Да, был, есть и будет май. И 9 мая - День Победы. Не нашей - Их. Того поколения, которое к досаде наших социальных работников всё ещё не вымерло до конца... Того поколения, которое ещё помнит, как ЭТО было на самом деле. И чем за ЭТО пришлось заплатить.
А мы... Мы не помним. Нас ТАМ не было. И как бы мы не стремились к Их памяти, славе и доблести примазаться, ничего не получится. На чужом горбу не въедешь в рай...
Мы Их видим часто, но замечаем редко - вот такой парадокс.
Но иногда не заметить Их просто невозможно и тогда мы Их всё же замечаем. Чаще всего такое бывает накануне 9 мая - Их праздника.
Канун Дня Победы.
- ...Ура! К нам ветеран пришёл! - радостно кричит один восьмиклассник другому на перемене.
Увы, но этот восторг не имеет ничего общего с уважением к пришедшему. Просто (ура-ура-ура!) на время выступления ветерана отменён очередной урок. Весело шушукаться в задних рядах актового зала куда увлекательнее, чем писать изложение...
Нет, я, учитель, не чувствую в подобном своей персональной вины. Если государство целенаправленно и последовательно плюёт на Этих людей, то что могу изменить один я?
В конце концов превратить человеческую жизнь в сплошной мемориал и караул у Вечного огня невозможно, да и детство есть детство. Ему хочется бегать, прыгать, кричать, листать комиксы и играть. А вместо этого - сиди тут в унылом актовом зале, слушай какого-то старикашку со слезящимися глазами и морщинистым носом.
- Что там говорит историк? Что этот старичок - герой?!.. Ой, я вас умоляю. Видел я героев. В американских фильмах. Так этому старичку до них, как до луны. Его слушать? - вы гоните! Лучше уж в мобилу поиграться...
...Пока там, в задних рядах актового зала, жмут на кнопки и приглушённо бубнят друг-другу анекдоты, на сцену поднимается Он. Худенький, сморщенный, седовласый человечек с трясущейся головой. Его прислал местный комитет ветеранов. Он оставил в школьном гардеробе старую фетровую шляпу и выцветший серый плащ. Поношенный костюм сидит на нём, как мешок, наброшенный на швабру. На этом мешке награды смотрятся удивительно нелепо...
Он берёт микрофон и таким же выцветшим, словно его пиджак, голосом рассказывает детям о войне. О том, что её не ждали, а она пришла. О том, как Его призвали. Как было трудно, но "Победа была за нами". Он говорит дежурные фразы, иногда промакивая глаза носовым платком. Зал дежурно делает вид, что ему интересно. Через сорок минут звенит звонок. Ветеран кладёт микрофон:
- Ребята, у кого-нибудь есть вопросы?
Нет, вопросов нет. Ребята рвутся на перемену бегать, прыгать, кричать и играть. Им до смерти надоело сидеть, но... стоп! Ещё не всё. Урок Памяти не окончен. Кто-то у музыкального пульта включает "День Победы, как он был от нас далёк". Учителя комично машут руками - всем встать. Встали. Дослушали песню. Вразнобой прокричали старичку "спа-си-бо!.." Вот теперь всё. Ура, на волю! В пампасы!..
Топот убегающих ног. В актовом зале остаются двое. Он и я. Он собирается на выход. У меня важное задание от директора - перехватить ветерана. Вручить ему гвоздики, коробку конфет и шампанское. Это традиция у нас такая. Как к нам ветеран - так мы ему гвоздики, конфеты и шампанское. Вот такая цена памяти, да...
- Большое спасибо вам за выступление. Разрешите вручить вам от нашей гимназии цветы и этот маленький подарок...
Он, не поднимая глаз, принимает подношение, рассеянно благодарит. Я в упор смотрю на Его "иконостас": знак "Гвардия", медаль "За Отвагу", "Слава" третьей степени... И тут меня прорывает:
- А... хотите водки?
Он с большим удивлением смотрит на меня, потом разом отвердевшим голосом отвечает:
- А давайте!
И мы идём. Сначала ко мне в кабинет за заныканной "Смирновкой", потом на первый этаж за Его одеждой, в столовую за бутербродами и, наконец, на скамейку в соседний двор. Пока "беленькая" журчит в пластиковые стаканчики, он интересуется:
- Как же потом с запахом на уроки-то пойдёте?
- Никак не пойду, - говорю. - У меня сегодня больше нет занятий.
- Да? Ну тогда - добро! - говорит Он.
Мы жахаем по первой. За Победу.
...После третьей Он со мной уже на "ты":
- Вот ты чего в школе ведёшь? Историю? Так чего ж у тебя ученики ни рожна эту самую историю не знают?
- Почему это не знают? Знают.
- Да ну? А вот спроси я у них, кто такие Жуков или генерал Богданов, ответят?
- Про Жукова точно вспомнят, а насчёт Богданова - нет.
- А ты говоришь - "знают"!.. - фыркает Он. - Какое уж тут знают, если про командарма нашей 2-й гвардейской танковой ни в зуб ногой?
Я начинаю лепетать про малое количество часов, отведённых программой на тему Великой Отечественной, но помрачневший ветеран решительно прерывает меня:
- Наливай.
...Потом он закуривает и второй раз за день начинает рассказ о войне. Как родился в 1924-м под Тулой. Как объявили о нападении Германии. Как его, десятиклассника, с семьёй эвакуировали. Как попал в армию в конце 43-го. Как он - "махра", "пяхота" - десантом на танках шёл к Берлину...
- Когда артилёры по городу первые залпы давали, там у них на батареях повара с водилами подрались, представляешь? Каждому ж хотелось хоть разик самому снаряд запулить! По "логову врага"! - и старичок заливается мелким кашляющим смехом...
Он говорит о том, как брали Берлин. Как ломились сквозь баррикады. Как били гаубицами прямой наводкой по верхним этажам, где сидели фаустники. Как его друг, подавший заявление в партию и ночами зубривший цитаты из Ленина, получил гранатный осколок...
- Лёшка бежит, а сзади - граната! И осколки во все стороны. Один - Лёхе в спину, а там - вещмешок. Так осколок проковырял все лёшкины вещи, кружку и застрял в той самой книжке Ленина. Она ж - толстенная, вот и не пробил! Мы тогда долго ещё друг дружку подначивали - надо теперь, мол, всем Ильича в штаны подкладывать, чтобы задницу не оторвало!..
Он невольно улыбается, повествуя о ранах и смерти. А как не улыбаться - это же золотое время... Его молодость.
...Над нами жарит солнце. Вокруг пахнет весной и свежесрезанной травой. А я слушаю, как вонял копотью и помойкой Берлин в 45-м. Как немки предлагали себя нашим солдатам в обмен на еду для своих оголодавших детей. Как красноармейцы под пулеметным огнем тащили в немецкие подвалы кашу, хлеб и консервы. За так. И как помогали выбраться из перепаханного боями города гражданским...
Я Его спрашиваю, почему Он это не рассказывал со сцены?
Старичок морщится, смахивает бутербродные крошки с подбородка:
- Ты думаешь, сейчас кому-то интересно про это знать?
- Думаю - да. Вот как раз это сейчас и надо знать. И помнить.
- Может быть... - Он задумывается. - Просто меня про эти штуки очень давно не спрашивали.
- А про что спрашивали?
- Про другое. Например, про то, сколько фашистов я убил на войне.
- И... сколько?
- Чёрт его знает. Они ж далеко были. По ним стреляешь, стреляешь... А попал - не попал, не видишь. Может, и ни одного не убил.
- Так и отвечали на вопрос?
- Сначала - да. А потом мне взбучку по ветеранской линии устроили. Мол - не тому молодёжь учишь. Стал говорить - "не меньше, чем мои товарищи!", - Он снова смеётся.
- Кстати... А как вы относитесь к современным акциям памяти, посвящённым Великой Отечественной?
- Это ты про что?
- Да вот взять те же георгиевские ленточки на автомашинах...
- А... Глупо это как-то. Ну, как, например, к антене машины икону привязать. Машина поедет, а икона - ну над ней бултыхаться... И смех, и грех.
...Мы сидим ещё час. Я узнаю про Его послевоенную жизнь. Про то, как выросли и разъехались Его дети. Как три года назад умерла Его парализованная жена. Про нищенскую пенсию, про дорогие лекарства, про тоскливые одинокие будни в стариковской квартире...
Под занавес разговора Он встаёт, перекидывает через руку плащ, пожимает мне руку, благодарит.
Потом подхватывает гвоздики, пакет с шампанским и конфетами. Чуть накренясь, бредёт домой. Он. 84-летний бывший гвардии сержант 2-й гвардейской танковой армии. Степан Афанасьевич. Воин-освободитель.
Очень хочется крикнуть вслед: "Слава победителям!"
Но я этого не делаю. Не дай Бог, Он уронит пакет...
Ветеран - 2
...Каюсь, в этом году День Победы прошёл мимо меня. Так получилось. Большую часть праздника провёл, как говорится, кверху попкорном...
Ох, эта давняя русская традиция - праздники посвящать домашним работам! А иначе ж просто некогда - работа, мать её... Вот и вышло, что 9 и 10 мая ваш покорный слуга потратил на плиткование туалета и пролачивание полов на свежеотделанных балконах. Тем не менее, даже в этом домашнем экшене случались перерывы. Например, после ребилдинга очково-сливного устройства всплыл на поверхность факт протечки оного. Кинулся я по сусекам, а фум-ленты-то у меня и нет! То есть она, конечно, где-то есть. Но попробуй найди клятый девайс в куче-мале, вытащенной с балконов на время их покрытия пластиком... Проще купить, чем отрыть.
Делать нечего. Обтряс кое-как от рабочей пыли камуфло и повлёкся в ближайший хозяйственный. А там - технический перерыв 20 минут. Плюнул, упал рядом с магазином на скамейку, закурил сигариллу...
Через минуту кто-то рядом чихнул и невнятно выругался. Оглядываюсь, а на другом конце скамейки сидит дедок с палочкой. Наиболее выдающаяся часть деда - нос. И орденские планки. Аж до пупа.
- Ну ты, парень, развонялся. - заметив мой удивлённый взгляд сказал дед и закашлялся, утонув в клубах моего табачного дыма.
Я извинился и поспешно затушил окурок. После чего немедленно поздравил старичка с Праздником. Впрочем, пожелать долгих лет жизни не успел. Дедок фыркнул и проворчал: "Да разве это Праздник?! Парень, праздники кончились вместе с Советским Союзом... Теперь одни поминки остались!" - и дед обидчиво поджал губы.
- Но как же, - говорю - Вся страна вас помнит, товарищ ветеран. Вон парады устраивает, концерты, салюты...
- Да на хера они нам нужны, эти концерты и салюты? - возмутился дед. - Разве мы за это воевали? Разве я, Моисей Аронович Кацнельсон, за это через всю Украину, Польшу и Германию на пузе полз?..
- А за что полз? - машинально спрашиваю.
- За счастье народное! - отрезал дед, нацеливая в меня свою клюку. - Вот за что. А есть оно, счастье, у народа? Нету его. А что есть? Есть концерты и салюты. Мысль, как бы лишний рублик украсть. И херня всякая по телевизору. Это счастье?!..
Дед зло грохнул по асфальту палкой, встал, сверкнув на солнце наградными планками и, припадая на правую ногу, куда-то заковылял. А я остался сидеть на скамейке с очень гадким ощущением, словно лично этого старичка предал. И ещё долго от этого чувства отделаться не мог...
Ветеран - 3
«Седой как лунь» - встречали такое сравнение? И я встречал. Но что оно означает в реале, понял только в прошлом году.
…Он действительно был похож на луня. Нахохлившийся, морщинистый, с крючковатым носом и жёлтыми из-за гепатита белками глаз. Седее всех седых и без малейших следов плешивости.
Дед в свои 86-ть держался бодрячком. Несмотря на то, что после похорон жены вот уже шесть лет как жил один, в квартире было чисто и прибрано.
Хотя может, это была заслуга не деда, а внучки?..
Впрочем, не суть.
Как я деда откопал, это отдельная история. Но откопал. И теперь сидел перед ним с блокнотом и диктофоном наготове.
Дед был настоящим живым раритетом. И потрясающим везунчиком. А попутно – ещё и грубияном, каких поискать. Сразу после того как я представился, дед перешёл со мной на «ты, » и от этой формулировки практически не уклонялся до самого конца интервью. Кстати, едва я достал диктофон, как лунь с подозрением сквозь толстенные линзы очков уставился на эту машинерию и желчно поинтересовался: «Это у тебя чего за пи..дюлина такая?», - и пока я не объяснил, что к чему, дед от меня не отцепился.
Вот же старый хрыч!
- Скажите, - смог я наконец перейти к делу, когда диктофонный ликбез был окончен. – Вы ведь в 41-42-м на «Смышлёном» ходили?
- Так точно. – дед сразу подобрался. – На нём.
- А это правда, что с него только двое спаслись.
- Правда.
- Один из этой пары – вы?
- Нет, не я. – дед тихо закудахтал – я не сразу понял, что это смех. – Повезло мне. Я в тот выход не пошел. По уважительной причине. Так как был списан в Новороссийский госпиталь. Тебе ж, , наверное, интересно знать почему? Так вот, докладываю: по причине к-онтузии. Так и напиши – «по контузии». – дед повысил голос. - А то ж, , напишите потом у себя «с сифилисом» или чего похуже – помирать стыдно будет…
- Тогда расскажите пожалуйста об участии эсминца в обороне Севастополя.
- Ишь какой прыткий! – дед смерил меня оценивающим взглядом и вдруг спросил. – А курево у тебя есть?
- Есть.
- Тогда геть на балкон. Из-за докторов, веришь, уже год не курю. Внучка у меня такая, что не забалуешь. Унюхает табак – всю душу вытрясет. Так что пошли-ка на балкон. Посидим – покурим. Глядишь, , я чего и вспомню.
Он действительно вспомнил. И про то, как штормовой ночью неслись с подкреплением в Евпаторию. Как из-за «этой ё..аной штормяги» не смогли высадить бойцов и те выли от отчаяния, зная, что на берегу сейчас погибает первая волна десанта. Как садили из Северной бухты «стотридцатками» и потом до самого Туапсе изъяснялись исключительно жестами, так как после беглого огня у половины вахты повыбивало на куй барабанные перепонки. Как под Феодосией снова долбали по берегу, да так лихо, что вышибло все пакетники и эсминец лишился электричества. Как в таком состоянии поползли домой и опять попали в шторм. Как под ударами волн обшивка пошла гофром, иллюминаторы разнесло вдрызг, а в носовых отсеках пошла такая фильтрация, что мама не горюй. Как упала ночь, а они в полудохлом состоянии ломились сквозь шторм. Как штурман вёл прокладку, подсвечивая карту и нактоуз огоньком тлеющей сигареты. Как в Новороссийске доложились о том, что чудом не потопли и… тут же получили приказ пополнить боекомплект и снова идти к Алуште и Феодосии. Как они на честном слове и одной сопле доползли куда послали. Как у них уже на третьем залпе «скис» КДП и вести точный огонь по берегу стало невозможно. Как в ответ на сообщение об этом, штаб приказал «долбать до упора» - мол, попадать не главное. Главное – артиллерийским огнем оказать моральную поддержку своим частям на феодосийском плацдарме. Как эсминец после этого лупил в белый свет, как в копеечку. До полного выгорания лейнеров и под бомбами люфтваффе. Как на подходе к Новороссийску их подловили «хейнкели» и ударной волной от лёгшей в кильватер бомбы попятнало кучу народа на юте, а сигнальщика выкинуло прямо под форштевень. Как потом искалеченных потащили в госпиталь, а «Смышлёный» снова вышел в море. Как там, в этом море, эсминец вылетел на собственное же минное заграждение, подорвался и утоп. Как взрыв ушедших вместе с кораблём под воду глубинных бомб прикончил всех спасающихся вплавь, кроме двоих. Как вышедший из госпиталя дед подался в морскую пехоту. Как воевал. Как выжил.
Когда дед дорасказал всё, что хотел, я спросил, а почему он не напишет про это мемауры?
- Да, понимаешь, , я как-то лет десять назад попробовал что-то такое написюкать. Внучка отнесла в редакцию…
- И?
- Что «и»? Что, , «и»? – в первый раз за время своего оглушительного повествования, дед разволновался и треснул сухоньким кулачком по перилам балкона. – Из редакции написали: «В современных условиях ваш текст не представляет исторической или коммерческой ценности». Ну, не гады, а?!
Когда я согласился, что да, «гады», дед подобрел и даже в виде поощрения показал мне свой увешанный наградами пиджак. Как владелец честно и предупредил, «цацок» там действительно оказалось «до х..щи». Потом я засобирался, а дед уже как-то тепло мне сказал в спину:
- Ну, ты это, сынок... … Заходи что ли ещё?
И беззубо ощерился улыбкой счастливчика.
Ветеран - 4
Константин Евгеньевич. Каперанг в отставке. Прямой как штык - тот, что можно сломать, но не согнуть. Короткий бобрик седых волос. Пёстрая наградная колодка. Безупречно выглаженная тёмная "тройка".
Он начал свою службу Родине осенью 41-го, когда вместе со взрослыми с утра до вечера копал под Москвой длиннющие противотанковые рвы, кстати, впоследствии оказавшиеся совершенно бесполезными... Потом был Валаам и школа юнг. А потом - Балтфлот. Блокадный Ленинград. "Мошки" и катерные тральщики.
После окончания Великой Отечественной - Таллинская ОВРа и нудное до исступления траление Финского залива. Галсы по минам. По своим и чужим. Рывок динамометра и заполошный вопль: "Мина в трале!"
И взрывы, взрывы, взрывы...
И возвращение в базу. Живым, молодым и счастливым до усрачки...
...Последняя должность в плавсоставе - старпом лёгкого крейсера "Чкалов".
Затем был берег и разнообразные закрытые НИИ.
И пенсия, про которую каперанг в отставке стеснялся говорить, краснея как мальчишка в присутствии девочки.
Мы беседовали часа два.
Когда гимназисты вручили гостю гигантский букет и открытку с надписью "Спасибо Вам за Вашу жизнь!", подписанную сотней детских автографов, Константин Евгеньевич расплакался... "Спасибо, спасибо, родные мои" - твердил он. И добавлял: "Впервые с 91-го года почувствовал себя нужным!"
Источник: Вахтенный журнал стареющего пирата.
Рейтинг публикации:
|
