восток. А чем существеннее этнический элемент национализма, тем хуже этот национализм справляется с интеграцией. Собственно, вы хорошо это видите на примере польского, венгерского, румынского и так далее этноцентрического национализма.
Я специально жил семь месяцев в Марселе, чтобы исследовать, как Франция справляется с перевариванием арабского населения. Сложности есть, но модель работает. Современный же всплеск расизма в Европе связан исключительно с экономическим кризисом.
— Но ведь СССР, несмотря на свое еще более восточное положение, попытался построить общность, основанную на гражданской идентичности, а не на этнической? И до сих пор значительная часть населения сохраняет чувство гражданского равенства разных этносов.
— Действительно, СССР осуществил отважную попытку строительства гражданской нации, гражданской идентичности. Но даже Российская империя по сравнению со своими западными соседями (Польшей, Литвой) была значительно менее этноцентрична и терпима по отношению к своим меньшинствам, в том числе и по отношению к евреям.
— Можем ли мы сказать, что гражданский национализм — это более прогрессивная форма, чем этноцентричный?
— Если под прогрессивным иметь в виду большую человечность и моральность — да. Гражданский национализм может быть жестким, но его форма давления на человека выражается в стремлении включить каждого в свою орбиту, чтобы каждый разделял эту общность. Тогда как этноцентрический национализм давит на человека скорее в сторону исключения.
Тель-Авив—Москва
Источник: expert.ru.
Рейтинг публикации:
|
