Легенда о первых русских святых, князьях Борисе и Глебе, широко известна и весьма популярна в нашей стране. И мало кто знает, что реальные обстоятельства гибели данных князей не имеют ничего общего с описанием их в каноническом "Сказании о святых и благоверных князьях Борисе и Глебе". Дело в том, что упомянутое "Сказание..." является не историческим источником, а литературным произведением, представляющим собой пересказ легенды Х века о мученической кончине чешского князя Вацлава, местами почти дословный.
Вацлав, чешский князь из рода Пржемысловичей, святой, почитаемый как католиками, так и православными, годы жизни: 907–935 (936)
Написано оно было при сыне Ярослава Мудрого Изяславе около 1072 г. и являлось реакцией на совершенно конкретную историческую ситуацию: братья пытались в то время согнать (и согнали-таки) Изяслава с киевского престола. Канонизация братолюбивых Бориса и Глеба должна была умерить (но не умерила) притязания младших братьев Изяслава. Несчастный Святополк оказался самой подходящей кандидатурой на роль злодея, т.к. у него не осталось потомства, которое могло бы защитить его честь и достоинство. Косвенным доказательством того, что современники не считали Бориса и Глеба святыми, служит и то обстоятельство, что в течение 30 лет после их убийства (до второй половины 1040-х годов) ни один русский князь не был назван этими именами (либо Романом или Давидом – крестильными именами данных князей). Лишь у сыновей черниговского князя Святослава (внуков Ярослава) появляются имена Глеб, Давид и Роман. Следующий Роман – сын Владимира Мономаха (правнук Ярослава). А вот имя Святополк появляется в княжеской семье ещё при жизни Ярослава: его дали первенцу старшего сына князя – Изяслава.
В данной ситуации интересы Изяслава сомкнулись с интересами местного православного духовенства, которое, получив первых русских святых, не могло допустить конкуренции других источников (и тем более – разночтений) со "Сказанием...". А так как летописи составлялись в монастырях, то все старые тексты были приведены в соответствие с официальной версией. Кстати, абсолютно нейтральный грек-митрополит высказывал большие сомнения в "святости" Бориса и Глеба, этого не отрицает даже "Сказание...", но, в конце концов, и он вынужден был уступить. В настоящее время эта легенда сдана в архив серьёзными историками и пропагандируется в основном православной церковью.
"В историографии ХХ века прочно утвердилось мнение, что князья Борис и Глеб не могут рассматриваться как мученики ради Христа, либо ради веры, т.к. они стали святыми по причинам, не имевших отношения к их вероисповеданию", –
уверенно заявляет в своей работе профессор Варшавского университета Анджей Поппэ.
Он не одинок в своем мнении. Любой беспристрастный историк, изучающий события тех лет, неизбежно приходит к выводу, что "блаженный", не от мира сего Борис никак не смог бы стать любимцем воинственного князя Владимира, характер которого, если судить по фактам летописей, а не по вставкам поздних переписчиков, ничуть не изменился после принятия христианства.
Что же произошло на территории Киевской Руси в те далекие годы? К моменту смерти Владимира Святославича его сын Борис находился в Киеве фактически в роли соправителя огромной страны, что, разумеется, не могло понравиться его братьям. В результате старший сын Владимира – Святополк – был обвинён в измене и брошен в тюрьму. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский (Thietmar von Merseburg; 25 июля 975 г. – 1 декабря 1018 г.) сообщает:
"Имел он (Владимир) трех сыновей: одному из них он взял в жены дочь нашего гонителя князя Болеслава, с которой поляками был послан епископ колобжегский Рейнберн... Упомянутый король (Владимир Святославич), узнав, что его сын по тайному наущению Болеслава собирается вступить с ним в борьбу, схватил его вместе с женой и епископом и заключил в отдельную темницу".
Титмар Мерзебургский
Ярослав же, по словам С. Соловьева, "не хотел быть посадником Бориса в Новгороде и потому спешил объявить себя независимым", отказавшись в 1014 г. платить ежегодную подать в 2 000 гривны. Старый князь начал подготовку к войне с ним, но, по выражению летописца, "бог не вдасть дьяволу радости": в 1015 г. Владимир неожиданно заболел и умер. Святополк, воспользовавшись неразберихой в городе, бежал к своему тестю – польскому королю Болеславу Храброму (и на Руси появился только через три года – вместе с Болеславом).
Болеслав Храбрый
В Киеве остался любимый сын Владимира Борис, который собирал войска, чтобы продолжить дело отца и наказать мятежных братьев. В результате началась жестокая война между талантливыми и честолюбивыми сыновьями князя Владимира. Каждый из них имел свои собственные приоритеты во внешней политике, своих союзников и свой взгляд на дальнейшее развитие страны. Правивший в Новгороде Ярослав ориентировался на страны Скандинавии. Оставшийся в Киеве Борис – на Византийскую империю, Болгарию, да и союзом с печенегами он никогда не брезговал. Нелюбимый отцом (точнее, отчимом – Владимир взял себе беременную жену убитого брата) Святополк – на Польшу. Сидевший на княжении в далекой Тьмуторокани Мстислав также имел свои интересы, причем, весьма далекие от общерусских. Дело в том, что славяне среди его подданных составляли меньшинство, и от смешанного населения этого приморского княжества он зависел не меньше, чем Ярослав от своевольных жителей Новгорода. Брячислав, отец знаменитого Всеслава, был "сам за себя" и за свой Полоцк, проводя осторожную политику по принципу "лучше синица в руках, чем журавль в небе". Остальные сыновья Владимира быстро погибли, либо, как Судислав, были заточены в темницу, и важной роли в событиях тех лет не играли. Ярослав – строитель городов и соборов, книжник и просветитель, так много сделавший впоследствии для распространения и упрочения христианства на Руси, по иронии судьбы оказался в то время во главе языческой партии. В гражданской войне он мог опираться только на варягов, многие из которых потому и оказались на чужбине, что предпочитали Христу Тора и Одина, и на новгородцев, которые не могли простить Владимиру и пришедшим с ним киевлянам недавнего "крещения огнем и мечом". Победив в междоусобной войне, Ярослав сумел объединить в своей внешней политике все вышеперечисленные тенденции, за что позже и был назван Мудрым. Сам он был женат на шведской принцессе, одного из сыновей женил на дочери византийского императора, другого – на немецкой графине, а дочерей выдал замуж за королей Франции, Венгрии и Норвегии.
Ярослав Мудрый, скульптурная реконструкция Герасимова
Но вернемся в 1015 г., в котором любивший окружать себя скандинавами Ярослав едва не потерял благосклонности своих новгородских подданных:
"Было у него (Ярослава) множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромони".
Князь в ответ "призвал себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил также". Однако ненависть новгородцев к киевлянам в то время была настолько велика, что ради возможности отомстить им они приняли извинения Ярослава и примирились с ним:
"Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!"
Все бы хорошо, но в результате этих событий накануне решительного столкновения, когда каждый профессиональный воин был на счету, варяжская дружина Ярослава сильно поредела. Однако вести о скорой войне в Гардарики уже дошли до Эймунда Хриннгсона – вождя викингов, который как раз в это время поссорился с местными властями:
"Я слышал о смерти Вальдимара-конунга с Востока, из Гардарики ("Страна городов" – Русь), и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну... и зовется Бурицлав тот, кто получил большую долю отцовского наследия. Другого зовут Ярицлейв (Ярослав), а третьего – Вартилав (Брячислав). Бурицлав держит Кенугард ("Корабельный город" – Киев), а это – лучшее княжество во всем Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард ("Город на острове" – Новгород), а третий – Палтескью (Полоцк). Теперь у них разлад из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше: он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает, что потому он ниже своих предков" ("Прядь об Эймунде" – жанр: «королевская сага»).
Обратите внимание, какие точные сведения и какой блестящий анализ ситуации!
Давайте теперь немного поговорим об этом незаурядном человеке. Эймунд является героем двух саг, первая из которых ("Прядь об Эймунде") сохранилась в составе "Саги об Олаве Святом" в "Книге с Плоского острова".
Книга с Плоского острова, исландский манускрипт, содержащий множество древнеисландских саг
В данной саге утверждается, что Эймунд был сыном мелкого норвежского конунга, управлявшего фюльком Хрингарики. В юности он стал побратимом Олава – будущего короля Норвегии, крестителя этой страны, а также святого покровителя города Выборг.
Олав Святой
Вместе они совершили множество викингских походов. Дружба закончилась после того, Олав пришел к власти. Рука у будущего святого была тяжелой, в числе девяти мелких конунгов, которые лишились своих земель, а некоторые – и жизни, оказались отец Эймунда и два его брата. Самого Эймунда в тот момент не было в Норвегии.
"Ничего личного, работа такая", – объяснил вернувшемуся побратиму Олав.
После чего, вероятно, прозрачно намекнул ему, что, шагающей в светлое будущее новой и прогрессивной Норвегии морские конунги (коим и стал теперь потерявший родовую землю Эймунд) без надобности. Впрочем, Эймунд, будучи человеком умным, и сам обо всем догадался: судьбы брата – Хрёрика (Рюрика), которого Олав приказал ослепить, он себе не желал.
Автор другой, шведской саги ("Сага об Ингваре Путешественнике"), решил, что нечего такого героя, как Эймунд, соседям отдавать и объявил его сыном дочери шведского короля Эйрика. Данный источник относится к "сагам о древних временах" и наполнен рассказами о драконах и великанах. Но, в качестве пролога, в него вставлен чужеродный фрагмент – отрывок из какой-то исторической "королевской" саги, которая во многом перекликается с "Прядью об Эймунде". Согласно этому фрагменту, отец Эймунда (Аки) был всего лишь хёвдингом, который, чтобы жениться на дочери короля, убил более подходящего кандидата. Кое-как ему удалось примириться с конунгом, но "осадок", видимо, остался, потому что закончилось всё убийством Аки и конфискацией его земель. Эймунд воспитывался при дворе, здесь он подружился со своей племянницей – дочерью нового короля Олава Шетконунга:
"Они с Эймундом любили друг друга как родственники, потому что она была одарена во всех отношениях", –
говорится в саге.
Эту одаренную девушку звали Ингигерд, позже она станет женой Ярослава Мудрого.
Алексей Транковский, «Ярослав Мудрый и шведская принцесса Ингигерда»
"Она была мудрее всех женщин и хороша собой", – так говорится об Ингигерд в "королевской" саге "Morkinskinna" (буквально – "Заплесневевшая кожа", однако в России она больше известна как "Гнилая кожа"). От себя, пожалуй, добавлю, что, единственное, чем обделили Ингигерд норны – хорошим характером. Если верить сагам, и отец с ней намучился, пока замуж не отдал, и Ярославу потом досталось.
Но мысли о несправедливости не оставляли Эймунда ("представлялось ему, что… лучше искать смерти, чем жить с позором"), поэтому однажды он с друзьями убил 12 воинов конунга, которые отправились собирать дань в землю, принадлежавшую ранее его отцу. Раненный в этой схватке Эймунд был объявлен вне закона, но Ингигерд укрыла его, а потом – "тайно привела ему корабль, отправился он в викингский поход, и стало у него много добра и людей".
Кем же все-таки был Эймунд – норвежцем или шведом? Мне больше нравится норвежская версия, т.к. "Сага о святом Олаве" – источник гораздо более солидный и заслуживающий доверия. Вот шведский ярл Рёнгвальд для Ингигерд, безусловно, был своим человеком. Ему она поручила управлять Альдейгюборгом (Ладогой) и прилегающей к этому городу областью, полученными лично ей от Ярослава в качестве вена. А норвежец Эймунд явно был для неё чужим. Сведения, которые потом сообщаются в "Пряди…", не соответствуют рассказам о нежной детской дружбе Эймунда и Ингигерд. Отношения между княгиней и "кондотьером" – это отношения уважающих друг друга противников. Своему родственнику и боевому товарищу Рагнару Эймунд говорит, что "не доверяет господарыне, потому что она умнее конунга". Когда Эймунд решил уйти от Ярослава в Полоцк, Ингигерд попросила о встрече, на которой, по её знаку, люди, пришедшие с ней, попытались схватить викинга (она считала, что на полоцкой службе норвежец будет опасен). Эймунд, в свою очередь, позже, уже находясь на службе у Брячислава, захватывает княгиню в плен (вернее – похищает во время ночного перехода). Ничего страшного с Ингигерд не произошло, и даже о её чести побеспокоились: пленение было представлено, как добровольный визит к землякам с дипломатической миссией. По предложению Эймунда, она выступила в роли арбитра и составила условия мирного договора Ярослава и Брячислава, которые удовлетворили обе стороны и положили конец войне (девушка, видимо, и впрямь была толковая). Интересно, что в этом договоре (со слов автора саги) главным и лучшим городом Руси называется Новгород (Киев – вторым, Полоцк – третьим). Но, кем бы по национальности, ни был Эймунд, сам факт его существования и участия в войне детей Владимира сомнений не вызывает.
Обе саги единодушно сообщают, что в 1015 году земля (хоть в Норвегии, хоть в Швеции) буквально горела под ногами Эймунда. Однако море гостеприимно расстилало волны под килями его кораблей. Дружина из 600 лично преданных ему опытных воинов ждала приказа плыть хоть в Англию, хоть в Ирландию, хоть в Фрисландию, но обстановка располагала отправиться на восток – в Гардарики. Эймунду было все равно против кого воевать, однако Новгород гораздо ближе Киева, к тому же Ярослав был очень хорошо известен и весьма популярен в Скандинавии.
"У меня тут бригада мужиков с мечами и секирами, – доверительно сообщил Ярославу Эймунд, – Ребята проверенные, что такое dane gold не понаслышке знают. Требуется all inclusive, эйрир серебра (216 граммов) каждому воину и еще половину эйрира каждому рулевому, и доля в добыче, разумеется. Как думаешь, у кого нам лучше разместиться: у тебя или у твоего брата?"
"Конечно у меня, – ласково улыбнулся Ярослав, – Какой в Киеве all inclusive? Так, название одно. Только вот серебро у меня совсем закончилось. Вчера последнее отдал" (хороший был конунг, но жадный очень – все скандинавы так о нём говорили).
"А, ладно, – сказал Эймунд, – Бобрами и соболями возьмем".
Количество варягов в войске Ярослава, конечно, было гораздо больше 600 человек. Примерно в это время на Руси действовали ещё два крупных норманнских отряда: шведского ярла Рёгнвальда Ульвссона и норвежского ярла Свейна Хаконарсона (который, как и Эймунд, решил провести некоторое количество времени подальше от "святого" Олава). Но не нашлось человека, который написал бы о них свою сагу.
А между тем Эймунд явился не зря и очень вовремя, потому что скоро и Бурицлав с киевской армией подошел. Теперь попробуем разобраться, кто из русских князей скрывается под этим именем. Второй по счету переводчик "Пряди…" О.И.Сенковский предположил, что это синтетический образ Святополка Окаянного и его тестя Болеслава Храброго. А, чего такого? Были же на Руси полканы – люди с песьими головами, почему бы и "Болеполку" (или "Святоболю") не быть? Пусть рядом с Синеусом (sine hus – "свой род") и Трувором (thru varing – "верная дружина") в сторонке постоит. Даже Н.Н.Ильин, который в середине XX века первым предположил, что Борис был убит по приказу Ярослава Мудрого, продолжал рассматривать Бурицлава как собирательный образ Святополка и Болеслава. С детства внедренная в сознание чужая легенда не отпускала, буквально сковывая по рукам и ногам. И лишь в 1969 году академик В.Л.Янин "назвал кошку кошкой", объявив, что Бурицлав не может быть никем иным, кроме Бориса. В глубине души исследователи данной проблемы уже давно это подозревали, но сила традиции ещё была сильна, так что "буря в стакане воды" вышла на славу. Когда волны в стакане малость улеглись, все более или менее адекватные исследователи осознали, что, нравится это кому-нибудь или нет, но называть Бориса Святополком теперь уже просто неприлично и невозможно. Поэтому и мы будем считать его именно Борисом. В любом случае, с находившимся в то время в Польше Святополком Ярослав в 1015 году сразиться на берегу Днепра не смог бы даже при очень большом желании. Эта битва описывается и в русских, и в скандинавских источниках. И "Повесть временных лет", и "Прядь об Эймунде" сообщают, что противники долго не решались начать битву. Инициаторами сражения, по русской версии, были новгородцы:
"Услышав это (насмешки киевлян) новгородцы сказали Ярославу: "Завтра мы переправимся к ним, если никто другой не пойдет с нами, сами ударим на них" ("Повесть временных лет").
"Прядь..." же утверждает, что в бой Ярослав вступил по совету Эймунда, который заявил князю:
"Когда мы пришли сюда, мне сначала казалось, что мало воинов в каждом шатре (у Бурицлава), и стан только для виду устроен большой, а теперь уже не то – им приходится ставить еще шатры или жить снаружи… сидя здесь, мы упустили победу...".
А вот как рассказывают источники о ходе сражения.
"ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ":
"Высадившись на берег, оттолкнули они (воины Ярослава) ладьи от берега, и пошли в наступление, и сошлись обе стороны. Была битва жестокая, и не могли из-за озера печенеги прийти на помощь (киевлянам)... подломился под ними лед, и одолевать начал Ярослав".
Обратите внимание, что русский летописец в данном отрывке противоречит сам себе: с одной стороны воины Ярослава переправляются на другой берег Днепра на ладьях и печенеги не могут придти на помощь к киевлянам из-за незамерзшего озера, а с другой – под противниками новгородцев "подламывается лед".
"ПРЯДЬ ОБ ЭЙМУНДЕ":
"Эймунд-конунг отвечает (Ярославу): мы, норманны, сделали свое дело: мы отвели вверх по реке все наши корабли с боевым снаряжением. Мы пойдем отсюда с нашей дружиной и зайдем им в тыл, а шатры пусть стоят пустыми; Вы же с Вашей дружиной как можно скорее готовьтесь к бою... Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава и напали на него в открытый щит (т.е. без щитов, подобно "неистовым воинам" – берсеркам)... и после этого был прорван строй Бурицлава и люди его побежали".
После этого Ярослав вошел в Киев, и новгородцы там сполна отплатили за унижение своего города: действуя методами всем известного Добрыни (дяди Владимира "Святого"), они сожгли все церкви. Разрешения у Ярослава они, естественно, не спрашивали, а князь был слишком мудрым человеком, чтобы открыто препятствовать "невинным" забавам своих единственных союзников. А куда же, если верить скандинавским источникам, отступила армия Бориса, как вы думаете? В Бьярмланд! Если вы уже прочитали здесь статью
«Путешествия в Биармию. Загадочная страна скандинавских саг», то понимаете, что в дальнюю Биармию, на север, закрытый армией Ярослава, Борис не смог бы пробиться, даже если бы ему очень сильно захотелось прокатиться "на быстро несущихся оленях". Остается Биармия ближняя – ливонская. Оттуда через год Борис придет, чтобы еще раз сразиться с Ярославом, и в его армии будет много биармов. Если верить "Пряди об Эймунде", во время осады неназванного в саге города, Ярослав, защищая одни из ворот, получит ранение в ногу, после чего будет сильно хромать всю оставшуюся жизнь. Анатомическое исследование его останков Д.Г.Рохлиным и В.В.Гинзбургом, вроде бы, подтверждает это свидетельство: примерно в возрасте 40 лет Ярослав получил перелом голени, осложнивший врожденную хромоту, которой его всегда попрекали противники. А потом Борис придет ещё раз – с печенегами. Эймунду такая назойливость, видимо, стала надоедать, и, после победы, он спросил Ярослава:
"Но как же быть, господин, если мы доберемся до конунга (Бориса) – убить его или нет? Ведь никогда не будет конца раздорам, пока вы оба живы" ("Прядь об Эймунде").
Согласно этому же источнику, Ярослав сказал тогда варягу:
"Я не буду понуждать людей к бою с моим братом, но не буду и винить человека, который убьёт его".
Получив этот ответ, Эймунд, его родич Рагнар, исландцы Бьёрн, Кетиль и еще 8 человек под видом купцов проникли в лагерь Бориса. Ночью варяги одновременно с разных сторон ворвались в княжеский шатер, голову Борису отрубил сам Эймунд (автор "Пряди..." излагает этот эпизод с очень большими подробностями – рассказчик явно гордится этой, безусловно, блестящей по исполнению операцией). Суматоха в лагере киевлян позволила варягам без потерь уйти в лес и вернуться к Ярославу, который упрекнул их в излишней поспешности и самоуправстве и распорядился торжественно похоронить "любимого брата". Убийц никто не видел и люди Ярослава, как представители ближайшего родственника погибшего Бориса, спокойно приехали за телом:
"Они обрядили его и приложили голову к телу и повезли домой. О погребении его знали многие. Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва-конунга... и стал он конунгом над тем княжеством, которое они раньше держали вдвоем" ("Прядь об Эймунде").
Гибель Бориса не решила всех проблем Ярослава. Еще выжидал удобного момента князь-воин Мстислав Тьмутороканский. Впереди была и неудачная война с полоцким князем Брячиславом (в ходе которой Ингигерд неожиданно пришлось выступить в качестве третейского судьи и арбитра). Причиной войн с Брячиславом и Мстиславом, скорее всего, послужила несправедливость захвата наследия убитых братьев одним Ярославом: согласно традициям того времени, надел умершего следовало разделить между всеми живыми родственниками. Поэтому Ярослав легко согласился передать Брячиславу часть Кенугарда – не город Киев, и не великое княжение, а часть территории княжества Кенугард. Эймунд же, согласно саге, получил от Брячислава þar ríki er þar liggr til – какую-то "подле (Полоцка) лежащую область" (а не Полоцк, как часто пишут) – в обмен на обязательство охранять рубежи от набегов других викингов. Точно так же легко пойдет Ярослав на уступки Мстиславу после поражения в битве при Листвене в 1024 г. (в свою очередь и победивший Мстислав не станет претендовать на "лишнее", и в Киев не войдет, хотя остановить его было некому). И Святополк еще, благодаря помощи своего тестя Болеслава Храброго, разобьет армию Ярослава на Буге. Об этой военной кампании сага не сообщает – предполагают, что она пришлась на период ссоры Ярослава с Эймундом: обе стороны все время пытались изменить условия договора, Ярослав затягивал с выплатой жалованья, а Эймунд при любом удобном для него (но очень неудобном для князя) случае требовал заменить выплаты серебром на золото. Впрочем, возможно, автору саги просто не захотелось рассказывать о поражении. Ярослав тогда оказался в самом отчаянном положении. Он не получил помощи от обиженных им киевлян и вернулся в Новгород лишь с четырьмя воинами. Чтобы предотвратить его бегство "за море", новгородский посадник Коснятин (сын Добрыни) прикажет разрубить все корабли. А вступившему в Киев Святополку горожане устроили торжественную встречу с участием девяти дочерей Владимира и митрополита в сопровождении духовенства с мощами святых, крестами и иконами. Но "в пустыне межю Ляхы и Чехы" скоро умрет не удержавшийся в Киеве Святополк (это, кстати, не описание местности, а фразеологизм, означающий "бог весть где"). И в 1036 г. Ярослав все же станет единовластным правителем Киевской Руси, будет править до 1054 г. и сделает свою страну одним из самых больших, сильных, богатых и культурных государств Европы.
