Сам император Александр I высказывал в интимном кругу мысли о сложении с себя царских регалий. Его брат Николай был потрясён, узнав, что следующий по старшинству за Александром великий князь Константин Павлович не собирается ни при каких обстоятельствах становиться Константином I и что ему, Николаю, никогда не помышлявшему о высшей власти, а самое главное, совершенно не подготовленному к столь высокой судьбе (воспитание его и младшего из братьев, Михаила, было вверено безмозглому генералу Матвею Ламздорфу, использовавшему на своих подопечных отупляющие иезуитские методы), возможно, придётся со временем встать у руля колоссального государства.
Когда же смена царя всё же произошла при известных обстоятельствах петербургского декабрьского мятежа 1825 года, русским самодержцем сделался человек ничем особенно не выдающийся, кроме, пожалуй, высоченного роста. Ну, интересовался артиллерией и фортификацией. Иногда чего-то наигрывал на трубе. Не любил удобства и с презрением относился к смерти. Ну да, был сильной личностью. Это позволяло ему собственной персоной усмирять холерные бунты, взглядом доводить впечатлительных особ до обморока и зачать помимо семи детей от законной супруги ещё дюжину побочных.
Напуганный размахом вскрывшегося либерального заговора, Николай решил контролировать каждый чих в своей империи, однако не следует считать его и каким-то исключительным извергом. Да, душитель свободы. Но всё-таки не маньяк: имея дело с такими чудовищами, как Павел Пестель и Пётр Каховский, намеревавшимися, между прочим, истребить под корень всю правящую династию, проявил неожиданную мягкость, заменив им следовавшее по закону четвертование повешением, а многих из их подельников избавил от смертной казни отправкой в сибирскую каторгу.
Александр Пушкин, двуликий Янус нашей литературы, не говоривший и не писавший ни слова в простоте, возвращённый новым царём из ссылки и имевший с ним беседу в Зимнем дворце, откликнулся на это событие наделавшими много шума верноподданническими «Стансами», а затем, оправдываясь перед возмущёнными друзьями-либералами, — посланием «Друзьям», как бы тоже верноподданническим, в котором, однако, рискованно жонглируя образами, дал весьма нелицеприятный портрет Николая:
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами.
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
Оживить войной? Помилуйте, как же, кого же можно этим «оживить»?! «Надеждами»? Но как раз таки надежду и пришлось оставить России, вошедшей в пору николаевской реакции. Под «трудами» же, надо полагать, хитрый наш стихотворец подразумевал тот самый «скорбный труд», который не пропадёт «во глубине сибирских руд».
Что же можно вывести из такой характеристики, где одно противоречит другому и само себя аннулирует? Да в том-то и дело, что ничего. Решительно перед нами портрет какого-то чрезвычайно деятельного… ничтожества.
Показательна реакция царя на эти стихи (он ведь объявил себя личным цензором Пушкина). Через шефа жандармов графа Александра Бенкендорфа поэту передали следующую устную резолюцию монарха: «Это можно распространять, но нельзя печатать». Мол, читай, брат Пушкин, своим либеральным друзьям за чаем, пусть повеселятся, а на широкий общественный резонанс рассчитывать нечего. Ответ, кстати, вполне в стиле пушкинского послания (даже слишком остроумный для Николая, хотя ему, вероятно, подсказал всё тот же Александр Христофорович). Фига в кармане.
Справедливости ради следует отметить, что в полицейском государстве, созданном Николаем I, совершались и полезные дела вроде начала строительства железных дорог, расширения функций Собственной Его Императорского Величества Канцелярии и других, менее памятных, но вполне разумных преобразований. Однако всему этому изначально был задан черепаший темп. Хвастливое заявление царя французскому императору Наполеону III о том, что-де Россия в 1854-м та же самая, что и в 1812-м, имело, к сожалению, совсем иной смысл, отличный от желаемого.
В середине века Российская империя оставалась всё той же аграрной по преимуществу страной с зачатками промышленности, с отсутствием жизненно необходимой при таких гигантских расстояниях и хорошо устроенной сети путей сообщения.
Да, исторической выбор, сделанный Николаем в пользу более широкой, чем в остальной Европе, железнодорожной колеи, можно сказать, спас Москву осенью 1941 года, когда у немцев не хватало подвижного состава, чтобы обеспечить всем необходимым рвущиеся к советской столице дивизии группы армий «Центр». Но и негативные — для экономики, например, — последствия этого выбора дают о себе знать до настоящего времени.
Не говорим здесь о повальном воровстве, пронизавшем при Николае все слои общества, начиная с его верхушки — министров и практически всех губернаторов (сам-то царь, по справедливому замечанию Пушкина, правил честно), а также и тех, кому по роду службы следовало пресекать растраты и взятки. Николай Гоголь весьма удачно высмеял в своей прославленной комедии, как ловко брали в оборот приезжих ревизоров губернские чиновники. Однако даже армия, казалось бы, предмет особенной заботы государя, на содержание которой расходовалось более половины бюджета империи, к середине века была вооружена так плохо, что самопожертвование солдат на поле боя оказывалось чаще всего бесполезным и приводило к напрасным потерям.
Постепенно возраставшее не только социально-общественное, но и материально-техническое отставание России от Запада особенно сильно проявилось в Крымскую войну, при Альме и под Севастополем. Гладкоствольные русские ружья стреляли на дистанцию, вполовину меньшую, чем нарезное оружие их противников — англичан и французов, что в условиях огневого боя совершенно исключало успех в наступлении и мало чем могло помочь в обороне. О превосходстве парового флота над парусным рассуждать здесь также считаем излишним.
Не абсурд ли, что основные потери русские войска продолжали нести не на полях сражений, а ещё в пути, на марше по разбитым дорогам. Обмундировать их как следует не могли: так, деньги, выделенные на пошив шинелей для защитников Крыма и Севастополя, разворовали до последней копейки. А когда всё-таки пошили некоторое количество, наступило лето, и шинельки так и остались гнить на армейских складах.
Правда, это случится потом, а пока, в самом начале николаевского царствования, для внутреннего, так сказать, употребления и для ратоборствования с врагами помельче кое-как обходились имеющимися средствами.
Первой попробовать на прочность Россию при новом монархе решилась Персия. Это была с её стороны последняя попытка вернуть господство в Восточном Закавказье, утраченное по итогам русско-персидской войны 1804–1813 годов. Согласно Гюлистанскому мирному договору персы уступили русским Грузию и Дагестан, часть территории современных Азербайджана и Армении.
И вот в июле 1826 года армия шаха, предводительствуемая наследным принцем Аббасом-Мирзой, неожиданно перешла границу и вторглась в пределы Карабахского и Талышского ханств. У принца имелись некоторые основания для оптимизма: его вооружённые силы были модернизированы западными «спецами». Много надежд возлагалось и на дикую курдскую конницу.
Когда же дошло до настоящего дела, выяснилось, что персы едва могут держать ружья наперевес. Что до курдских кавалеристов, то они зарекомендовали себя исключительно как каратели, вырезавшие до последнего человека мирные армянские сёла.
Сорокатысячное войско Аббаса-Мирзы сначала бесполезно потопталось у Шуши, а 25 сентября (13 октября) Отдельный Кавказский корпус под командованием героя Отечественной войны генерал-адьютанта и будущего генерал-фельдмаршала Ивана Паскевича разнёс его, невзирая на более чем трёхкратное превосходство персов в живой силе, в пух и прах под Елисаветполем (современная Гянджа в Азербайджане). Только в самом начале боя противнику удалось внести некоторое смятение в ряды иррегулярной конницы, составленной из местного закавказского ополчения. Да и то ненадолго. А затем вперёд двинулись батальоны Херсонского гренадерского полка, эскадроны нижегородских драгун, и вскоре сражение завершилось. Паскевич получил за победу золотую шпагу с алмазами, а Аббас-Мирза — головную боль: о планах отогнать неверных за Терек следовало забыть, приходилось теперь опасаться, что вскоре русские омоют сапоги в Индийском океане.
Однако военные действия затянулись ещё на год, пока в следующем октябре наши не взяли Эривань и Тавриз. Угроза нависла над шахской столицей. И персы предпочли сдаться: после переговоров 10 (22) февраля 1828 года стороны заключили Туркманчайский мирный договор, подтверждавший все прежние территориальные утраты Персии, кое-что добавлявший к ним и обязывавший шаха выплатить России гигантскую контрибуцию (20 млн тогдашних рублей). Сумма превышала платёжные возможности Персии, что привело к бунту в Тегеране, во время которого от рук религиозных фанатиков погиб русский посланник, выдающийся дипломат, один из умнейших людей своего времени, чью смерть впоследствии «задобрили» подарком — украшавшим некогда трон Великих Моголов знаменитым алмазом «Шах»… Ну, конечно! Это был Александр Грибоедов, автор бессмертной комедии «Горе от ума».
Серебряной медалью «За персидскую войну» (1828), той самой, что, по выражению Пушкина, «оживила» Россию, награждались все без исключения участники конфликта с нашей стороны: генералы, офицеры и рядовые, как строевые, так и нестроевые. По кругу на аверсе пущены две лавровые ветви, связанные внизу ленточкой. Вверху же сияет лучами «всевидящее око». В центре три даты — три года войны. На реверсе трёхстрочная надпись: «ЗА — ПЕРСИДСКУЮ — ВОЙНУ». И фигурная черта под нею. Носить медаль полагалось на комбинированной ленте — Георгиевско-Владимирской.
Не успел Николай подписать в марте 1828-го указ об учреждении этой награды, как в апреле произошла новая сшибка — русско-турецкая. Собственно говоря, Россия и Турция лишь в более широком масштабе возобновили боевые действия, уже ведшиеся минувшей осенью и стоившие туркам флота, разгромленного соединённой русско-англо-французской эскадрой в Наваринском морском сражении 8(20) октября 1827 года.
Последнее событие связано с национально-освободительной борьбой греческого народа против многовекового турецкого владычества. Великие державы в той или иной степени сочувствовали мужественным грекам, из разных стран на свой страх и риск отправлялись в Элладу добровольцы (известно, что «наше всё» Александр Пушкин одно время носился с идеей такой поездки, а Джордж Байрон не просто приехал в Грецию, но и погиб там). Вместе с тем западноевропейцы боялись и слишком ослабить Турцию, чтобы в нужный момент можно было использовать турок и прочих азиатских сателлитов в качестве псовой своры против русского «медведя». В противном случае Османское государство давно уже прекратило бы своё существование.
Двурушническая позиция англичан и французов стала причиной того, что османцы, недавно получившие, казалось бы, сокрушительный пинок, вновь осмелели. И вот, подзуживая персов на продолжение вооружённой борьбы с русскими, султан Махмуд II в декабре 1827 года объявил «газават» России.
Николай медлил с ответом, рассчитывая, что турки образумятся, и лишь весной следующего 1828 года открыл военные действия. 25 апреля (7 мая) 1828 русская армия под командованием графа Петра Витгенштейна форсировала Прут, быстро заняла Дунайские княжества и в июне перешла через Дунай, по пути захватывая вражеские крепости. К сожалению, хозяйственная часть армии оставляла желать лучшего: вследствие проблем со снабжением только 29 сентября (11 октября) русские смогли взять Варну; осада Шумлы и Силистрии окончилась неудачей. Более успешно действовал в Закавказье корпус Ивана Паскевича, овладевший стратегически важным Карсом. Осенью флот блокировал Дарданеллы, чему султан не мог воспрепятствовать: после поражения под Наварином его морские силы практически ничего не значили.
Попытку турок весной 1829 года очистить Болгарию от русских штыков пресёк новый главнокомандующий — граф Иван (Иоганн Карл) Дибич, прусский выходец, будущий генерал-фельдмаршал и последний в истории Российской империи полный кавалер ордена Святого Георгия.
30 мая (11 июня) Дибич наголову разбил вдвое превосходившую по численности турецкую армию великого визиря Решид-паши под Кулевчами. 18 (30) июня сдалась Силистрия, а в начале июля русская армия перешла Балканы. 8 (20) августа капитулировал Эдирне, античный Адрианополь; путь на Царьград был открыт. В то же время на Кавказе Паскевич захватил Эрзерум и подступил к Трабзону. Ещё немного — и оба театра военных действий, соединившись, исполнили бы финальный акт драмы на Босфоре. Реальная угроза османской столице заставила поджигателя войны Махмуда вступить в переговоры.
Напрасно надеялся он затянуть перемирие, уповая на вмешательство Австрии: единственным реальным следствием восточных хитростей являлось то, что Дибич двинулся на Стамбул. На самом же деле падение города и полный разгром Турции не входили в планы ни Запада, ни даже России,
руководствовавшейся принципом: «Выгоды сохранения Османской империи в Европе превышают его невыгоды». Поэтому великие державы настояли на заключении 2 (14) сентября Адрианопольского мира. Султан уступал царю Черноморское побережье Кавказа и дельту Дуная, предоставлял автономию Молдавии, Валахии и Сербии, признавал также автономию Греции, превратившуюся в следующем году в полную независимость, открывал проливы для свободного торгового судоходства. Нелишней оказалась и крупная контрибуция.
Очередной «газават» бесславно завершился. В память о нём серебряная на Георгиевской ленте наградная медаль русских солдат и офицеров несёт на лицевой стороне изображение православного креста, стоящего на поверженном полумесяце. Слева от креста указан год начала войны — «1828», а справа — её завершения, «1829». На оборотной стороне горизонтальная надпись в три строки: «ЗА ТУРЕЦКУЮ ВОЙНУ». И вокруг две лавровые ветви.
