Господин Великий Новгород всегда стоял особняком среди прочих русских городов. В нём особенно сильны были вечевые традиции, и роль князя в течение длительного времени сводилась к арбитражу и организации защиты внешних границ. Большую роль в политике и общественной жизни играли богатые семейства, но все грамоты и договоры скреплял своей печатью архиепископ – именно его иностранные путешественники и называли его "сеньором города". Необычными были и новгородские богатыри. Казалось бы, во врагах недостатка никогда не было: литовцы, шведы, рыцари-меченосцы, языческие племена – было от кого и обширные владения, и родной город защищать. Да и по характеру своему новгородцы были людьми весьма авантюрными и задиристыми. Тем не менее, новгородских богатырей всего два – Садко и Василий Буслаев, да и то, не совсем «правильных». Правда, иногда в число новгородских богатырей включают и Гаврилу Олексича – правнука некоего Ратмира (Ратши). Но Гаврило Олексич не геройствовал в одиночку, подобно Илье Муромцу, и не сражался с чудовищами, как Добрыня и Алёша Попович – свои подвиги он совершал в составе новгородского войска. Прославился во время Невской битвы (1240 г.), когда, преследуя шведов, попытался на коне въехать на корабль, но был сброшен в воду. У Гаврилы Олексича были два сына: Иван Морхиня и Акинф. Одним из внуков Ивана был Григорий Пушка, который считается основателей дворянского рода Пушкиных. От другого сына Гаврилы, Акинфа, вели свой род Каменские, один из которых стал героем статьи Чёртов генерал. Николай Каменский и его суворовское прозвище.

А вот Василий Буслаев, который, подобно Гаврило Олексичу, волей С. Эйзенштейна стал героем знаменитого фильма «Александр Невский», на самом деле в защите русских земель замечен никем не был, да и оружие у него не богатырское – чаще всего упоминается «черняный вяз» (дубина).





Известны две былины об этом богатыре: «Василий Буслаев и новгородцы» (записаны 20 вариантов) и «Поездка Василия Буслаева» (15 записей).

В.И. Даль сообщает, что слово «буслай» означает буквально «разгульный мот, гуляка, разбитной малый». Между тем об отце Василия говорится:



Поэтому есть основания полагать, что «Буслаев» – это не отчество, и, тем более, не фамилия, а характеристика данного богатыря, который уже с 7 лет стал:



А когда Васька подрос, его «озорство» и «шуточки» стали носить уже чисто меркантильный характер. Набрав ватагу из 30 человек, многие из которых, судя по их прозвищам (Новоторженин, Белозерянин и др.), были пришлыми людьми, не новгородцами, он стал ходить на пиры, затевая ссоры с «купцами богатыми» и «мужиками новгородскими». И даже представители Церкви («старец» Пилигрим) не избежали Васькиного «озорства». В некоторых текстах этот старец – ещё и крестный отец Буслаева:



И далее:



В итоге, «посадские мужики покорилися и помирилися» и обязались платить «на всякий год по три тысячи». Некоторые исследователи полагают, что в былине воспроизводится «борьба новгородских политических партий». Однако скорее можно предположить, что Васька выступает здесь как типичный «криминальный авторитет» и рэкетир.




Не исключено, что ватага Буслаева могла также оказывать услуги по защите своих клиентов, либо, напротив, устраивать нападения на их противников. Существование таких «бригад» даже в XV веке подтверждает Митрополит Иона, который сообщал в письме новгородскому архиепископу Евфимию, что имеются в Новгороде:



Любопытны испытания, которым подвергаются кандидаты в ватагу Буслаева: нужно было одной рукой поднять чару с вином в полтора ведра и выпить её, после чего Василий ещё и бил их по голове своим любимым «черняным вязом». Понятно, что после таких испытаний человек становился либо инвалидом, либо психопатом с посттравматическими расстройствами личности и поведения. Впрочем, думаю, что в данном случае мы имеем место с гиперболизированным описанием ритуала посвящения в ушкуйники: чаша с вином была, может, и большая, но не «в полтора ведра», а удар дубиной был, вероятно, чисто символическим.

Однако в той же былине выясняется, что есть в Новгороде богатырь и посильнее Буслаева. Точнее – богатырка. Это некая девка-чернавка, служанка его матери, которая, по её приказу, в самый разгар «эпичной» уличной драки, запросто тащит непутевого Ваську с улицы и запирает его в погребе. Некоторые объясняют это неожиданное послушание буйного Буслаева его страхом ослушаться матери, но это совершенно не в характере данного богатыря, который, по его собственным словам, не верит, ни в сон, ни в чох, а лишь в тот самый, пресловутый, черняный вяз. Далее уже рассказывается о «подвигах» чернавки. Доставив Ваську «по назначению», эта девица, увидев, что его дружки терпят поражение, «сбрасывает с кипарисового коромысла ведра кленовые», и начинает орудовать им, как дубиной, прибив многих противников «до смерти».




А потом, наплевав на приказ своей хозяйки, выпускает Василия, который и завершает погром «новгородских мужиков», закончившийся договором о выплате той самой ежегодной «дани».

В следующей былине Василий вдруг осознаёт, что у него:



Снарядив корабль, он обращается к матери:


Знающая цену этим благим намерениям своего сына, мать даёт ему благословление с оговоркой:



Однако Ваське благословения на таких условиях не надо, он «как вьюн около её увивается», и мать уступает, даже помогает со снаряжением:









По дороге в Иерусалим ватага Буслаева встречается с разбойниками, которых «три тысячи, грабят бусы, галеры, разбивают червлены корабли». Но, «отведав» Васькиного «вяза», разбойники ему «кланяются», подносят богатые дары и даже дают провожатого.




Другое препятствие на пути – «субой быстрый, да вал густой», то есть, сильное течение и высокая волна, с этим опытная команда Василия тоже успешно справляется. Далее на Сорочинской горе (от названия реки, которая сейчас называется Царица – приток Волги) Буслаев видит череп, и, не находит ничего лучшего, кроме, как пнуть его ногой. И слышит грозное предостережение:



На распространенных в средневековой Руси лицевых синодиках часто встречались изображения черепа и змеи с похожими надписями. Например:


На Василия слова мертвой головы не производят ни малейшего впечатления, более того, похоже, он воспринимает их, как вызов. Так, например, добравшись до Святой земли, вопреки предупреждениям, купается голым в реке Иордан. На обратном пути, на той же Сорочинской горе, где лежит череп, Буслаев находит уже



Камень явно могильный, на нем высечена надпись, запрещающая через него перепрыгивать. Впрочем, имеются тексты, в которых надпись, напротив, носит характер вызова: «Кто этот камень скочит да перескочит?». В любом случае, характер не позволяет Буслаеву просто пройти мимо: он прыгает через камень сам, и приказывает прыгать своим спутникам. Затем, решает усложнить задачу: по одной версии, прыгает через камень вдоль, а не поперек, по другой – «лицом назад». И вот тут удача, наконец, оставляет этого богатыря:



Спутники похоронили его, как и было предсказано – рядом с черепом.

Здесь мы, вероятно, имеем дело с дохристианскими представлениями о том, что мертвые могут забирать с собой людей, которые перешагивают через труп, или через могилу. Особенно опасно перешагивать могилу вдоль, так как в этом случае человек не просто пересекает путь покойника, но разделяют с ним его путь.

Разумеется, были предприняты попытки соотнести былинного Василия Буслаева с каким-нибудь реальным историческим лицом. И.И. Григорович (российский историк XIX века) и С.М.Соловьев говорили о новгородском посаднике Васке Буславиче, о смерти которого сообщает Никоновская летопись (написанная в середине XVI века) под 1171 г. Помимо Никоновской, о смерти этого посадника говорится в Новгородской Погодинской летописи (написана в последней четверти XVII века): «Того же (1171) году преставился в Великом Новеграде посадник Василий Буславиев». Предполагается, что это известие попало в данную летопись из Никоновской. Доверяли этим известиям также литературовед А.Н.Робинсон и советский историк и филолог Д.С.Лихачев.

А вот Н.М. Карамзин отнесся к данным летописным известиям с недоверием. Выступил с критикой по этому поводу и академик И.Н. Жданов, который выяснил, что в списках новгородских посадников нет никакого Василия Буслаева, либо человека с именем, хоть отдаленно похожим. С.К. Шамбинаго считал Никоновскую летопись ненадежным источником из-за частых вставок «песенного материала». Современные исследователи согласны с ним, считая, что Никоновская летопись включает «известия, почерпнутые из фольклорных источников». А вот в гораздо более «авторитетной» среди историков Новгородской Первой летописи посадником в 1171 г. назван некий Жирослав.

Другой новгородский богатырь – знаменитый Садко, опять-таки, абсолютно не похож на героев былин Киевского цикла. Садко не обладает богатырской силой, но является прекрасным (возможно – гениальным) гусляром и певцом. Именно его голос привлекает морского царя, от которого герой и получает награду, возводящую его в число первых людей Новагорода.




Собрано 40 вариантов былины о Садко, которые, по месту записи, разделяют на 4 группы – олонецкую, беломорскую, печорскую и урало-сибирскую. В числе последних – былина молотового мастера Невьянского завода Демидовых – знаменитого Кирши Данилова. При этом абсолютно полный, содержащий все эпизоды, вариант лишь один – записанный у онежского сказителя А.П. Сорокина (от него получены были также записи ещё 10 былин). У Сорокина былина о Садко состоит из трёх частей, которые у других сказителей оказываются отдельными песнями.

О происхождении Садко былины дают разные версии: по первой из них, Садко – коренной новгородец, по второй – пришлый человек. Вторая версия кажется более предпочтительной, так как в былине Кирши Данилова сообщается, что, разбогатев, Садко остается изгоем, и даже просит морского царя: «Поучи меня жить в Новеграде».

Морской царь советует ему:



Думаю, что коренной новгородец и сам бы догадался, кого надо пригласить на «почестен пир», к кому подольститься и с кем нужные знакомства завести. Но не будем забегать вперед.

Прежде всего скажем, почему Садко пришлось в одиночестве петь на берегу Ильмень-озера. Оказывается, его, по какой-то причине, перестали приглашать на пиры (возможно, репертуар перестал устраивать, но, может быть, Садко позволил себе какую-то дерзость), и он находился в состоянии депрессии. Привлеченный его пением, морской царь предлагает ему награду. По самой известной версии, Садко должен побиться с именитыми людьми об заклад, что поймает в Ильмень-озере рыбу-золотое перо.




Не совсем понятно, какую ценность имеет данная рыба, и почему этот заклад так интересен новгородским купцам: ну, есть, быть может, в озере какая-то очень редкая рыба. Раз человек спорит, возможно, он уже ловил её, и знает место, где она водится. Зачем по такому ничтожному поводу ставить на кон всё свое состояние? По менее распространенной, но более логичной версии, Садко нанимает рыбацкую артель, которая ловит для него множество большой и малой, красной и белой рыбы. За ночь пойманная (и сложенная в амбар) рыба превращается в золотые и серебряные монеты – это запись всё того же Кирши Данилова.

На этом заканчивается первая часть былины Сорокина (и первые песни о Садко других сказителей). А вторая начинается с того, что, разбогатев, Садко остаётся чужим в Новгороде, и, следуя совету морского царя, пытается наладить контакты с влиятельными людьми. Но и тут у него ничего не получается, потому что на этом пире случается новая ссора с именитыми новгородцами. В итоге, он опять бьется об заклад, что сможет скупить все товары Новгорода. Иногда ему это удаётся, и он снова посрамляет новгородских купцов, но чаще Садко терпит неудачу (так как товары все время подвозят: сначала московские, потом – иноземные, а цены на них повышаются). Так или иначе, Садко оказывается владельцем огромного количества ненужных ему товаров, сбыть которые в Новгороде невозможно. А вот с наличными деньгами, вероятно, уже проблемы. Именно поэтому ему приходится плыть «за море» – попытаться реализовать их: начинается третья, самая сказочная (и, как полагают, самая древняя и архаическая) часть былины.




Через Волхов, Ладожское озеро и Неву Садко попадает в Балтийское море, из него – в далёкие страны (в некоторых вариантах былин называется даже Индия), где удачно распродаёт все товары.




Основные приключения начинаются по пути домой. На море обрушивается странная буря: вокруг – огромные волны, ветер рвёт паруса, но корабли Садко стоят на месте. В былинах, записанных на Русском Севере, Садко посылает посмотреть: не сидит ли его корабль на «луде подводной» (подводная россыпь камней, характерная именно для Белого моря). Но сам уже догадывается, что дело плохо: у него, видимо, остались какие-то неоплаченные долги перед морским царем, и он делает все возможное, чтобы избежать встречи с «благодетелем». Вначале Садко прибегает к старинному обряду «кормления моря», который в Новгороде помнили и в начале ХХ века – рыбаки бросали в воду хлеб с солью. Садко не мелочится – он приказывает бросать в море бочки с золотом, серебром и жемчугом. Однако буря не прекращается, а корабли, по-прежнему, стоят на месте, и всем становится ясно, что требуется человеческая жертва (те же новгородские рыбаки ещё в конце XIX века порой бросали в воду, как заместительную жертву, соломенное чучело). В.Г.Белинский, как известно, восхищался «удалью» Садко, в том числе и его готовностью спасти товарищей ценой своей жизни. Однако «готовность» эта выглядит несколько сомнительной, и в данной ситуации Садко ведет себя не слишком порядочно: зная, кого требует к себе морской царь, он всячески пытается обмануть судьбу. Вначале объявляет, что к морскому царю пойдет тот, чей жребий утонет, потом – наоборот, чей останется наплаву, причем свой «жребий» он на этот раз делает из железа, а у его подчиненных они «ветляные» – всё напрасно. Поняв, наконец, что морского царя не перехитришь, Садко в последний раз (как он думает) играет на гуслях, надевает самую дорогую соболью шубу и приказывает спустить в море дубовый плот. На этом плоту он засыпает, и просыпается уже в морском царстве. Учитывая, что в финале былины Садко снова просыпается – на берегу речки Чернавы (либо Волхова), некоторые считали его подводные приключения сном.

Итак, оказавшись на дне, Садко встречается с морским царем. Существует несколько версий причины такого «вызова». Согласно первой, самой прозаической и неинтересной, морской царь, действительно, недоволен тем, что не получил дани:



Согласно второй, он хочет задать Садко некие вопросы: требует, чтобы он рассудил его в споре с царицей:



Садко отвечает, что золото дорого, но железо людям нужнее.

В одном-единственном варианте морской царь желает сыграть с Садко в шахматы. Но, чаще всего, он хочет ещё раз послушать его игру на гуслях и пение.




Играть и петь Садко приходится три дня без перерыва. Он не знает, что пляска морского царя вызвала страшную бурю на поверхности, об этом ему сообщает оказавшийся рядом седой бородатый старик, в котором Садко узнаёт святого Николу Можайского. Поскольку в Софийском соборе Киева, по преданию, рядом с его образом была найдена ранее утонувшая, но живая и вся мокрая девочка, Николу часто называли «Мокрым» и считали покровителем моряков и терпящих бедствие.




Святой приказывает сломать гусли – порвать струны и выломать шпенечки. Морской царь перестаёт плясать и буря прекращается. Далее следует «предложение, от которого нельзя отказаться»: царь требует, чтобы Садко принял новую награду и женился в его царстве. По совету святого Николая, Садко выбирает самую некрасивую из предложенных ему невест – Чернаву. Существует две версии необходимости такого выбора. Согласно первой, она – единственная земная девушка в подводном царстве, по второй, Чернава – воплощение реальной реки, протекающей близ Новгорода.




Заснув после брачного пира, герой просыпается на земле. Скоро возвращаются в Новгород и его корабли. Заканчивается былина обещанием Садко построить в Новгороде «церковь соборную».

Имеются ли реальные прототипы у этого новгородского купца-богатыря? В это трудно поверить, однако новгородские летописи утверждают, что Садко (Сотко, Сътко, Сотка) Сытинич (Сытиниц, Стънич, Сотич), спасённый святым Николаем, построил в детинце церковь святых Бориса и Глеба. Причем не одна, две или три – в общей сложности об этом говорят 25 источников. Среди них: Новгородская первая летопись обоих изводов, Новгородская вторая, Новгородская третья, четвертая и пятая, Новгородская Карамзинская, Новгородская Большаковская, Новгородская Уваровская, Новгородская Забелинская, Новгородская Погодинская, Летописец новгородских владык, Псковская первая летопись, Софийская первая, Пермская, Тверская, Московский летописный свод конца XV в,, Рогожский летописец, Владимирский летописец, Воскресенская и Никоновская летописи, и так далее.

14 источников содержат известие о закладке данной церкви в 1167 году. Сообщается также, она была построена на месте первого, деревянного, Софийского собора, сгоревшего в 1049 году. А потом эта церковь ещё много раз упоминается в летописях и актах: сообщается об её освящении (1173 г.), о восстановлении после пожара (1441 г.), о разборке за ветхостью (1682 г.).




Многие исследователи полагают, что на реальный рассказ, о чудом спасшемся в море купце, со временем наслоились откровенно фантастические детали. Возможно, какое-то влияние оказали и финские легенды о певце Вяйнемейнене и морском царе Ахто. В числе оптимистов оказались такие авторитетные историки, как А.Н. Веселовский, В.Ф. Миллер, А.В. Марков и Д.С. Лихачев, который сделал довольно смелое заявление о том, что «Садко летописи и Садко былин – одно и то же лицо». Но каждый, разумеется, волен иметь свое мнение по данному поводу.