Внеклассное чтение: В.В. Похлёбкин. «СССР-Финляндия 260 лет отношений»

Приведены избранные цитаты из книги В.В. Похлёбкина «СССР-Финляндия 260 лет отношений».

Спасибо ув. Kifer за представленную информацию по автору и его книгам!

«Миф о «русской опасности» не является, так сказать, мифом, созданным на национальной финской почве, а имеет иностранное происхождение. Он импортирован в Финляндию из Швеции и впоследствии был отчасти немного модернизирован и приспособлен для финских условий. Время возникновения этого мифа уходит в глубь веков, во всяком случае его существование в зачаточном виде можно нащупать уже в 20-х гг. XVIII в., как психологический результат Великой Северной войны, в которой Швеция потерпела поражение от России и утратила статус великой державы. Но окончательные, завершенные формы, как «миф», как сознательный вымысел, лишенный реальной основы, этот миф получил лишь в середине XIX в. и пышно расцвел во второй половине столетия в Швеции, чтобы в 20—30-х гг. XX в. вновь обрести второе рождение в Финляндии.

Поскольку в создании мифа о «русской опасности» в свое время принимали участие крупнейшие интеллектуальные силы Швеции, ее национальные авторитеты, то он сразу же приобрел оттенок фундаментальности, столь успешно содействовавшей длительному существованию этого мифа. К формулированию этого мифа приложил, например, руку известный либеральный шведский историк Густав Гейер, знаменитое высказывание которого о русском гиганте, ищущем повсюду жизненное пространство и особенно выходы к морю, твердо было усвоено посредством учебников истории не одним поколением скандинавских школьников.

Еще большему усвоению этого мифа скандинавами содействовал реакционный шведский философ, отец геополитики, Рудольф Челлен — не менее авторитетная и колоритная фигура в глазах своих соотечественников. Указание Челлена на то, что на протяжении четырех столетий, с 1500 по 1900 г., русское государство росло в среднем на 140 кв. миль в день, произвело неизгладимое угнетающее впечатление на современников. Русская экспансия, представленная такими убедительными цифрами, казалась неотвратимой»

…

«Помимо «увесистого» факта о росте русской державы по 140 кв. миль в день миф о «русской опасности» подтверждался и другими аргументами, которые выдвигались либо поочередно, либо одновременно в зависимости от исторической ситуации»

…

«реальной основы для утверждения о наличии русской опасности не существовало. Русской опасности в действительности не было.

Докажем это шаг за шагом.

1. Начнем с аргумента о безудержном росте русского государства по 140 кв. миль в день. Откуда возникла эта цифра и что за ней скрывалось в действительности?

В начале XVI в. (1505 г.) площадь русского государства составляла 41136 кв. миль, а к середине XIX в. (1848 г.) — 367 112 кв. миль, то есть примерно за 350 лет Россия увеличилась по территории в 9 раз, или на 326 тыс. кв. миль, что дает увеличение лишь примерно на 2-2,5 кв. миль в день»

…

«Россия после Крымской войны находилась в состоянии перманентного политического отступления — непрерывно утрачивала свои территориальные, военно-стратегические и морально-политические позиции. Таким образом, Р. Челлен и другие создатели мифа о «русской опасности» не могли черпать материал для своих домыслов непосредственно в современных им фактах и ссылались на факты предшествующей истории русского государства. Однако и здесь они допускали, мягко говоря, некорректность, чтобы не употребить более точного, но менее вежливого выражения.

Дело в том, что с XVI по XX в. Россия росла территориально главным образом па восток — вначале на восток от Москвы, затем на восток от Волги и, наконец, на восток от Урала — в сторону Западной и Восточной Сибири, этих действительно обширных территорий, испокон веков географически и экономически примыкавших к русскому государству. Другим направлением, по которому шел территориальный рост русского государства, был юг — отчасти юго-запад и в основном юго-восток. Что касается западного и особенно северо-западного направления, которое больше всего должно было беспокоить скандинавов и финнов, то здесь территориальные приращения были крайне незначительны по масштабам и составляли ничтожнейшую долю в общей массе присоединенных земель — менее 1%. Но если разобраться по существу, то именно северо-западная граница России была единственным участком в империи, где русское государство не только испытывало постоянное военно-политическое давление извне, но и теряло территории»

…

«Кроме того, нельзя упускать из виду, что продвижение границы России в северо-западном направлении полностью прекратилось к началу XIX в. с вхождением в состав Российской империи Финляндии. Именно факт присоединения Финляндии к России являлся сам по себе гарантией незаинтересованности России в дальнейшем расширении своей территории на северо-запад, а вовсе не доказательством ее притязаний в этом направлении, как вначале ошибочно полагали, а впоследствии сознательно извращали факты противники России на Западе.

Одним из веских доказательств этого является добровольная утрата Россией обширного пространства в Русской Лапландии (междуречье Пазы и Ворьемы, Южный Варангер), переданного по разграничительной конвенции от 2 мая 1826 г. Швеции — Норвегии и вошедшего в состав норвежского государства. Добровольная передача этой территории на основе лишь просьбы шведско-норвежского правительства, причем вопреки интересам местного русского и лапландского населения, вопреки общим военно-стратегическим и экономическим интересам империи, свидетельствует о недооценке тогдашним российским правительством этого района и о его глубокой уверенности в том, что безопасность России и главным образом ее северной столицы — С.-Петербурга прочно обеспечена ближним прикрытием — Финляндией. Таким образом, не только абсолютные цифры, приведенные некогда Р. Челленом и столь гипнотизировавшие его современников и даже потомков, оказываются, мягко говоря, завышенными, неверными, но и, главное, их интерпретация, выводы, которые из них делались, об экспансионистских устремлениях России как непосредственной угрозе Скандинавии по меньшей мере необоснованны»

...

«Дело в том, что для финнов Восточная Финляндия являлась глухой периферией их страны и они не поощряли развитие здесь железнодорожной сети из экономических и в значительной степени из политических соображений, стремясь как можно основательнее отгородиться от России. В результате Финляндия к началу XX в. имела исключительно плохую железнодорожную связь с Россией — всего одну линию Петербург—Рихимяки. Такое положение в случае войны могло бы затруднить переброску войск в Финляндию и сделало бы ее легкой добычей оккупантов или интервентов, что свело бы совершенно на нет те военно-стратегические преимущества, которые давало России обладание Финляндией. Вот почему русское командование настаивало на улучшении железнодорожной сети в Восточной Финляндии, непосредственно прикрывавшей столицу империи, и планировало как максимум своих требований строительство второй линии, которая связала бы Петербург с Финляндией»

…

«Именно не кто иной, как генерал-губернатор Финляндии Н. И. Бобриков, решительно выступал против строительства железнодорожной линии на Торнео, указывая на опасность шведско-германского вторжения в случае новой мировой войны. Однако Финляндии удалось добиться осуществления этого строительства, а в 1906 г., несмотря на резкое противодействие русского генштаба, ей точно так же удалось вырвать личное согласие напуганного революцией царя (в обход русских центральных государственных учреждений) на строительство железнодорожной линии Кеми — Рованиеми на севере Финляндии. Русские планы железнодорожного строительства в Финляндии были фактически сорваны. В результате этого, а также из- за отсутствия единого плана мобилизационной готовности для России и Финляндии военное значение финляндских железных дорог во время первой мировой войны оказалось для России ничтожным.

Этот непреложный исторический факт еще раз убедительно подтверждает искусственность и необоснованность тезиса о русской угрозе Северной Европе. Это же подтверждают и все известные ныне документы русского военного руководства того времени. Так, например, в секретном докладе русского военного министра А. Н. Куропаткина за 1900 г. прямо рекомендовалось придерживаться оборонительной политики в отношении Швеции»

…

«Как известно, во времена шведского господства в Финляндии там отсутствовала чисто финская национальная культура, а ее проявления либо игнорировались, либо подавлялись. Даже спустя два столетия после Реформации, в так называемом «просвещенном» XVIII в., в Финляндии языком церкви и науки продолжала оставаться латынь, официальным языком администрации и суда был шведский, а языком торговли в значительной степени — немецкий. Все они были, естественно, чужды и непонятны подавляющему большинству населения страны — финнам, национальный язык которых вплоть до первых десятилетий XIX в. считался языком черни.

Шведские государственные деятели не скрывали, что они не намерены предоставлять финнам никаких льгот в области национальной культурной автономии, хотя уже в конце XVIII в. с финской стороны неоднократно выдвигалось скромное требование разрешить во время судопроизводства хотя бы делать устный перевод на финский язык. Основанные в середине XVII в. Абоский университет и первая типография в Финляндии явились форпостами шведизации, активными распространителями шведской культуры, шведского влияния и фактически препятствовали возникновению и развитию национальной финской культуры.

Так обстояло дело, когда Финляндия вошла в состав России. Поскольку русские власти решили сохранить политические, правовые, экономические и национальные особенности Финляндии в неприкосновенности, то вполне понятно, что и в области языка и культуры они придерживались той же политики: государственным языком Финляндии остался шведский и именно на этом языке была узаконена не только внутренняя переписка в пределах Финляндии, но и переписка между государственными учреждениями Финляндии и Российской империи, где шведского языка, конечно, не знали и где государственным языком был русский. Однако российское правительство Александра I пошло на такой акт явного неравноправия в отношении русского языка, акт, имевший не только практически административное, но и морально-политическое, престижное значение, учитывая просьбу наиболее массового сословия на сейме 1809 г.— крестьянского сословия о сохранении шведского языка как официального. Надо сказать, что российское правительство не придавало серьезного значения языковому вопросу, считая, что он всецело подлежит компетенции представителей края как сугубо местный, внутренний вопрос. Даже прошения на имя царя финляндцам было разрешено писать на шведском языке, в отличие от всех других многочисленных народов империи»

…

«В 1841 г. устаревшая, оставшаяся со шведских времен XVII в. система образования в Финляндии была реформирована, в чем приняли участие русские государственные власти. Одним из результатов школьной реформы было включение с 1843 г. финского языка в программу финляндских школ. С этих пор началось его быстрое распространение как национального языка Финляндии. В 1850 г. русские власти санкционировали введение кафедры финского языка в Гельсингфорсском университете и разрешили издание на финском языке религиозной, исторической, экономической литературы, а также саг, народных песен, поэм и трудов финского литературного общества»

…

«В 1863 г. последовало распоряжение царского правительства о предоставлении финскому языку одинаковых прав с официальным государственным языком Финляндии — шведским, причем все судебные и административные органы края обязаны были «впредь беспрепятственно принимать бумаги и документы на финском языке»

…

«Вот почему было бы по меньшей мере ошибочным утверждать, что российское правительство проводило в Финляндии политику ущемления национальной самобытности финского парода или нарушения культурно-национальной автономии Финляндии. Наоборот, факты говорят о том, что национально-культурная автономия Финляндии на протяжении XIX в. не только сохранялась, но и неизменно расширялась. В 1884 г. последовал указ об официальном установлении финского языка как государственного языка Финляндии»

…

«Ну, а каково было положение русских культурных учреждений в Финляндии? Одна мужская гимназия в Хельсинки, открытая в 1870 г., одна женская гимназия там же, открытая в 1875 г.,— и ни одной русской газеты до 1900 г.!

Русский язык преподавался лишь в реальных училищах и лицеях наравне с иностранным (немецким), а в гуманитарных средних учебных заведениях он был вовсе необязателен и, как правило, отсутствовал. Что же касается так называемых народных начальных школ, то в них русский язык отсутствовал и преподавание велось преимущественно по-фински, если только эти школы не находились в шведоязычных районах»

…

«Эти факты если и говорят о национально-культурном неравенстве, то о неравенстве в положении русского населения в Финляндии по сравнению с финским, то есть, по сути дела, указывают на ущемление национальных и культурных прав русского меньшинства в Финляндии. И такое ущемление было не случайным: оно отражало неравноправие русских по сравнению с финляндцами в юридическом отношении, о чем мы будем говорить в другом месте. Таким образом, ни о какой русификации не могло быть и речи.

Российское правительство, дав финскому языку фактически и юридически права государственного, оказало тем самым огромную историческую услугу финскому народу, содействовав пробуждению его национального самосознания и формированию в нацию»

…

«Царизм проявлял в Финляндии большую веротерпимость, не имевшую прецедента не только в истории православной церкви, но и вообще в истории христианства. Русская православная церковь, являвшаяся государственной на всем необозримом пространстве Российской империи, не имела никаких прав, не пользовалась никакими преимуществами на территории Финляндии, где безраздельно господствовала лютеранская церковь, к которой принадлежало 98% населения края»

…

«Ни в одном документе, ни в одном официальном, полуофициальном, секретном или публичном заявлении с русской стороны за 100 лет нельзя при всем желании найти и какой-либо тени отрицания права на национальную и религиозную самобытность за финляндцами»

…

«Все «русификаторские» меры ограничились лишь попытками в некоторых случаях облегчить положение русских в Финляндии»

…

«Хотя Финляндия с 1581 г. носила титул Великого Княжества, но ее положение в составе Швеции не только не соответствовало этому титулу, не только не было обособленным и сколь-нибудь политически самостоятельным, но и мало чем отличалось от колониального.

В политическом отношении Финляндия не имела ни тени самоуправления, а ее право посылать своих представителей в риксдаг фактически лишь подчеркивало ее бесправие, ибо весь край имел в риксдаге столько же депутатов, сколько и один город Стокгольм, и голос финнов при такой системе представительства, естественно, тонул и массе шведских голосов. Кроме того, следует учесть, что и от Финляндии в риксдаг посылались не финны, а представители шведской знати. Вот почему фактически финны не имели возможности отстаивать через шведские государственные органы ни свои права, ни интересы Финляндии в целом.

Финляндия не имела никаких особых национальных законов и учреждений, которые отличали бы ее от Швеции. В правовом и административном отношениях она была рядовой шведской провинцией, но фактически более бесправной, чем коренные шведские области.

Финны не имели прямых торговых сношений с другими странами. Особо финнам было запрещено торговать с Россией. Все это вынуждало финнов уступать свои товары шведским перекупщикам по пониженным ценам»

…

«В то время как российские подданные в Финляндии, подобно иностранцам, были полностью лишены политических прав и не могли участвовать даже в местном самоуправлении, хотя и платили коммунальный налог, если русским в Финляндии был закрыт доступ на военную, гражданскую и духовную службу, если им было запрещено заниматься ремеслами, предпринимательством и даже ограничивалось их право на свободную профессию, то финляндским подданным в России был открыт самый широкий и свободный доступ ко всем без исключения поприщам. При этом финляндцам не мешало даже то обстоятельство, что они не принадлежали к русской государственной церкви, хотя для всех других народов Российской империи отсутствие православного вероисповедания служило основным и самым непреодолимым препятствием на пути к равноправию с русскими»

…

«Финляндия обладала и другими обособленными от России государственными учреждениями, являвшимися солидными атрибутами ее национальной, политической и экономической самостоятельности. Она имела к концу XIX в. собственное национальное почтовое ведомство, выпускавшее национальные почтовые марки, свою железнодорожную систему, свои финансы и собственную денежную единицу — марку, абсолютно не связанную с русским рублем»

…

«Выгодное положение Финляндии в области торговли дополнялось еще и тем, что она обладала правом торговать беспошлинно с обширным русским рынком, в то время как ввоз товаров из России в Финляндию облагался пошлиной»

…

«Такого положения в Российской империи не имела ни одна другая национальная окраина. Даже такие древние, в прошлом самостоятельные, национально сложившиеся государства, как Крымское ханство и Грузия, присоединенные к России примерно в ту же эпоху, что и Финляндия (Крым — в 1784 г., Грузия — в 1801 г.), полностью утратили не только свою государственность, но и областную автономию и были превращены в обычные губернии, в то время как Финляндия, не бывшая государством до присоединения, фактически стала - им в составе России, а финны, бывшие до 1809 г. угнетенной народностью, выросли в нацию.

…

«Медицинское обслуживание: в 1835 г. во всей Финляндии было 8 штатных врачей, а в 1901 г.—198 больниц, 31 приемный покой, 5063 больничные койки.

Образование: в 1828 г. было одно высшее учебное заведение с 339 студентами, а в 1901 г.— три высших учебных заведения на 2000 студентов; в 1835 г. во всей Финляндии было всего три гимназии, а в 1901 г.— более 3 тыс. учебных заведений, и все население поголовно грамотное.»

…

«Но положение Финляндии было благоприятным не только по сравнению с Россией, но и по сравнению с положением таких ее скандинавских соседей, как Норвегия и Исландия, входивших в то время в состав Швеции и. Дании. Прежде всего финляндцы получили от России больше всевозможных привилегий и прав, чем норвежцы от Швеции и особенно исландцы от Дании. Причем эти нрава были приобретены без всякой борьбы. А ведь Норвегия была по отношению к Швеции союзным, состоящим лишь в личной унии государством и, следовательно, юридически должна была пользоваться гораздо большей независимостью, чем Финляндия. На самом же деле Финляндия была более обособлена от России, чем Норвегия от Швеции и Исландия от Дании.

Это означало, что Финляндия фактически оказалась почти через 100 лет после присоединения к России в положении реальной унии с Россией, хотя юридически это положение и не было ясно и четко закреплено. Во всяком случае, ни о какой политической, правовой или экономической дискриминации финнов не могло быть и речи»

…

«История столетнего пребывания Финляндии в составе Российской империи неопровержимо свидетельствует, что существовало два обстоятельства, которые неизменно на протяжении века оказывали определяющее влияние на политику царизма в отношении Финляндии. Одно из них носило преимущественно внешнеполитический характер, другое — внутриполитический. Но оба они играли роль самых важных, самых существенных мотивов, заставлявших российское правительство с неизменной последовательностью осуществлять в отношении Финляндии ясно выраженную линию односторонних уступок.

Этими обстоятельствами были: во-первых, военно-стратегическое значение Финляндии и, во-вторых, преданность финляндцев престолу, монархии, установленному государственному строю и общественному порядку, их слепая вера в законность всего существующего, их политический консерватизм, короче говоря, политическая благонадежность финляндского общества»

…

«Уже к концу царствования Александра I Финляндия приобрела хорошую репутацию как страна поголовной политической благонадежности. В 1824 г., после 15-летнего пребывания Финляндии в составе России, генерал-губернатор А. А. Закревский докладывал: «Верность и преданность царю и отечеству — сии всегдашние качества финского народа — остаются залогом благодарности и любви его к монарху». «Общественный порядок и тишина во всем — ненарушимы». О тех пор эта фраза лишь с незначительными стилистическими вариациями, по существу, стала стереотипной в докладах всех высших представителей русской власти в Финляндии, направляемых на имя монарха. И это была не только фраза. В верности и преданности финляндских сословий престолу, монархическому принципу цари не имели оснований сомневаться. Они были глубоко уверены в этом почти вплоть до конца 90-х гг. Об этом свидетельствовали не только доклады должностных лиц, но и личные наблюдения царей и, главное, сравнения внутриполитических настроений в Финляндии и в империи»

…

«Грустно для каждого русского видеть, что завоеванная русской кровью провинция пользуется такими правами и преимуществами, которых не имеет Россия» писал в 1882 г. в берлинском издании русский дворянин-оппозиционер Г. Д. Щербачев»

…

«Надо сказать, что финляндская буржуазия умело пользовалась как предубеждениями, так и убеждениями царизма. Так, она добилась в 60-х гг. введения полной свободы печати на том основании, что «печатаемое здесь (т. е. в Финляндии) на шведском и финском языках является безразличным для России: оно не найдет в ней читателей», а в 70-х гг. убедила царизм в необходимости снятия цензуры на ввозимую с Запада в Финляндию литературу, опять-таки мотивируя допустимость этой меры тем, что «ввозимая шведская литература касается одной Финляндии, так что в России ее не читают». В свете этого яснее становится и то, почему царизм не был заинтересован в распространении в Финляндии русского языка, не делал его государственным. Ведь это поддерживало изолированность Финляндии от русской жизни, от идей и проблем русского общества.

Даже когда в Финляндии все отчетливее стало формироваться национально-политическое движение, откровенно враждебное России, и генерал-губернатор П. Рокоссовский решил предупредить об этом царя и представил ему конфиденциальную записку от 19 мая 1865 г., то и тогда финляндские правящие круги сумели успокоить царизм, козырнув все тем же аргументом — «население края отличается спокойным нравом, малой склонностью к нововведениям и по образу мыслей является преимущественно монархическим», что же касается «лиц, питающих не совсем доброе расположение к России», то они «почти все на счету и образ их мыслей не есть тайна». И этого было вполне достаточно, чтобы царь успокоился, сочтя эти аргументы «дельными».

Отсюда понятно, почему финляндские правящие круги старались строить свои отношения с Россией исключительно как отношения с монархом, этим «единственным русским, который должен и может иметь влияние на финляндские дела», и почему они ставили своей первоочередной задачей пользоваться его неизменным личным расположением, не допуская вмешательства в отношения между Финляндией и Россией со стороны других органов власти и учреждений, включая Совет Министров»

…

«Обычно, признавая наличие интереса России к военно-стратегическому положению Финляндии, финляндские исследователи видят в этом факте отражение существования наступательных планов России в отношении Финляндии и Скандинавии. Такие домыслы, однако, не подкрепляются никакими фактами, поскольку, как мы видели выше, этих фактов не существует. Если Финляндия и имела военно-стратегическое значение в качестве плацдарма для наступательных действий, то лишь для западных держав, стремившихся использовать этот плацдарм против России»

…

«Перефразируя слова Вяземского, можно сказать, что русские власти с самого начала «пересластили» свою политику в отношении Финляндии, и это дало совершенно не тот эффект, которого они вправе были ожидать.

В Финляндии отнеслись с недоверием к слишком «сладкой» политике русских, находя ее по меньшей мере неестественной со стороны военных и тем более завоевателей и победителей. И это вначале лишь психологическое недоразумение, перенесенное затем в область политических и национальных взаимоотношений, в течение почти двух веков настолько уклонилось в сторону от своих истоков, что превратилось в мифы о «наследственном враге», «русской угрозе» и т. п. и в конечном счете послужило базой для враждебного отношения в Финляндии к России и русским вообще»

…

«Поскольку территория Финляндии сама по себе, при наличии мирной Швеции, была не нужна России, а со Швецией надеялись помириться, проявив максимальную умеренность, то российское правительство в конце концов не только закончило войну на основе статус-кво, подписав в 1790 г. Верельский мир, но и заключило в 1791 г. дружественный союз со Швецией»

…

«еще до формального присоединения Финляндии к России российское правительство фактически относилось к Финляндии как к союзному государству»

…

«этот акт не был договором между двумя государствами, но по своему духу, по своему политическому значению это было соглашение между представителями двух сторон, из которых одна — Россия, а точнее лишь русский царь — признавала незыблемость обособленного государственного положения Финляндии, а другая — финляндские сословия —добровольно, то есть открыто, на сейме, конституционно и еще до окончания войны вступала в подданство российского императора. Результатом этого соглашения было начало эры самостоятельного политического развития Финляндии.

Таким образом, традиционная русская внешняя политика в отношении Финляндии как страны особой и притом дружественной, проводимая с начала XVIII в., получила в 1809 г. свое естественное, логическое завершение в заключении фактического союза между Россией и Финляндией.

Александр I действовал, следовательно, в отношении Финляндии не в силу своих «либеральных идеалов», как это пытались изобразить буржуазные историки, не спонтанно, как это казалось его потомкам, а на основе использования плодов традиционной линии русской дипломатии. И эту линию он старался, насколько возможно, проводить последовательно в новых исторических условиях»

…

«Последовательно проводя в жизнь сформулированный еще М. М. Сперанским принцип «Финляндия есть государство, а не губерния», правительство России с самого начала не распространяло на Финляндию компетенцию русских правительственных учреждений, а затем, особенно в 60—70-х гг. XIX в., непрерывно расширяло особые государственные права Финляндии и тем самым усиливало обособленность этой страны от империи»

…

«Уже в 1863 г. «Московские ведомости» писали, что русско-финляндская таможенная линия служит для финляндцев «достаточным основанием для международных отношений к России». На протяжении второй половины XIX в. таможенная обособленность и таможенные привилегии Финляндии все более возрастали. В 1869 г. между Россией и Финляндией был заключен торговый договор, аналогичный тем, которые Россия имела с европейскими державами. Более того, Финляндии был предоставлен в одностороннем порядке ряд таких преимуществ, о которых не могло мечтать иное независимое государство. Так, Финляндия получала право беспошлинного ввоза товаров из Европы и других частей света и одновременно сохраняла право беспошлинного вывоза в Россию. И это являлось, так сказать, двойной поблажкой, поскольку, во-первых, Россия, вопреки собственным интересам, допускала в своем протекционистском панцире фритредерскую брешь, чем подрывала позиции отечественной промышленности, а во-вторых, несла чисто финансовый ущерб, позволяя финляндской буржуазии наживаться на перепродаже в Россию европейских товаров, не говоря уже о полном предоставлении внутрироссийского рынка сбыта и сырья в распоряжение финляндского купечества.

В то же самое время торговое и промышленное законодательство самой Финляндии, сильно отличавшееся от российского, плотно и прочно закрывало финляндский внутренний рынок для таких «иностранцев», как подданные Российской империи»

…

«Парадоксальным при этом было то, что именно гарантия правительства России значительно облегчала и удешевляла заграничный кредит для Финляндии, которая, таким образом, прикрываясь финансовой состоятельностью всей Российской империи, заключала независимые от России внешние займы и входила во всевозможные экономические взаимоотношения с иностранными державами совершенно без всякого вмешательства в эти дела со стороны российского правительства»

…

«Финляндия все более и более экономически привязывалась к хозяйству западноевропейских стран и все более ориентировалась на него. Вот почему с переходом большинства стран Западной Европы с середины 70-х гг. XIX в. к золотой валюте Финляндия, имевшая серебряную монету, оказалась в невыгодном положении при внешнеторговых расчетах, что стало болезненно отражаться на ее экономическом положении. Выходом из этого положения мог быть либо переход финской марки под защиту русского рубля, таможенное объединение с Россией и выступление на мировом рынке в союзе с Россией, либо переход Финляндии к золотому стандарту. Однако поскольку Россия оставалась страной с серебряной валютой, то переход одной из частей империи к совершенно иной основе монетной системы казался невозможным и даже утопичным. Тем не менее финляндские правящие круги избрали именно этот путь и добились в январе 1878 г. введения в Финляндии золотого паритета и приравнивания финляндской марки к французскому франку.

Это означало, что в валютно-денежном, финансовом отношении Финляндия полностью отделилась от Российской империи и даже вышла вообще из зоны рубля, включившись в зону франка, и тем самым внешнеэкономически совершенно обособилась. По сути дела, была разорвана еще одна существенная нить — весьма важная валютно-финансовая пуповина, связывавшая Финляндию до тех пор с Россией.

Собственная национальная почта, железнодорожная система, свое лоцманское и маячное ведомство, юрисдикция которого простиралась на весь Финский залив, и, наконец, переход в 1887 г. к метрической системе мер и весов, в то время как вся империя пользовалась русской системой, — все это были звенья той же цепи административно-хозяйственных мероприятий, подлинное значение которых состояло в том, что они все сильнее связывали Финляндию с Западом, выходя тем самым за рамки сферы экономики и внутренней политики и приобретая в совокупности вполне отчетливо различимый внешнеполитический характер»

…

«Единственно, что еще отсутствовало у Финляндии к концу XIX в. из внешнеполитических атрибутов, так это собственный государственный флаг»

…

«Фактическое же, реальное значение чисто военного вклада Финляндии в общую оборону не только империи, но и собственно финляндского побережья, было ничтожным. Даже по диспозиции, разработанной во время Крымской войны, то есть уже значительно устаревшей по своим расчетам к концу XIX в., оборону Финляндии должна была осуществлять армия в 275 тыс. человек, из которых финляндские национальные войска составляли около 10 тыс. человек, или примерно менее 4%, а остальные 96% состояли из регулярных русских войск, которые надо было вводить в Финляндию на время войн»

…

«Еще более неприкрыто враждебный по отношению к России характер носила кампания по возведению в каждом городке и селении Финляндии памятников «героям войны 1808—1809 гг.», начатая впервые в 1864 г. и достигшая кульминации к середине 70-х гг.»

…

«Еще в 1862—1863 гг. возник вопрос об изменении административного подчинения города Сестрорецка, входящего в состав Выборгской губернии, то есть формально находившегося на территории Великого Княжества Финляндского, хотя фактически и город, и особенно расположенный здесь Сестрорецкий государственный оружейный завод всецело были связаны и исторически, и экономически с Россией, с Петербургским промышленным районом. Рабочие завода были русскими, и большинство их проживало по другую сторону реки Сестры, на русской территории. Поэтому положение завода «за границей» создавало для них массу разнообразных неудобств. Возникали затруднения и для военного ведомства, которому был подчинен «заграничный» завод. Все это заставило российское правительство просить правительство Финляндии (сенат) дать согласие на исправление границы, то есть на передачу оружейного завода с небольшим поселком — территорию общей сложностью всего в 20 квадратных верст — из состава Финляндии в состав Петербургской губернии.

В ответ на эту просьбу финляндское правительство (сенат) и министр-статс-секретарь по делам Великого Княжества Финляндского выдвинули требования о территориальной компенсации. Они мотивировали это тем, что Россия и Финляндия являются разными государствами и потому изменение их границы не может произойти в административном порядке и потребует согласия сейма, который ни в коем случае не допустит безвозмездную уступку финляндской территории.

Тогда царское правительство, даже не сославшись на то, что в свое время оно простым административным актом подарило Финляндии всю Выборгскую губернию, а не только один Сестрорецк, предложило финляндскому правительству самому выбрать любую территорию, прилегавшую к финско-русской границе в Петербургской губернии, и обязалось прирезать эту территорию к Финляндии в виде компенсации за Сестрорецк. Финляндия попросила уступить ей территорию прибрежной полосы Баренцева моря к востоку от реки Якобс-эльв, то есть часть области Печенги, по площади в несколько десятков раз большую, чем «Сестрорецкий пятачок». Царское правительство немедленно согласилось на это. Но после того, как в 1863 г. граница в районе Сестрорецка была исправлена, финляндский сенат счел возможным потребовать еще большей компенсации: он подал прошение о прирезке к Финляндии части Архангельской губернии — всей области Печенги размером в 10,5 тыс. кв. км, а также западной части Кольского полуострова, Кемского и Онежского уездов России, то есть обширной территории, отграниченной с востока 33° восточной долготы. Непомерность этого требования привела к затяжке решения вопроса, поскольку царь вынужден был запросить мнение ряда ведомств, интересы которых такая территориальная уступка затрагивала. Кроме того, против этой уступки выступили русское духовенство и военное министерство, а также русское общественное мнение. Только в начале 80-х гг. министру внутренних дел графу Лорис-Меликову и военному министру Милютину с трудом удалось отговорить царя от выполнения своего обещания финляндскому правительству»

…

«В то время как норвежец имел право лишь на то, чтобы в его молчаливом присутствии шведский король рассматривал со своими министрами дела Норвегии и решал их, представитель «угнетенной» Финляндии в Петербурге был единственным полномочным лицом в империи, которое не только могло обсуждать с царем дела своей родины, но и решать и подписывать эти решения за царя. В то же время любое царское постановление, касавшееся Финляндии, нуждалось в контрассигнации со стороны министра-статс-секретаря. В результате конституционный монарх в Швеции и Норвегии был более самодержавен в «свободной» Норвегии, чем самодержавный российский царь в «угнетенной» Финляндии»

…

«Поскольку Финляндия в силу своей близости к имперской столице была для царизма военно-стратегической позицией № 1, то и новый военный министр (Куропаткин), и руководство столичного военного округа (генерал Бобриков), естественно, при пересмотре планов в первую очередь обратили внимание на военное положение Финляндии.

Обратили и были изумлены, поражены и даже ужаснулись, насколько Финляндия оказалась обособленной от России в экономическом, транспортном, политическом, правовом и военном отношениях. С огромным запозданием русское военное руководство обнаружило, что Финляндия в военном отношении абсолютно не подготовлена к отражению нападения, что там отсутствуют элементарные военнооборонительные сооружения, что она хорошо доступна с запада и юга и что даже труднодоступность ее северных районов отходит в область предания, поскольку эти районы оснащаются сетью шоссейных и даже железных дорог, строительство которых ведется местными финляндскими властями не только совершенно бесконтрольно со стороны российского правительства, но даже и вопреки стратегическим планам русского генерального штаба. Если в начале XX в. Финляндия и оставалась недоступной, то только с востока, со стороны России, ибо здесь почти отсутствовали дороги»

…

«Если, например, уже в 60-х гг. в Россию экспортировалось из Финляндии до 57% производившегося там железа, то в начале 70-х гг. эта доля поднялась до 81%, в середине 70-х гг. — до 85,% а к исходу десятилетия дошла почти до 90% и перешагнула этот уровень в течение 80-х гг. В 80-х гг. особенно увеличивалась доля метизов и машин в финляндском экспорте на российский рынок. Финляндия по ввозу в Россию речных и морских судов стояла на одном месте с Германией и Англией, давая почти половину российского импорта судов, а по поставке железных и стальных изделий к середине 80-х гг. заняла второе место среди европейских государств, уступив первенство лишь Германии и оставив на третьем месте Англию. Финляндия стала крупнейшим поставщиком в Россию проволоки и гвоздей, создавая тем самым огромную конкуренцию русским фабрикантам тех же отраслей. В 80-х гг. Россия ввозила из Финляндии проволоки в 2—3 раза больше, чем из Германии и Англии, а по гвоздям Финляндия в 2 с лишним раза превышала норму, допускаемую к беспошлинному ввозу в Россию (1881 г.— свыше 46 тыс. пудов)»

…

«В еще более выгодном положении на русском рынке оказалась финляндская целлюлозно-бумажная промышленность. Она не имела здесь конкурентов, да и вряд ли кто- либо мог конкурировать с ней при тогдашних условиях. В результате уже в первой половине 80-х гг. Финляндия вывозила в Россию свыше 90% всей производимой в стране древесной массы, что составляло 60% всего общероссийского импорта, или около 77% по отношению к собственному российскому производству.

Что же касается различных видов бумаги, то здесь положение Финляндии на русском рынке было абсолютно доминирующим, поскольку поставки финляндской бумаги и бумагоизделий, в отличие от древесной массы, были полностью освобождены от всяких ограничений — квот, пошлин, обложений и т. п. Поэтому к середине 80-х гг. Финляндия поставляла в Россию от 95 до 98% своего вывоза бумаги, то есть до 75% всего своего производства, а также 99-100% экспорта обоев, что составляло примерно 96% всего всероссийского импорта обоев. Иными словами, вся Российская империя оклеивалась только финляндскими обоями»

…

«В эту борьбу, в это движение буржуазия вовлекла самые широкие слои народа. Она убеждала его, что речь идет о «русификации» Финляндии, о национальном наступлении на нее «наследственного врага» — русских, умалчивая, разумеется, о существе спора с русской буржуазией, об истинных причинах обострения своих отношений с царизмом. Более того, финляндская буржуазия подняла истошный крик о «руссификации» на всю Европу, хотя фактически на русификацию, как таковую, не было не только поползновений, но и малейшего намека.

Даже максимальная программа так называемых «русификаторских» мер, которая так никогда и не была осуществлена, превосходно свидетельствует о том, что они ничего общего не имели с русификацией, не были направлены против финской нации, а исключительно против экономических и юридических интересов финляндской буржуазии, в защиту .русской. Вот перечень этих мер:

1. 1900 г.— канцелярии русского генерал-губернатора в Финляндии, статс-секретариату ВКФ, паспортной экспедиции Финляндии предписывалось употреблять русский язык в сношениях с империей.

2. 1902 г.— устанавливался порядок употребления русского языка в правительственных учреждениях Финляндии наравне со шведским и финским.

3. 1902 г.— отменялось правило о приеме на государственную службу в Финляндии только финляндских граждан.

4. 1902 г.— дипломы Московского, Петербургского, Киевского, Казанского и Томского университетов приравнивались к дипломам Гельсингфорсского университета. (Ранее они не имели никакого значения в Финляндии, в то время как дипломы германских и шведских университетов признавались наравне с финляндскими).

5. 1903 г.— русские получали право приобретать недвижимость в Финляндии наравне с финляндскими уроженцами.

6. 1903 г.— в Гельсингфорсском университете основывалась кафедра русского языка и истории.

7. 1904 г.— издано постановление о приеме к платежам в Финляндии рублей наряду с финляндской маркой (это постановление не имело даже даты вступления в силу и никогда не применялось на практике)»

…

«Российскому правительству удалось лишь ввести 29 июня 1901 г. новый устав о воинской повинности, согласно которому высшее командование в Финляндии возлагалось на особого командующего финляндским военным округом, подчиненного военному министру России.

Но в важнейшем практическом военном вопросе — о направлении железнодорожной сети в Финляндии русские военные круги потерпели поражение.

Все остальные мероприятия по административному сближению Финляндии с Россией, декларированные в период 1900—1904 гг. и долженствующие вступить в действие с 1 октября 1905 г., так и остались на бумаге. От некоторых из них царское правительство отказалось само в 1904 г. после убийства Бобрикова. От остальных Финляндию избавила первая русская революция 1905—1907 гг.»

…

«После революции 1905—1907 гг. произошло еще большее обособление Финляндии от России, и процесс этот шел с нарастающей быстротой в следующем пятилетии. С 1907 г. Финляндия стала фактически республиканской страной с однопалатным парламентом, с европейской системой политических партий, со своими проблемами национальной и классовой борьбы и с собственным, отечественным торговым, промышленным и финансовым капиталом, связанным прочными узами не с русскими, а с иностранными, западноевропейскими монополиями, влияние которых в силу тесных внешнеторговых и промышленных связей на экономику и политику Финляндии резко усилилось»

…

«В начале XX в. Германия оказалась, таким образом, в числе самых близких «идейных друзей» финляндцев, и одновременно германские монополистические объединения стали крупнейшими инвесторами в финляндскую промышленность. Кроме того, Германия заняла первое место в импорте промышленных изделий в Финляндию, а затем стремительно оттеснила Россию на задний план даже на финляндском хлебном рынке, буквально завалив его дешевым прусским хлебом»

…

«Убедившись во время революции 1905—1907 гг. в полной неспособности царизма оградить ее от революционных рабочих и солдат и видя в России потенциальный очаг революции, финляндская буржуазия решительно обратила свои взоры на германский империализм как на силу, способную оказать ей помощь и против внутренних (рабочее движение), и против внешних (Россия) врагов. Размежевание внешнеполитических и военных лагерей в Европе накануне первой мировой войны и тот факт, что Германия и Россия оказались в противоположных, враждебных друг другу лагерях, послужили для финляндской буржуазии лишь новым дополнительным и еще более убедительным аргументом в пользу политической ориентации на германский империализм»

…

«Финляндская буржуазия желала сохранения союза с Россией, но лишь такого союза, в котором ей была бы отведена роль всадника на огромном крупе покорной российской лошади»

…

«Во время войны Финляндия не только не облегчила, но и затруднила для русской армии оборону России. Российское правительство было вынуждено согласиться на фактический нейтралитет, занятый Финляндией в войне, и пойти на сковывание в Финляндии значительных сухопутных сил и флота, ибо осуществить свою оборону собственными силами Финляндия не могла и не желала.

Таким образом, русский царизм незадолго до своего краха, в разгар войны, с запозданием обнаружил, что своей политикой в отношении Финляндии в последние годы, своим поворотом в этой политике, вызванным в значительной степени соображениями обороны России и империи, он добился в Финляндии прямо противоположного результата, чем тот, на который он рассчитывал и к которому стремился.

Он подготовил из Финляндии потенциального противника в непосредственной близости от столицы, в самом уязвимом с военно-стратегической точки зрения месте империи, противника, о намерениях которого трудно было судить и который мог нанести удар с тыла и с фланга в любой момент.

Таков был итог столетней политики царизма в отношении Финляндии, политики, которая все время была направлена на то, чтобы избежать именно этого финала. Это был плачевный, позорный, бесславный итог политики царизма, итог, который как бы символизировал полнейшую прострацию царизма к концу его существования.

Этот итог был обидным и оскорбительным для России как страны, отдавшей много сил и средств Финляндии, на се защиту от внешних врагов и на содействие ее внутриполитическому и экономическому развитию. Русский народ, который заслуживал за все это благодарность финского народа, не только терял эту признательность соседа, но и совершенно несправедливо становился объектом ненависти, обвинений и неистребимой вражды.

За все это можно было «благодарить» лишь царизм и финляндскую буржуазию»

…

«Если бы финляндская буржуазия оказалась менее алчной, смогла бы умерить свои аппетиты, то не исключено, что компромисс между ней и русской буржуазией был бы возможен. Но финляндская буржуазия уже на первой стадии конфликта не проявила «благоразумия»; к экономическим, коренным противоречиям с царизмом она добавила еще и внешнеполитические, усилила эти виды противоречий своей реальной экономической и политической ориентацией на германский империализм. Тем самым она наступала царской России на самую больную мозоль, тем самым делала свои противоречия с русской стороной непримиримыми, поскольку непримиримы были русско-германские империалистические противоречия, решавшиеся, как известно, при помощи войны»

…

«Серьезно опасаясь, что все планы царизма, направленные в первую очередь на ущемление ее экономических и политических интересов, станут явью, финляндская буржуазия стала отчаянно кричать, что «ее режут», хотя до этого было еще очень далеко. Более того, финляндская буржуазия, используя националистическую дымовую завесу, стала мобилизовывать народ Финляндии в свою поддержку, натравливая его на Россию, причем не только на российское правительство, но и на русский народ. Как только финляндская буржуазия прибегла к этому новому оружию, как только она бурно развернула активное и пассивное националистическое наступление, откровенно опиравшееся на иностранную, главным образом германскую, поддержку, так сразу «сломался», перестал действовать важнейший субъективный фактор, па протяжении века регулировавший нормальное течение русско-финляндских отношений,— фактор доверия между русским и финляндским политическим руководством. Царизм был шокирован «неблагодарностью» финнов, возмущен их враждебностью к общеимперским проблемам, напуган возможностью внешнеполитических и военных осложнений, вытекавших из непримиримой позиции финляндской буржуазии, а потому отказал ей в политическом доверии.

Со своей стороны, буржуазия и правящие круги Финляндии полностью перестали доверять русским властям: клятвопреступление царизма, как определил его В. И. Ленин, его отказ от вековых традиций служили в глазах финляндцев веским доказательством того, что русский государственной власти нельзя доверять ни на йоту, что любые ее обещания и заявления относительно сохранения неприкосновенности финляндских национальных привилегий и автономии следует рассматривать как ложные.

Таким образом, к концу первого десятилетия XX в. доверие между Россией и Финляндией совместными усилиями царизма и финляндской буржуазии было нарушено, более того, была полностью подорвана, ликвидирована основа этого доверия»

…

«Крушение царизма в результате февральской революции в России должно было повлечь за собой важные последствия для Финляндии. К 1917 г. Финляндия была фактически связана с Россией всего лишь персональной унией, то есть узами такого рода, которые должны были оборваться уже в силу ликвидации монархии. [К этому времени общим у Финляндии и России оставался лишь глава государства — монарх, в то время как их внешняя политика начиная с 1914 г. была не только фактически, но и формально различной, если не сказать противоположной: Россия участвовала в войне против Германии, а Финляндия сохраняла благожелательный по отношению к Германии нейтралитет]. Русская буржуазия и ее власть — Временное правительство как нельзя лучше понимали, что с государственно-правовой, юридической точки зрения особое положение Финляндии после революции стало более обоснованным и что в этих условиях Финляндия сможет откровеннее, чем когда-либо прежде, повести дело к отделению от России»

…

«когда обнаружилось (а это произошло довольно скоро), что Временное правительство само не является сторонником коренного пересмотра царской политики в отношении Финляндии и в принципе не отступает от нее, то именно это обстоятельство (как ни парадоксально) обрадовало финские ответственные политические круги. Им просто необходимо было «русское пугало» как для внешнего, так и для внутриполитического употребления. Оно их вполне устраивало, особенно в том случае, когда оставалось всего-навсего лишь «пугалом», достаточно страшным для трудящихся масс, но, по существу, слабым и не опасным для финляндской буржуазии. Именно такое «пугало» видели финляндские правящие круги в лице Временного правительства.

Вот почему, едва оправившись после первого шока, финляндская буржуазия и социал-демократия предприняли массированное наступление на «пугало» и совместными усилиями вырвали у еще не прочно стоявшего на ногах Временного правительства манифест от 20 марта 1917 г., которым отменялись все царские приказы и предписания, нарушавшие государственно-правовые принципы, на которых строились взаимоотношения Финляндии и России. Этим шагом, призванным вырвать новую уступку у России в трудный для нее момент, и ограничилось «новое» отношение финляндской буржуазии к «демократической» России»

…

«В 1917 г. Россия оказалась в таком плачевном финансовом положении, что вынуждена была обратиться к Финляндии за займом. Однако сейм не вотировал этот займ, и таким образом Временному правительству было отказано в его просьбе. Это означало, что финляндская буржуазия хотела довести свою «старшую сестру» — русскую буржуазию — до банкротства и злорадно ожидала финансового краха своего основного экономического конкурента. Эта экономически корыстная, но политически недальновидная политика финляндской буржуазии вызвала протест даже у такого антирусски настроенного политического деятеля, как Вяйне Таннер, который предупреждал депутатов сейма, что крах Временного правительства может оказаться крайне невыгоден для Финляндии, так как, возможно, приведет к победе большевиков. Но финляндские буржуа, слабо разбиравшиеся в тогдашней политической обстановке, не вняли голосу осторожности. Для них большее значение в тот момент имело то обстоятельство, что Россия уже вошла в долги у Финляндии и была не в состоянии оплатить их из-за нехватки золотой валюты, в частности финских марок. Видя во Временном правительстве всего лишь неисправного должника, финляндские толстосумы оказались неспособными подняться до политической оценки своих действий. Как известно, Временное правительство после неудачного запроса у финнов обратилось за займом к США, которые оказались сговорчивее. Получив американский займ, Временное правительство летом 1917 г. стало покупать у Финляндии на американские доллары финские марки, делая это как с целью выкупа своего прежнего долга, произведенного в марках (марка, в отличие от рубля, была золотой валютой), так и с целью оплаты новых русских военных заказов в Финляндии. Эта операция была чрезвычайно выгодна для финляндских капиталистов»

…

«Финляндские правящие круги рассматривали все события в России лишь сквозь призму того, насколько они могут способствовать ослаблению этой державы и насколько это будет выгодно для Финляндии»

…

«Когда же Временное правительство в августе — сентябре 1917 г. распорядилось сократить размеры импортных операций, производимых Финляндией помимо России, но за ее счет, в союзных странах — Франции, Англии и США, то это сильно затронуло крупную финляндскую буржуазию и было расценено ею как «объявление войны», ибо являлось посягательством на прерогативу финляндского государства — свободу внешнеторговой и внешнеполитической ориентации, которую финляндские правящие круги в период с 1914 по 1917 г. считали свершившимся фактом»

…

«русская буржуазия в период своей кратковременной власти продолжала в отношениях с Финляндией не лучшие, а худшие из царских традиций. Как и царизм, правительство русской буржуазии привело русско-финляндские отношения в конце концов к кризису, к величайшему обострению. Но если царизму для этого потребовалось сто лет, то Временное правительство «добилось» того же результата менее чем за один год. Всего за 250 дней своего правления Временное правительство успело стать более страшной и притом вполне реальной угрозой для автономии, экономической и национальной обособленности Финляндии, чем царизм за всю историю русско-финляндских отношений»

…

«Октябрьская социалистическая революция, свергнувшая власть помещиков и капиталистов, заодно сорвала и планы Временного правительства по ликвидации особого положения Финляндии.

Тем самым революция российского пролетариата спасла Финляндию как независимое национальное и государственное целое.

Однако это весьма существенное для судеб Финляндии обстоятельство полностью ускользнуло от внимания тогдашних правящих кругов Финляндии, оказалось непонятным или неоцененным ими. Вплоть до самой последней минуты существования Временного правительства финляндские господствующие классы не решались выставить открыто как единую национальную политическую линию требование о выходе Финляндии из состава России»

…

«Ровно в полночь 31 декабря 1917 г. В. И. Ленин и все Советское правительство подписали постановление о признании независимости Финляндии. Это был новогодний подарок от Советской России народу Финляндии. Подарок, которому поистине не было цены с точки зрения и финского, и русского народов. Для первого — это было достижение заветной национальной цели, стоившей векового труда не одному поколению финнов. Но и для России этот подарок обходился весьма дорого: молодая, еще совершенно не окрепшая республика в условиях войны резко ослабляла тем самым свои стратегические позиции, «придвигая» западную границу вплотную к Петрограду, колыбели революции, и лишаясь прикрытия со стороны Балтики. Не только враги квалифицировали в то время этот акт Советского правительства как начало «развала», «разбазаривания» России, по и кое-где среди рабочих, солдат и крестьян подобная оценка отчасти находила отклик. Щедрый акт Советского правительства для многих в Советской России выглядел чересчур непонятным, необъяснимым, а потому ненужным и даже ошибочным и отнюдь не безопасным для судеб революции.

Поэтому при утверждении постановления СНК на заседании ВЦИК 4 января 1918 г. нарком по делам национальностей И. В. Сталин выступил с развернутой мотивировкой признания независимости Финляндии.

Он подчеркнул, что, во-первых, это признание принято в полном соответствии с принципами права наций на самоопределение, которые были провозглашены и обещаны большевиками задолго до революции, и что отказаться от этих принципов, поступить иначе, не выполнить свои обещания Советское правительство не могло. Во-вторых, Сталин указал, что обвинение Советского правительства в том, что оно «потеряло Финляндию», несостоятельно, ибо потерять Финляндию Советская Россия не могла, поскольку та «фактически никогда не являлась нашей собственностью». «Если бы мы удержали Финляндию насильственным путем, — продолжал Сталин, — то это вовсе не значило бы, что мы ее приобрели». Это заключение свидетельствовало о трезвом взгляде Советского правительства на положение Финляндии и на проблему русско-финляндских отношений. В-третьих, Сталин отметил полное беспристрастие и объективность советской позиции в финляндском вопросе, так как Советское правительство не отступило от своих обещаний и тогда, когда независимость пришлось предоставлять буржуазной Финляндии»

…

«В этой обстановке шаг Советского правительства был направлен на то, чтобы разрушить вековые национальные предубеждения у финнов против русского народа как «наследственного врага» и вызвать доверие к новой, Советской власти, к Советской России»

…

«8 января 1918 г. на заседании сейма его председатель Лундсон во всеуслышание заявил, что свободной Финляндии следует в качестве хорошего соседа проявлять благодарность к русскому народу. Таково было мнение большинства финского народа»

…

«26 января, сенат в обращении к финляндскому народу заявил, что хаос и анархия, царящие в стране, являются исключительно следствием пребывания русских войск, что якобы делает немыслимым национальное существование финнов. В этих обоих заявлениях не было ни капли правды. Они коренным образом извращали действительное положение в стране и были целиком рассчитаны на пропагандистский эффект.

Целью этих заявлений финляндского правительства было сделать Советскую Россию и русские войска ответственными за то, что буржуазия теряла контроль над положением в стране, стоявшей на пороге рабочей революции»

…

«начав вывод своих войск еще до официального предоставления независимости Финляндии, Советское правительство неуклонно продолжало делать это и при буржуазном правительстве Свинхувуда, хотя финляндская буржуазия и своими политическими шагами (отказ от нейтралитета, ориентация на Германию), и практическими действиями (отказ предоставлять подвижной состав, нападения на русские войска и эшелоны) фактически препятствовала эвакуации русских войск. Ускорение вывода русских войск после рабочей революции, когда указанные мешающие моменты отпали, лишний раз доказывает, что главным препятствием на пути достижения взаимопонимания и доверия между Финляндией и Советской Россией в этот период была явно антисоветская политика финляндской буржуазии»

…

«финляндская буржуазия на протяжении десятилетий настойчиво и небезуспешно проводила мысль, что ненависть к Советской России и антисоветская политика возникли в результате гражданской войны в Финляндии, в которой якобы повинна была Советская Россия, внесшая якобы семена раздора в мирное финляндское общество.

Эта легенда, возведенная в свое время в ранг национального символа веры, долго служила, да и сейчас служит, маскировкой антинациональной, антипатриотичной сущности внешней политики финляндской реакционной буржуазии. Она удобно взваливала всю вину за «открытие огня» на советский народ и позволяла финляндским белогвардейцам в любом случае становиться в позу оскорбленной невинности.

И все это достигалось весьма легким, простым путем: маленькой, едва заметной поправкой к хронологии — простым перенесением даты рождения антисоветской внешней политики всего на месяц или даже на неделю- полторы позже, чем это произошло на самом деле. Поправка была невелика, но искажение истории, достигавшееся с ее помощью, оказывалось грандиозным»

…

«Чем же объяснялась такая щедрая политика Советского правительства в территориальных вопросах? Почему оно ни в одном из приведенных случаев не спорило с финнами? Не было ли это ошибкой Советского правительства? Дело в том, что Советское правительство последовательно осуществляло линию на завоевание доверия у финского народа. В. И. Ленин прекрасно понимал, что самым острым, самым жгучим вопросом для националистов является вопрос территориальный. Ленин знал, что финны настойчиво стремятся к территориальным при обретениям и воспринимают всякий отказ как шовинизм великороссов»

…

«Помимо территориальных вопросов не менее важную для Финляндии группу вопросов в советско-финляндских отношениях составляли экономические. Все они были решены крайне выгодно для Финляндии. Ей безвозмездно передавалось русское государственное недвижимое имущество в Финляндии (земельные и водные участки, постройки, предприятия, железные дороги, телеграфные учреждения и т. п.). Кроме того, Финляндии возвращалась та часть ее торгового флота (независимо от того, принадлежали ли суда государству, пароходным компаниям или частным владельцам), которая была реквизирована российским правительством до и во время войны, а также всякое иное реквизированное имущество. Помимо передачи имущества по государственной линии Советское правительство передавало непосредственно рабочим организациям Финляндии имущество и средства русских партийных организаций в Финляндии, а также предоставляло преимущественное и облегченное право на приобретение такого имущества Советской России в Финляндии, которое не подпадало ни под одну из перечисленных рубрик»

…

«Ситуация весной — летом 1918 г. и в Советской России, и в Финляндии, и на советско-германском фронте была такова, что она, по мнению финляндских политических кругов, открывала блестящие возможности финнам для широких территориальных захватов на востоке и создания «Великой Финляндии», в состав которой намечалось включить обширный край, восточная граница которого проходила бы по линии Ладожское озеро — Онежское озеро — Белое море и по соединяющим эти водоемы рекам. Кроме того, уже в апреле — мае 1918 г. вполне официально как самим Свинхуву- дом, так и другими ответственными лицами, в частности финляндской делегацией в Швеции, были выдвинуты требования на присоединение к Финляндии Ингерманландии (Ижорской земли) вплоть до линии Псков — Ильмень-озеро. При этом Петроград намечалось присоединить к Финляндии как «свободный город» либо превратить в буферный «город-республику», политически зависимый от Финляндии»

…

«Уже сам факт перенесения к этому времени столицы в Москву показывал, насколько Советское правительство считалось с политическими, военными и экономическими последствиями потери Петрограда, насколько оно опасалось подобного развития событий и насколько сильно оно стремилось такое развитие предотвратить. В этот период, когда у Советской республики не хватало ни войск, ни вооружения, ни продовольствия, расчет на то, что врага у стен Петрограда сможет сдержать только один энтузиазм питерских рабочих и балтийских моряков, был бы по меньшей мере наивен»

…

«Характерно, что Германия, выступившая но просьбе Финляндии в роли посредника на советско-финских переговорах, пыталась обратить внимание финнов на разумность доводов советской делегации. Немецкие дипломаты готовы были содействовать установлению советско-финской границы по линии Сэйвястё — Уусикиркко, то есть по линии, близкой к той, которая была принята по договору от 1 марта 1918 г. Тем самым германская дипломатия признавала эту границу максимумом того, что финны могут потребовать у Советской России па Петроградском направлении, и в то же время максимумом того, что русские могут на этом участке уступить. Это был реалистичный, трезвый взгляд на создавшееся положение. Однако финляндская делегация не хотела и слушать не только советских представителей, по и избранных ею же самой германских посредников. В такой обстановке ни о каком сближении советской и финляндской позиций не могло быть и речи. Финляндская сторона открыто вела дело к срыву переговоров, выдвигая вопрос о присоединении к Финляндии и Восточной Карелии как непременное предварительное условие урегулирования советско-финляндских отношений»

…

«Устроить большевикам «финский Брестский мир» стало как бы навязчивой идеей финляндской дипломатии»

…

«Начиная с середины февраля и до конца сентября 1919 г. финляндская армия совершала многочисленные вторжения на территорию Петроградской губернии и Карелии, стремясь закрепиться на советской территории. Протесты и обращения Советского правительства к правительству Финляндии с призывом прекратить эти вторжения и с разъяснением советской политики, состоявшей лишь в обороне своей территории, не производили никакого впечатления, так что Советскому правительству пришлось ввести в действие регулярные части Красной Армии. Но и это оказалось недостаточно убедительным аргументом для правящих кругов Финляндии, поскольку советским войскам был дан приказ ограничиться изгнанием финских вооруженных сил лишь за пределы старой русско-финляндской границы и не преследовать их па финской территории, даже если это оказывалось возможным и полезным по чисто военным соображениям. Подобно другим гуманным актам Советского правительства, это распоряжение было расценено в Финляндии как показатель слабости большевиков»

…

««Если Финляндия не пошла брать Петроград, когда Юденич уже взял Красное Село,— говорил В. И. Ленин,— то потому, что она колебалась и видела, что рядом с Советской Россией она может жить самостоятельно, а с Антантой в мире жить не может». Разъясняя эту мысль, В. И. Ленин говорил: «Когда представители английской и американской буржуазии появились в Финляндии, в Эстляндии, они начали душить с наглостью большей, чем русские империалисты,— большей потому, что русские империалисты были представителями старого времени и душить, как следует, не умели, а эти люди душить умеют и душат до конца»

…

«Финны не могли не видеть, что Советская Россия представляет собой по отношению к ним «если не союзников, — как говорил В. И. Ленин,— то соседей более надежных и ценных, чем империалисты», и что «мирная политика большевиков оказалась серьезной», она — «более добросовестная, чем мирная политика всех остальных стран»

…

«В этот критический момент 1 октября 1920 г. председатель советской делегации Я. Берзин предложил сделать перерыв на 15 минут, во время которого состоялась неофициальная беседа между Берзиным и Паасикиви. До сих пор нет полной, двусторонней версии этой беседы, оба ее участника умерли. Но о ее общем содержании известно: Берзин предупредил Паасикиви, что всякому терпению есть предел и что советская сторона дошла до крайнего предела в своих уступках. Если же финнам угодно не замечать своих выгод, если они, несмотря на это, серьезно готовы пойти далее по пути новых и новых требований, полагая, что советская сторона так слаба, что отдаст все, то Советской республике не останется ничего иного, как доказать финнам, что они заблуждаются. И тогда финны, возможно, не получат и доли того, что ныне Советская Россия отдает им добровольно, за столом переговоров. Паасикиви был умным человеком и мудрым политиком. Он хорошо знал и Финляндию, и Россию, и историю. И он лучше, чем его коллеги, понимал, что Финляндия, его родина, имеет редчайший за всю ее историю отношений с Россией шанс, который она благодаря упрямству, невежеству и злобной ослепленности своих политиков может потерять. И поэтому Паасикиви употребил все свое влияние, чтобы не довести дело до срыва переговоров. Он упросил советскую сторону пойти еще на одну небольшую, частную уступку в отношении границы на полуострове Рыбачьем, чтобы этим тактическим выигрышем облегчить свое положение перед правительством Финляндии»

…

«При рассмотрении договора в сейме некоторые горячие головы призывали отвергнуть его, а те, кто согласен был его ратифицировать, все же называли его не иначе, как «позорным», а лиц, подписавших его, за немногими исключениями, считали «трусами» и «предателями».

Только спустя четверть века, в 1946 г., в новой для Финляндии ситуации, проф. Вяйне Войонмаа, вспоминая накануне Парижской конференции Тартуский мир 1920 г., заявил, что «никогда Финляндия не заключала столь выгодного мира», а президент Паасикиви в 1955 г. говорил, что финнам в 1920 г. не следовало требовать старой границы, ибо это требование было по отношению к Советской России «экспансионистским».

Да, спустя четверть века, после гигантской национальной катастрофы, поразившей Финляндию по вине ее политического руководства, среди финских государственных деятелей нашлись люди, которые поняли, что «финляндский народ был во внешней политике избалованным ребенком». Но в 1920 г. в Финляндии этого не понимал никто, да и вряд ли старался понять»

…

«Уже в 1926 г. АКС стало идеологически и организационно доминировать в студенческом движении Финляндии, в 1927—1928 гг. вышло за пределы университетских городов — Хельсинки и Турку и развернуло работу в провинции. Под контролем и влиянием АКС находилась студенческая газета «Улиопиласлехти» и издавался основанный им в 1928 г. политический журнал «Суомен Хейме». Внешнеполитический антисоветский курс АКС был определен с самого начала: его черное знамя означало «черную ненависть» к СССР, а его главной целью было господство на севере Европы финской расы и слияние всех финноязычных народов между Балтикой и Уралом, чтобы начало третьего тысячелетия стало началом «тысячелетия народов Ледовитых морей».

Это был не просто бред небольшой группы финской молодежи. Это была вполне серьезно сформулированная программа политической организации, претендовавшей на роль авангарда финской нации, на роль его идейного вождя в ближайшем будущем»

…

«Не только уже знакомые нам АКС и шюцкоры активизировали свою профашистскую и антисоветскую деятельность, но в стране возникло и стало стремительно расти в 1929—1931 гг. так называемое лапуасское движение, представлявшее собой своеобразную вариацию фашизма на финской почве. В это движение были вовлечены зажиточные слои крестьянства, а также определенная часть городской мелкой буржуазии. Лапуасское движение оказалось не только орудием подавления финской компартии и других прогрессивных демократических сил внутри самой Финляндии, но и было использовано для широковещательной антисоветской кампании. Лапуасцы объявили Урал восточной границей Финляндии и открыто призывали разрушить Ленинград и «освободить» Ингерманландию»

…

«Было ясно, что в случае войны в Восточной Европе германский фашизм постарается использовать Финляндию против СССР, а Финляндия предоставит Германии свою территорию для нападения на СССР в надежде на поддержку со стороны Германии в захвате Советской Карелии. Эти внешнеполитические цели Финляндии не были новы и оригинальны, и чтобы убедиться в их наличии, не надо было обладать какими-то секретными документами»

..

«Маннергейм шел в своих советах еще дальше, побуждая правительство Финляндии по собственной инициативе предложить СССР передвинуть советско-финляндскую границу у Ленинграда на несколько километров западнее за соответствующую компенсацию. Подобный шаг с финляндской стороны, несомненно, укрепил бы у советского руководства доверие к финнам. Но, вместо того чтобы внять этому совету, правительство Каяндера, не сообщавшее о предложениях СССР собственному парламенту, тотчас же информировало о них германского посла в Хельсинки Випперта фон Блюхера, которому докладывал сам министр иностранных дел Финляндии Э. Эркко»

…

«Не успел еще специальный представитель СССР покинуть 6 апреля 1939 г. Хельсинки и привезти в Москву отрицательный ответ финнов, как правительство Каяндера демонстративно и весьма поспешно стало осуществлять строительство укреплений вдоль границы с СССР на Карельском перешейке. Десятки тысяч националистически настроенных студентов и молодых людей призывного возраста были брошены на эти работы в летние месяцы 1939 г. наряду с инженерными войсками и строителями.

Размах, который приобрели не столько работы, сколько пропаганда вокруг этих работ, заставил депутата парламента К. О. Фрича (Шведская народная партия) квалифицировать это мероприятие как «демонстрацию шовинистского самодурства. Советское посольство в Хельсинки вынуждено было заявить протест против антисоветских лозунгов и призывов, нанесенных на гранитные и бетонные стены укреплений, повернутых фронтом к Ленинграду. Тысячи строителей этой полосы фортификаций, получившей впоследствии у нас название «линия Маннергейма», воодушевляли себя песнями, где говорилось о том, как армии Гитлера и Муссолини в пух и прах разобьют «Советы»

…

«в августе 1939 г. были устроены крупнейшие в истории Финляндии маневры, проходившие вдоль советско-финляндской границы. На них были приглашены все военные атташе, аккредитованные в Хельсинки, кроме советского. Намек был более чем грубым. Он был вызывающим, провокационным»

…

«руководители внешней политики Финляндии, зная, что СССР в силу своих принципиальных миролюбивых установок не решает спорные вопросы с соседними государствами военным путем, полагали, что Советский Союз ни при каких обстоятельствах не начнет войны с Финляндией. Поэтому они считали, что их позиция категорического игнорирования интересов СССР, занятая на переговорах, полностью безопасна в военном отношении и в то же время весьма выгодна для Финляндии с государственной, внешнеполитической и морально-политической точек зрения, ибо увеличивает престиж и вес Финляндии в капиталистическом мире, особенно среди потенциальных противников Советского государства»

…

«Участие Финляндии во второй мировой войне рассматривалось как логичное продолжение «зимней войны», что нашло отражение в наименовании войны 1941—1944 гг. либо «летняя война» (т. е. продолжение «зимней»), либо просто «продолженная война»

…

«С исторической же точки зрения новая советско-финляндская граница была лишь восстановлением положения, существовавшего до присоединения Финляндии к России в 1809 г., и, таким образом, оставляла в неприкосновенности исторически сложившуюся национальную территорию Финляндии. Вместе с тем финляндское руководство не оценивало и тот факт, что Советский Союз оставил в руках Финляндии территорию Печенги, которую он лишь вынужденно уступил Финляндии в 1920 г. и которую имел возможность вернуть себе по миру 1940 г., так как эта область была в ходе войны занята советскими войсками, а также представляла для Советского Союза особенно важное военное значение. Однако поскольку в тот период реальной, ощутимой угрозы вторжения Германии в Советский Союз через Северную Финляндию еще не существовало, то Советское правительство не видело насущной необходимости возбуждать вопрос о Печенге перед правительством Финляндии на мирных переговорах. Если бы тогдашнее финляндское правительство смотрело на вещи более широким политическим взглядом, оно, несомненно, оценило бы позицию Советского правительства в этом вопросе, тем более что буквально месяц спустя, в апреле 1940 г., стало совершенно ясно, что Советское правительство, по сути дела, требовало минимума необходимого, то есть лишь того, что непосредственно вытекало из военно-политической ситуации конкретного момента в марте 1940 г.»

…

«даже несмотря на то, что Советскому Союзу пришлось дважды на протяжении пяти лет убедиться, что Финляндия в случае войны оказывалась в стане его внешнеполитических и военных противников и что она в коалиции с другой стороной или при поддержке других стран способна была представлять угрозу для безопасности СССР, советское руководство в своих территориальных требованиях к Финляндии проявило умеренность и не вышло за пределы лишь крайне необходимого, с точки зрения государственной безопасности, и последовательно придерживалось принципа не затрагивать исконной финляндской национальной территории, сложившейся к началу XIX в.

Такая политика Советского правительства объяснялась тем, что оно все время имело в виду, что генеральной линией советской внешней политики в отношении Финляндии, как и в отношении всех других сопредельных стран, является курс на установление дружбы и доверия»

…

«После поражения, понесенного Финляндией во второй мировой войне, как на Западе, так и в самой Финляндии многие считали, что Советский Союз воспользуется своими законными правами и преимуществами победителя и продиктует Финляндии тяжелые условия мира.

Однако этого не произошло, да и не могло произойти, ибо это противоречило бы всем нормам и принципам советской внешней политики»

…

«Правительство Паасикиви, а затем правительство Mayно Пеккала взяли курс на наказание виновников войны и организаторов тайных складов оружия. Еще 11 сентября 1945 г. парламент принял закон об их наказании. Процесс над ними начался 15 ноября 1945 г. и проходил до 21 февраля 1946 г. Рюти был осужден на 10 лет, Таннер и Линкомиес — на 5,5 лет каждый. Что же касается организаторов тайных складов оружия, то есть большой группы офицеров (почти в 2 тыс.) во главе с генералом Айро, то реакционные силы упорно старались затянуть следствие над ними и спасти обвиняемых, используя старые законы и старый аппарат финляндской юстиции. Поэтому в декабре 1946 г. после долгой борьбы парламент в конце концов принял специальный закон о наказании виновных в хранении оружия, на основе которого 28 марта 1947 г. начался большой и весьма длительный процесс. В деле оказалось замешано шесть генералов генштаба и около трехсот сотрудников окружных управлений военного ведомства; следственные органы выявили свыше 1300 тайных складов оружия, разбросанных по всей территории Финляндии. Размеры заговора были поразительно велики для столь малой страны, как Финляндия. Они явно указывали на наличие связи с иностранными реакционными кругами и свидетельствовали о том, что финляндские реакционеры, несмотря на уроки двух неудачных войн, не сделали для себя правильных выводов. Они не только не отказались от мечты о реванше, но и фактически не сложили оружия. Процесс показал, что, вопреки официальной правительственной политике, огромная группа высших и старших военачальников разработала и начала осуществлять далеко идущий заговор против условий перемирия, против политики дружбы с СССР»

…

«Реакция решила дать бой, стремясь не допустить наступления новой эры в отношениях между Финляндией и СССР. Наряду с нападками на демократическое правительство Мауно Пеккала правые круги распространяли среди населения дикие слухи, будто бы по договору «финнов переселят в Сибирь», а финских солдат пошлют «защищать монгольские границы» и тому подобную чушь. Старые, затрепанные, полувековой давности утверждения о «руссификации» Финляндии вновь были вытащены на свет»

…

«Порккала-Удд передавалась Финляндии почти на 40 лет ранее срока, обусловленного в мирном договоре, причем Советский Союз отказывался также и от права на свободный транзит через территорию Финляндии. При этом вместе с арендованной территорией Советское правительство передало и большие материальные ценности, созданные здесь за десять послевоенных лет [СССР передавал Финляндии 675 жилых, административных и производственных построек, больницу, школы, различное оборудование и имущество, электростанцию, аэродром, железнодорожную ветку, шоссейные дороги длиной 41 км, 9 пирсов общей длиной 850 м, линии высоковольтных передач длиной 146 км и другие сооружения]»

…

«У. К. Кекконен заявил: «Находятся люди, которые рассматривают международные отношения исключительно с позиции «политики силы». Им, конечно, трудно поверить, что такая небольшая страна, как Финляндия, находящаяся в непосредственном соседстве с такой могущественной великой державой, как Советский Союз, может, живя рядом с ним, сохранять свою полную независимость и, несмотря на свое географическое положение, осуществлять свои национальные задачи. Еще труднее таким скептически настроенным обозревателям понять наши добрососедские отношения, когда они, кроме того, должны еще отметить, что Финляндия и Советский Союз отличаются по своему политическому, экономическому и общественному строю.

Однако наши мирные и дружественные отношения являются реальной действительностью, которую нельзя опровергнуть подобного рода рассуждениями»

…

«Осенью 1968 г. среди школьников старших классов Финляндии был проведен конкурс на лучшее сочинение о Советском Союзе. В нем участвовало свыше 60 тыс. человек: Если учесть, что в средних школах страны в это время обучалось около 285 тыс. человек, то выходит, что свыше одной пятой учащихся средних учебных заведений, то есть будущих выпускников, поколения 70-х гг. активно и добровольно решило участвовать в изложении своих знаний, мыслей и суждений о соседней социалистической стране. Как и сама постановка темы для конкурса, так и факт массового участия в нем молодого поколения означали очень многое для страны, где прежде само слово «советский» было ругательным и запретным»