 Накануне Дня защиты детей, который будет праздноваться по всей России 1 июня, я хочу вспомнить о детских концентрационных лагерях и оккупации.
По данным «Российской газеты» (вып. от 27.02.2012 года), столичные парламентарии на своем заседании практически единогласно проголосовали за поправку к федеральному закону «О ветеранах». В итоге законопроект был принят в первом чтении в качестве идеи с требованием довести предложение до состояния работоспособного закона.
Законодательная инициатива Мосгордумы предусматривала создание в России новой категории льготников — «дети войны». Она касается родившихся между 22 июня 1928 года и 9 мая 1945 года, то есть тех, кому на момент начала Великой Отечественной войны было меньше 14 лет. Они нередко работали и воевали наравне со взрослыми, но в настоящее время не имеют льгот ни как участники войны, ни как труженики тыла. К сожалению, с каждым годом детей войны, которые ценой невероятных усилий выжили, преодолев испытания страхом, голодом, концлагерем, сиротством, становится все меньше. Поэтому сегодня особенно важны для потомков воспоминания этих рано повзрослевших людей о реальных фактах жестоких военных лет. Но пока этот закон не принят.
Владимир Наумов — свидетель. Он живёт в городе Морозовске Ростовской области и смог вспомнить многие факты нечеловеческого отношения немецких захватчиков.
* * *
Я родился в апреле 1934 года в многодетной семье, где, кроме меня, воспитывались старшая сестра Лидия и два младших брата — Юрий и Николай. Здесь, в Морозовске, я жил с родителями вплоть до начала Великой Отечественной войны. 22 июня 1941 года отец, Иван Владимирович, пришел с работы (он работал шофером в райкоме партии, возил первого секретаря на легковом автомобиле М-1) и эмоционально обсуждал с соседями сообщение о нападении фашистских войск на нашу страну. Говорили, что сюда-то немцы не дойдут, Красная Армия не допустит врагов к нашему городу, и через месяц-два война закончится. 1 сентября 1941 года я пошёл в первый класс начальной школы, которая располагалась у железнодорожного вокзала.
Страха перед приближающимся врагом не было. Однако мама мне сказала:
— Сынок, ты больше в школу ходить не будешь. Немцы начнут бомбить вокзал, разбомбят и школу, и тебя.
Моя учёба прервалась до января 1943 года. Появились страх и угнетённое состояние. В первый год войны сразу же вышло постановление ЦК о создании на оккупированных территориях подпольных горкомов, райкомов и партизанских отрядов. Была сделана попытка выполнить это постановление и Морозовским райкомом. Где-то вдали от города, в балках, вырыли блиндажи, завезли всё необходимое для вооружённого сопротивления и готовились действовать. Конечно, папа находился всё время там, дома не появлялся. Но, когда выпал первый снег, немецкие самолёты-разведчики обнаружили месторасположение этого отряда, начали его бомбить и расстреливать. Приняли решение отряд распустить, и папу мобилизовали в армию.
Мне хорошо запомнились те скорбные минуты, когда на вокзале мы всей семьей провожали его на Сталинградский фронт. Мама плакала, держа на руках годовалого брата Юру. Я тоже плакал, прижавшись к маме. Рядом стояла с отрешенным видом пятнадцатилетняя сестра Лида. Потом мы еще долго смотрели вслед уходящему поезду. Следует напомнить, что зимой 1941 года Гитлер потерпел поражение под Москвой. А в 1942 году он изменил планы, решив захватить Бакинское месторождение нефти и выйти к берегам Волги. На это направление были брошены все силы. В июне 1942 года на нашей улице усилилось движение различных машин, прежде всего с беженцами и отступающими войсками. В школе, которая по сей день находится рядом с родительским домом, расположился какой-то контрольный пункт. Милиционеры и военные останавливали движущиеся по улице гражданские автомобили и автобусы. Эти машины были загружены мужчинами, женщинами и детьми со всякими домашними вещами. В основном от немцев бежали чиновники разного калибра и еврейское население. Их высаживали из машин, автотранспорт реквизировали в пользу армии. Множество марок автомобилей и в целом всё происходящее вызывали у меня огромное любопытство. В один из ярких солнечных июльских дней над нашей улицей появились два немецких самолёта. Постреливая из своего оружия, они летели так низко, что в доме гулко дрожали стёкла. Вероятно, в это же время разбомбили элеватор и нефтебазу. Пламя от них было видно с любого конца города и округи. А потом на элеваторе ещё долго тлело и дымилось зерно.
Мама вместе с нами, детьми, решила бежать от наступающих на город фашистов. Мы уезжали на колхозной подводе, запряженной быками, к каким-то дальним родственникам или знакомым в хутор Сибирьки. Но мы были вынуждены вернуться в город. Чуть позже из разговоров взрослых стало понятно, что в Морозовске уже находились немцы. А вскоре я увидел немцев воочию.
Однажды, стоя во дворе, мама увидела несколько приближающихся к хутору немецких машин. Испуганно она мне крикнула:
— Володя, прячься под кровать!
Я выполнил мамину просьбу, но вскоре выбрался из-под кровати и начал смотреть в окно. Очень хотелось увидеть, какие эти фашисты на самом деле, воспринимавшиеся взрослыми со страхом и ненавистью. В кузовах трех или четырех машин в несколько рядов сидели немецкие солдаты с автоматами, а не винтовками, как наши. Подъехав к хутору, они спрыгнули с машин, разделились на «тройки» и отправились во дворы отлавливать мужчин.
Пришли и к нам. Заглянули во все постройки, под кровати, в погреб, после чего, прихватив с собой кувшин сметаны и яйца, невозмутимо удалились.
Мы с мамой к тому времени были дома, где также находилась наша 90-летняя бабушка. Вымощенная камнем улица Красноармейская (ныне Ворошилова), где находился наш дом, считалась центральной, и по ней непрерывным потоком фашисты шли на Сталинград. Причём двумя колоннами: по брусчатке двигалась скоростная техника, а рядом — тракторы с большими пушками и конные повозки на автомобильных колесах, походные кухни, многие из которых дымились. Вся эта процессия громыхала с утра и до позднего вечера.
Я наблюдал за нею через забор нашего двора. Колонны двигались и двигались непрерывно на восток в течение двух-трёх недель. Невозможно было перейти на другую сторону дороги. А мне так хотелось сходить к любимой тёте.
В эти же дни по приказу немецкого командования был оборудован недалеко от города аэродром. Не раз я наблюдал посадку и взлет с него многочисленных самолетов вермахта.
Нас с мамой немцы выгнали из дома. В нём устроили место для отдыха какого-то высокопоставленного офицера. Там, на столе, покрытом белой скатертью, были расставлены тарелки, вилки, рюмки, бутылки, рядом стояла чистая постель. Был и запас консервов, спиртного. Здесь жил немец-адъютант.
Наш быт переместился в маленькую кухню во дворе. Интересно, что этот офицер не появлялся во дворе. Видимо, сложные дела на фронте не позволяли делать передышку.
23 августа начались интенсивные бомбардировки Сталинграда и бои за овладение им. Битва за Сталинград для гитлеровцев стала «крепким орешком», увеличились их потери, возросло количество раненых. Перед этим немцы разбросали по всему городу листовки, в которых предупреждали население о том, что в этот день начнутся полёты и что, возможно, авиация Красной Армии будет бомбить их аэродром, поэтому не исключаются воздушные бои. Как оповещались горожане, Сталинград будет взят.
В соседнем дворе жил один из городских чиновников, который на период оккупации куда-то эвакуировался. В этом дворе ещё в 1941 году было вырыто бомбоубежище. Глубина его была немного больше, чем наш погреб в кухне. В бомбоубежище мы всей семьёй и соседи бегали прятаться, когда гудками нескольких паровозов объявлялась воздушная тревога. Иногда сидели долго. Под конец сидения даже было трудно дышать.
А на руках у мамы находился двухлетний брат Юра, которому постоянно чего-то хотелось и не нравилось в этом подземелье. Изредка к нам в убежище заглядывал немец-адъютант и жестами пояснял, что самолёты ещё летают. При этом он всегда восклицал:
— Сталинград капут! Сталинград капут!
Но, вероятно, капут наступил под Сталинградом для него.
В школе по соседству с нашим домом размещался госпиталь. Нас изгнали даже из кухни. В ней устроили продуктовый склад. Мы стали жить недалеко от дома, у тёти, папиной сестры. В нашем доме стояли огромные котлы, в которых варили пищу для немецких раненых.
В огороде была вырыта яма, куда сбрасывались пищевые отходы: очистки от овощей, остатки пищи, а также кости от сваренного мяса. Выгребная яма стала для нас поистине благодатью. Помню, как мы с мамой или 16-летней сестрой делали вылазки к этой яме. Собирали всё, что можно было как-то использовать в пищу. Очистки тщательно вымывали, а затем варили. Иногда попадались целые промерзшие либо свекла, либо морковь, либо картофель. Это была двойная радость. Ещё больше радовались тому, когда попадались вываренные кости. Их обгрызали с невообразимой жадностью. Однажды я даже надломил свой передний зуб. Время было безумно голодное. Особенно с наступлением зимы. Все заготовки и всякую домашнюю живность фашисты отобрали.
Местные жители питались в основном горелым зерном, принесенным подростками, двоюродными братом Лёней и сестрой Зиной из сгоревшего элеватора. Взрослые умудрялись прокручивать это зерно через самодельную крупорушку и варили кашу, а иногда удавалось слепить оладьи, которые затем обжаривали на солидоле. Они были черные как сажа, но мы их ели, чтобы утолить жгучий голод. Я до сих пор помню вкус тех оладий из полусожжённой пшеницы.
Маму очень часто выгоняли работать на железнодорожную станцию с совковой лопатой и метлой. Она убирала фекалии с путей после прохождения воинских эшелонов в направлении к Сталинграду, а также эшелонов, идущих в сторону Германии с вывозимой рабочей силой. С этой изнурительной и подневольной работы мама всегда возвращалась с проклятиями в адрес фашистов и войны.
16-летнюю сестру Лиду она никуда почти не отпускала. Боялась, что гитлеровцы над ней надругаются. И если сестра шла куда-то одна, то мама обязательно рукой брала с плиты сажу и обмазывала её лицо.
Однажды возвратившись с работы домой, мама сказала что там, в помещении вокзала, для увозимых в Германию людей дают сладкий чай на сахарине и предложила пойти туда мне:
— Володя, возьми бидончик и сходи попроси, может, тебе, маленькому, дадут.
Я отправился на вокзал, стал в очередь. Через несколько минут подошел фашист, взял меня за ухо и с возгласом «Вэк, вэк!» вытащил из очереди. Так и не удалось «полакомиться» этой бурдой.
Подобный случай произошёл со мной ещё и летом, когда немцы только вошли в город. В военном городке разбили продовольственный склад, где были большие бочки с растительным маслом. Народ этим пользовался, брал масло.
Как-то послали туда и меня. Когда я туда пришел, то встретил немецкого часового. Я ему жестом показал на бочку с маслом, мол, дай. А он сказал:
— Пацан, давай курка, яйка.
Я развёл руками, мол, нет.
Оккупант резко махнул ногой в мою сторону, что означало — уходи, иначе получишь.
Запомнился еще один страшный случай повешения мужчины на дереве недалеко от нашего дома, на улице Советской. Как-то в движущуюся немецкую машину попал не то снаряд, не то бомба. Машину разнесло в клочья, а в ней были почтовые бандероли для солдат. Их разбросало по улице. Мимо проходил мужчина, который подобрал одну бандероль. Это заметил фашист, схватил его, и вскоре мужчину повесили. На его груди была прикреплена большая бирка с надписью «Почтовый вор».
В конце декабря в дом моей тёти, где мы жили, зашли четыре немца. Заставили хозяев хорошо натопить печь. Пятерых детей и двух мам переселили в одну комнату. Сами расположились в другой. В хорошо натопленной комнате они сняли всю верхнюю одежу, вплоть до нижнего белья, и, к моему удивлению и непониманию, выбросили её во двор на снег. Выяснилось, что они, таким образом, на морозе уничтожали своих вшей.
Затем оккупанты отужинали со шнапсом и начали распевать песни под губную гармошку. В полночь, когда я уже крепко спал, в нашу спальню зашел один из этих «пришельцев». В руках у него потрескивала искрами ослепительная ракета. Фашист держал ее за купол парашютика и что-то напевал. Я, конечно, проснулся. Подойдя ко мне очень близко, он начал размахивать этой горящей ракетой. Я сильно испугался, мне было не до любования ярко светящимся пламенем. Встревожилась за меня и мама. Быстро подскочив, она встала между мной и фашистом.
«Пришельцы» ещё долго гудели в соседней комнате, так что трудно было заснуть. Вероятно, эта маленькая группа вояк, уже терпящих поражение под Сталинградом, праздновала на войне своё Рождество. Наши дали им "прикурить".
В декабре все фашистские самолёты разлетелись с аэродрома. На нашей улице, по которой летом на восток двигалась огромная масса гитлеровских войск, теперь за весь день можно было увидеть одну-две машины, несущиеся на огромной скорости. В кузовах этих машин находились солдаты, закутанные с ног до головы чем попало. Возможно, это были те немцы, которые не попали в окружение под Сталинградом. А потом двинулись колонны военнопленных.
Продолжение следует…
Источник: topwar.ru.
Рейтинг публикации:
|
