Дембельский аккорд



В апреле 1987 года мы, шестеро дембелей из «полтинника», взялись делать дембельский аккорд. В полку у входа в клуб (это огромный алюминиевый сарай) сделали два фонтана. Тут же на постамент поставили старинную пушку, из труб, забетонированных в землю, сделали стенд «Лучшие люди части». На нём повесили фотографии командиров, Героев Советского Союза.


Многие за этот аккорд браться не хотели – ведь если не успеешь закончить, то домой вовремя не поедешь. А мы всё успели. Сделали быстро. Нам дают вторую работу, потом третью. Осталось десять дней. Тут говорят: «Нужно построить кафе!». Каркас железный уже стоял, но больше ничего не было. Мы: «Товарищ командир, да это работа месяца на четыре, на пять!». – «У вас есть десять дней».

Пришлось поднять молодых со всего батальона, кафе построили за три дня. Командир прекрасно знал, кто именно кафе строит. Но для виду приходит и спрашивает: «Ну, надеюсь, молодых-то не берёте?». – «Не-е-е!.. Какие молодые – они же строить не умеют!». – «Я всё понимаю. Смотрите, чтобы всё было нормально!». Это он про «залёты» говорил, мало ли какой проверяющий придёт.

В день отправки первыми домой отправляли сто человек. Я самый первый стоял: 1-е отделение 1-го взвода 1-й роты 1-го батальона. Командир полка подошёл – смотрит на меня и на остальных, снова на меня и на остальных: «А где твои медали?..». Тут же пригласил писаря, который выписал мне две справки. Там было написано, что Емолкин Виктор Николаевич награждается орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». – «Вот тебе две справки с печатью полка, с моей подписью. Я проконтролирую, всё будет хорошо. А то как-то неудобно: воевал столько времени и вообще не награждён».

А в некоторых вопросах я точно был невезучим. До этого четвёртого мая нас подняли по тревоге: дембелям всем быстро готовиться домой! Мы обрадовались, оделись в парадку. Тут прибегает командир роты. Мне: «Быстро раздеваться! Ты никуда не едешь, будешь до августа служить». Я чуть не умер на месте от такой подлости! На боевых и так часто искал его в прицел, у меня специальные духовские пули были приготовлены. Но каждый раз Господь спасал: нельзя, нельзя стрелять, нельзя в своих ни в коем случае. Грех страшный!


Я побежал к командиру полка. – «Тут такое дело… Командир роты сказал, что я не еду». – «Ты едешь! Ты в списках стоишь! Кто такой этот Трушкин? Тут я командир полка, а не он. Быстро одеваться!».

Оделся и побежал в «артполчок». Там выстроились все дембеля дивизии, они накануне приехали в полк, у нас ночевали. Думали, что вот-вот улетим. Но не тут-то было… Построил нас начальник штаба дивизии. А все ведь одели дембельскую форму: белые пояса (они от парадной формы, нельзя их отдельно носить) и всё такое прочее. Стоим разодетые, как павлины какие-то, но до нас все так делали. Начальник штаба: «Не полетите домой. Это неуставная форма. Всем переодеваться. Сутки, чтобы привести себя в порядок!».

Мы все в шоке. Я ведь, когда ездил на броне, долго вырезал погоны из гранатомёта, долго-долго тесал надфилем буквы «СА», зашивал шевроны белой ниткой-стропой. Это же сколько работы, целых полгода!..

Начштаба: «Солдат, ко мне!». И вытаскивает «химика» (мы с ним служили в одном взводе в учебке). А тот надел запасную форму десантную. Для нас он был одет просто, как «чмошник»! – «Вот видите, как он одет? Вот так нужно одеваться! А теперь я покажу, как нельзя одеваться!». Прозвище у меня было Мокша. Мне шипят: «Мокша, прячься!». (Ребята знали, что я невезучий в этом отношении.) Я присел, как мог. Начштаба ходил-ходил, ходил-ходил: «Вон солдат, который там сзади стоит, такой маленький!». – «Мокша, тебя!». – «Я не выйду..». Начштаба: «Солдат!». Подходит и буквально вырвал меня, я чуть не упал: «Ты что, не слышишь!..». – «Нет, товарищ полковник, не слышал». – «Да ты что такое говоришь?». – «Товарищ полковник, я боевой солдат, меня командир дивизии лично знает. Не слышал. Теперь слушаю вас!». Надерзил, короче.

Он: «Это что за нашивка такая красненькая?». – «Ну, так все дембеля одеваются…». – «Да ты кому это говоришь? Да я тебя на «губу»!..». И хочет сорвать с меня погоны: схватил и дёргает. А погоны не отрываются, я их хорошо прилепил. – «Так, сутки даю! Чтобы всего этого не было! Иначе никто домой не полетит!».

Все дембеля дивизии собрались вместе и решили: «Если все вместе – не будет наказания. Давайте не будем ничего делать!». Всю ночь не спали, на улице разговаривали возле фонтана, который мы построили.

На следующий день командир полка решил собрать нас у нашего штаба. Вышел уже замполит Казанцев. (Потом я по телевизору слышал, что он через некоторое время в Москве выбросился из окна. Непонятная история…) Мы стоим уже с чемоданами, но толпой, ещё не построились. Казанцев: «Ну что, оделись? Я знаю, в чём дело. Сначала проверим, что вы с собой везёте, чтобы не было проблем у вас на таможне». Я испугался – не могу точно вспомнить, что у меня в чемодане лежит! Конечно, ничего явно криминального: что-то накупил, что-то натырил. Мне парни: «Мокша, прячься!». Я присел, сижу на чемоданчике. Замполит: «Так, а где Мокша? Позовите сюда его!». – «Я здесь…». – «Только у тебя проверим, больше ни у кого не будем. Согласны? Если у него проблемы – значит все обратно!».

Мне ребята: «Ты хоть знаешь, что у тебя в чемодане? Ты не подставь, из-за тебя вся дивизия не полетит!». Открываю чемодан. Бац – сверху пачка чеков и пачка афганей! Все: «О-оо-оо-оо!.. Ты чего, даже не смотрел, что ли!». Замполит: «А это что такое?». Я: «Это? Да это афгани!..». – «Да я вижу, что афгани. А зачем тебе эти афгани?». – «Мне?..». – «Тебе, тебе…». Я испугался – подставляю всех. И тут один нашёлся: «Так он же занимается нумизматикой, собирает деньги разные!». – «Коллекционируешь? Это хорошо. А зачем тебе так много?». Из толпы кричат: «Так у него друзей-коллекционеров много! Пока каждому раздаст, пока поменяет туда-сюда…». Смотрю – замполит развеселился. Уже хорошо! – «Многовато будет друзей…». Кто-то: «Да, многовато-многовато! Можете часть себе взять». Я: «Да вы что?!. Как это – взять?». Замполит: «Многовато, половинку возьму». Все хором: «Да, берите, берите!..». Половину вытащил, в карман себе сунул: «А чеки?». – «Да сэкономил за полтора года…». Он: «Тут больше тысячи будет, вряд ли ты их сэкономил. Надо половину взять». Все опять: «Берите, берите!». Забрал себе половину, смотрит дальше. Часы нашёл, ремень белый. Но больше ничего не взял.

А на следующий день нас подняли по тревоге, и особый отдел раздел нас до трусов, а некоторых – догола. Забрали вообще почти всё. У меня часы остались только потому, что были на руке. А у кого в чемодане были – забрали…

Возвращение домой




В Чирчик мы прилетели 5 мая 1987 года. Приходит полковник, в руке пачка талонов – бронь на билеты на самолёт. Полковник кричит: «Москва, двадцать мест!». – «Мне, мне, мне…». Отдал. – «Киев, десять мест, Новосибирск, восемь мест…». Бронь разбирают. И тут я начинаю соображать, что всем брони на самолёт не хватит. Нас ведь прилетело несколько сотен человек. Полковник: «Куйбышев!». Я: «Мне!». Не досталось. Потом ещё куда-то – мне опять не досталось. Слышу: «Горький, три места!». Я разбежался, запрыгнул на чьи-то плечи, потянулся вперёд через несколько голов и вырвал из рук полковника эти три талона. И тут же по спинам скатился назад и упал на пол. Но меня все знали. Поэтому просто посмеялись, этим всё и закончилось. Тут же нам выдали деньги: каждому рублей по триста и вроде столько же чеков. Полетели дальше, в Ташкент.

В Ташкенте в аэропорту одну бронь я отдал парню из Чувашии, другую – парню из Татарии. Он был танкистом из танкового батальона нашей дивизии. Купили билеты на самолёт до Горького. Тут пришли наши полковые разведчики, все пошли гулять в ресторан. Мне Серёга Рязанцев говорит: «Давай и мы выпьем!». Я: «Да ты что? Мы же тогда до дома точно не доедем!». Я так пить и не стал. А Кувалда выпил и очень крепко…

Мне уже надо идти на регистрацию. Я нашёл Серёгу в зале ожидания. Он на скамейке сидит, спит. Надо прощаться, может мы с ним больше никогда не увидимся! А он пьяный в стельку, ничего не соображает. Так было обидно… (Недавно я его нашёл, он ко мне в гости приезжал. Живёт в Челябинске, работает водителем. Так было радостно с ним снова встретиться!)

Пошёл к стойке регистрации. По дороге встретил ребят из разведроты. Говорю: «Улетаю. Давайте прощаться». Они: «Витёк, мы тебя проводим!». И всей толпой пошли меня провожать. Дошли до выхода на посадку, а там говорят, что им дальше нельзя. Они: «Как нельзя?!. Мы Витька должны в самолёт посадить!». Не стали местные с нами связываться, парни меня прямо до самолёта провели. В сам салон самолёта со мной трое прошли, там обнялись до слёз. Мы ведь в Афгане так сдружились! А тут расстаёмся практически навсегда…

В Оренбурге была промежуточная посадка. Времени до вылета было часа полтора, нас выпустили из самолёта. В аэропорту вижу – женщина стоит и плачет. Подошёл, спрашиваю: «Что случилось?». Она: «Сын служил в Афганистане, в Кабуле. В десанте. Погиб… И теперь, когда солдаты возвращаются оттуда, я прихожу в аэропорт». – «А в какие годы он служил?». – «Этой весной должен был вернуться ». Думаю: «Надо же, с нашего призыва!». Спрашиваю: «А фамилия как?». Она назвала фамилию. (Я сейчас точно не помню. Мне кажется, что Исаев.) – «Да как же он погиб? Он живой. Он из шестой роты нашего полка!». – «Как же живой, когда четыре месяца ни одного письма от него нет!». Я описал, как он выглядит – это действительно оказался он. – «Почему он не писал – не знаю. Но мы вместе с ним в Ташкент прилетели. Живой он, всё нормально». Она сначала мне не поверила. А потом так обрадовалась!.. Говорю: «Точно живой! Билетов на самолёт нет, он приедет на поезде. Покупайте мясо, готовьте пельмени. Он очень хочет домашних пельменей покушать!». (Мы все в Афгане в шутку говорили, что, когда приедем домой, в первую очередь сходим в баню отмыться. А потом пельмени поедим домашние.) Радости женщины не было предела, это надо было видеть…

В Горьком попрощались с парнем из Чувашии. Не помню сейчас, как его звали. А с танкистом поехали до Саранска вместе. Автобусов не было, мы взяли такси. Вечером я приехал к сестре в Саранске. Но на следующий день поехал не к маме, а к семье своего друга Василия. (Его, когда мы попали в окружение в Пандшере, тяжело ранили в колено. Семья его жила недалеко, километрах в двадцати от Саранска. Василий просил, чтобы я родителям о ранении ничего не говорил.)

На автостанции меня увидели ребята из нашей деревни. Это было 7 мая 1987 года, они из города собирались ехать домой на праздники. Я им: «Маме не говорите, что я приехал! Иначе ни грамма водки не налью».

Приезжаю к Васе домой, рассказываю его маме: «Вася, мой друг, служит нормально. У него всё в порядке…». Она: «Можешь не говорить. Мы всё знаем». – «У него всё нормально, всё прекрасно…». – «Да мы всё знаем!». – «Что вы знаете?». – «Да мы были уже у него». – «Где были?». – «Его перевели в Москву, в госпиталь Бурденко. Мы только что оттуда вернулись. Всё в порядке, нога цела. Французский учёный-хирург спас ему ногу – срастил нервные окончания». – «Не может быть! Вася же лежал в госпитале в Ташкенте!». А про себя думаю: «Вот негодяй! Меня заставил врать, а дома уже всё знают». Но на самом деле я очень обрадовался, что у него с ногой всё хорошо.

Собрался ехать из Саранска к себе домой, ловлю такси. Тут слышу, как кто-то кричит: «Виктор, Виктор!..». Не могу понять, кто меня зовёт. Не сразу узнал его в гражданской одежде. А это оказался майор – пехотный комбат. Его звали Владимир, я с ним вместе лежал в нашем дивизионном медсанбате. (В госпиталь в Афгане он попал с множественными пулевыми и осколочными ранениями, их было больше пятидесяти. Ему врачи после операции целый мешочек осколков и пуль подарили извлечённых.) Мы немного поговорили, я взял у него адрес и домашний телефон и сел в автобус.

Приехал к себе в деревню и пешком пошёл к своему дому. Он стоял в самом конце улицы. А все уже знают, что я приехал. Люди вышли на дорогу. Со всеми надо было поздороваться, поэтому идти быстро я не мог. Мама сначала увидела толпу людей на дороге и вышла посмотреть, что там происходит. И тут увидела, что я иду! И со слезами побежала мне навстречу…

Университет



Когда я через несколько дней вернулся в Саранск, то позвонил Володе. Мы встретились. Посидели, вспомнили Афган, выпили немного. Он меня спрашивает: «Ну вот, вернулись мы живые. А дальше что делать будешь?». Я: «Даже не думал ещё!». – «Тебе надо идти учиться!». – «Да какая учёба! В школе я толком не учился, знаний никаких нет». А он стал меня убеждать: «Тебе надо учиться! Ты сможешь! Тебе надо на юрфак поступать». – «Какой юрфак! Для меня это примерно как космонавтом быть – нереально. Володя, я не смогу!». – «Виктор, ты сможешь! Я командир батальона. Через меня много солдат проходило, офицеров. Поверь мне как командиру – ты точно сможешь». На том с ним и распрощались.

Я поехал в Ленинград. Несколько дней, пока искал работу, спал на вокзале. В конце концов нашёл место токаря на Ленинградском металлическом заводе. Там давали общежитие и лимитную прописку.

Оформился, сижу в коридоре, жду, когда мне дадут комнату в общежитии. Рядом сидит парень: джинсовый костюм, который в Афгане у нас у всех был, кроссовки «адидас», сумка «монтана», очки «феррари», часы японские с семью мелодиями на руке. И «дипломат» с написанным сверху именем. Думаю: точно «афганец»! Может, даже из нашей дивизии. Мы ведь все с одинаковым набором уезжали. Спрашиваю: «Ты случайно не «бача»?» Он поворачивается: «Бача…» – «Откуда?». – «Из 103-й дивизии». – «Слушай, и я оттуда!». – «А ты сам откуда?». – «Из «полтинника». Он оказался из сапёрного батальона нашей дивизии. Мы с ним так обрадовались! И поселились в общежитии в одну комнату. (После Афгана я оказался как на необитаемом острове. Общаться мне было не с кем, мы ни с кем друг друга не понимали. Интересы и жизненный опыт у людей вокруг меня были совершенно иными.)

Стали разговаривать. Выяснилось, что в Чирчик мы прилетели вместе. Звали его Ваня Козленок, он оказался родом из Брянска. Говорю: «Да у меня друг из Брянска, Витя Шульц!». – «Не может быть! Это и мой друг». А Витя Шульц был из разведроты нашего «полтинника». Слово за слово, тут он говорит: «Мы с Витей в Ташкенте провожали одного нашего на самолёт, прорвались прямо до места!». Я: «Так это же вы меня провожали!». Он рассказал, как они из Ташкента на поезде возвращались. Напились и такой разгром на вокзале учинили! Милицию подняли, военных. Кое как их запихнули в поезд. Так до самой Москвы и ехали с пьянками и драками…

Я стал работать токарем на ЛМЗ. Но месяца через два-три у меня стали появляться мысли об учёбе. Думаю: «Неужели я смогу учиться? Но ведь майор так уверенно говорил, что смогу. Неужели всё-таки смогу?». И как-то стали меня эти мысли подогревать.

Я пошёл искать, где же в Ленинграде находится университет. Нашёл сам университет, потом юрфак. Но спрашивать что-то мне там было стыдно. Я тогда не знал, чем отличается деканат от профессора. Но потом набрался духа, зашёл. Спросил, как можно после армии поступить. Мне сказали, что лучше после армии поступать на подготовительный факультет. Поехал на «подфак», он был на географическом факультете. Это 10-я линии Васильевского острова. Узнал, какие документы нужны. Оказалось, что на юрфак нужна характеристика и рекомендация. А у меня их нет! Из армии я ведь ничего не взял, не собирался учиться.

Пошёл в дирекцию завода. А мне в отделе кадров говорят: «Ты должен отработать три года. Пока не отработаешь, ничего тебе не дадим. Так что либо работай, либо увольняйся». А увольняться было некуда, я жил в заводском общежитии и был там прописан.

Пошёл в заводской комитет комсомола. Там сказали то же самое. Но один комсомолец говорит: «Мы-то тебе ничем помочь не можем. Но ты сам сходи в обком комсомола. Там нормальные ребята. Может, помогут…».

Как-то после работы прихожу в обком. Он был в Доме политпросвещения, это здание прямо напротив Смольного. Ходил из кабинета в кабинет – никакого толку. Наконец нашёл кабинет третьего секретаря, зашёл в приёмную: «Хочу поговорить с секретарём!». Секретарша отвечает: «У нас надо заранее записываться: по какому вопросу и так далее». Не пускает меня к секретарю. Говорю: «Я из Афгана, воевал». – «Ну и что, что воевали?». И тут у меня внутри какой-то ураган чувств поднялся, я так возмутился! И даже не успел подумать, как с размаха шандарахнул кулаком по столу: «Да вы тут сидите, штаны протираете! А в Афгане люди воют!». И бабах снова по столу! Секретарша отскочила в сторону: «Хулиган!». Тут выходит секретарь обкома из кабинета: «Что тут происходит?». – «Да вот хулиган сумасшедший! Милицию надо вызвать!». Секретарь мне: «Что случилось?». – «Я в Афгане служил. А меня не хотят даже выслушать». Он: «Успокойтесь, успокойтесь… Заходите. Расскажите, что хотите».

Зашёл, говорю: «Воевал в Афгане. Работаю на заводе, но хочу учиться. Выяснилось, что нужна характеристика и рекомендация. Из армии ничего не взял. Если сейчас туда напишу, кто же мне их даст? Я полгода как уволился. И командир мой оттуда уже уехал. Меня там никто не знает, никто писать ничего не будет. Но мне сказали, что комсомол может рекомендацию дать». Секретарь: «А где служил? Рассказывай». Только я стал рассказывать, как он меня перебил и звонит куда-то: «Серёга, заходи скорее!». Пришёл какой-то парень. Оказалось, что это был первый секретарь обкома. Я даже запомнил, как его звали: Сергей Романов. Так мы до вечера и просидели, я им часа три рассказывал про Афганистан.

В конце Романов меня спрашивает: «А от нас ты чего хочешь?». – «Да мне характеристика нужна и рекомендация!». – «Ладно. Приходи завтра, всё сделаем». На следующий день я пришёл в обком. И мне на самом деле сделали характеристику и рекомендацию! В рекомендации было написано, что после учёбы они готовы взять меня на работу в обком комсомола юристом. Говорят: «Тебе эта рекомендация очень поможет».

Сдал документы в приёмную комиссию университета, вроде всё в порядке. Но впереди вступительные экзамены! Знаний – ноль… Первым надо было писать сочинение. Я сделал в нём, наверно, штук сто ошибок. Перепутал названия рассказов, имена главных героев. Тут вдруг женщина из приёмной комиссии остановилась возле меня и смотрит в мои листочки. – «Сколько ошибок, сколько ошибок!..». Берёт ручку и давай исправлять! Исправляла минут пятнадцать. Потом мне на ухо говорит: «Больше ничего не пишите. Переписывайте и сдавайте». А ребята, которые рядом сидят и тоже сочинение пишут, между собой переговариваются: «По блату поступает, по блату…». Переписал (а почерк у меня был хороший, почти каллиграфический) и сдал. Потом смотрю в ведомости на стенде – у меня «четвёрка»!

Второй раз она же спасла меня на устном экзамене по русскому и литературе. Я в коридоре заступился за кого-то студента. Уж не помню, в чём там было дело, но он был не виноват. А преподавательница кричит на него. Я ей говорю: «Что вы на него кричите? Он точно не виноват». Она: «А вы чего лезете не в своё дело? Я вас запомню». И действительно, запомнила меня…

Прихожу на устный экзамен – она сидит. Обрадовалась, говорит: «Подходите ко мне». И тут я понял, что моей мечте об учёбе в университете приходит конец. До этого я так надеялся поступить! Мне так хотелось поучиться хотя бы полгода. Посмотреть, кто же такие студенты: какие книги они читают, в какие библиотеки хотят. Для меня, после глухой мордовской деревни и Афгана, учеба в Ленинградском университете была почти как полёт в космос.

И меня снова спасла та женщина, которая помогла с сочинением. Она видела, как мы ругались с преподавательницей. Выходит из аудитории, возвращается и говорит вредной преподавательнице: «Вас в деканате к телефону». Та ушла. А эта мне: «Быстро иди сюда!». Я схватил бумажки свои, подбегаю. Она берёт мою ручку и бысто-быстро пишет, что там по грамматике надо было решить. Потом ставит мне «тройку». А мне достаточно – после армии можно было все экзамены на «тройки» сдать и поступить. Выбегаю из аудитории – та возвращается. – «Вы куда?». – «Я уже сдал». – «Как это вы сдали? А ну-ка пойдёмте обратно!». Заходит, спрашивает: «Кому он сдавал?». – «Мне сдавал». – «А почему?». – «Я такой же преподаватель, как и вы. И вообще не здесь, перед абитуриентами, надо это выяснять, а в деканате». (Потом мне от вредной преподавательницы всё равно на подготовительном факультете досталось, она мне всё время «двойки» ставила. Пришлось из-за этого даже в другую группу переводиться.)

Историю я сдал сам. Но впереди экзамен по английскому! Сдавали мы его вместе с Андреем Качуровым, он был из 345-го полка нашей дивизии. Андрей спрашивает: «Ты знаешь английский?». – «Да ты что! Откуда?». – «И я вообще ничего не знаю. Сначала нам немецкий в школе преподавали, потом вроде английский». Стали искать в комиссии подходящего преподавателя. Вроде мужчина нормальный… Стали жребий на спичках тянуть, кто первый пойдёт. Выпало Андрею.

Он сел к столу, о чём-то они поговорили. Тут Андрей поворачивается ко мне и показывает большой палец – всё нормально! И я сразу пулей на его место! Сажусь. Преподаватель стал мне что-то по-английски говорить. Ничего не понимаю… Говорю ему: «Знаете, я только по-афгански понимаю…». – «Тоже, что ли, «афганец»?». – «Да, с Андреем вместе служили. Но мне повезло больше – он-то без ноги». – «Как без ноги?». – «Ему ногу оторвало на мине, ходит на протезе. Комиссовали полгода назад». Преподаватель стал меня про Афган расспрашивать, ему очень интересно было меня слушать. Сидели какое-то время, разговаривали (не по-английски, конечно!). Потом говорит: «Ну, ладно. Поставлю вам «тройку». Вам этого достаточно для поступления после армии. Но думаю, что вас скоро выгонят». – «Да я понимаю! Но для меня само поступление – это уже верх мечты!». Вот так мы с Андреем поступили на подготовительный факультет юрфака.

Но когда я проучился несколько месяцев, у меня заболела печень. Сначала думали, что гепатит. Но потом нашли другое заболевание. В феврале 1988 года меня положили в больницу. Там я пролежал до августа: после печени заболели почки, сердце, спина…

Пока я лежал в больнице, с подготовительного факультета меня отчислили. Вышел из больницы, а у меня прописки нет, работы нет… Делать после нескольких месяцев болезни ничего не могу. Да и вообще после армии душа у меня буквально рвалась на части. С одной стороны, я работал на заводе, стремился поступить на юридический факультет. Но одновременно я так рвался назад в Афганистан! Даже ездил в ЦК комсомола в Москву, пытался через них пробить отправку. Но получилось, что ничего не вышло ни с Афганистаном, ни с учёбой… И в какой-то момент я потерял смысл жизни. Однажды даже поднялся на шестнадцатый этаж дома, сел на край крыши, свесил ноги вниз. И страха никакого не было – оставалось только спрыгнуть. Но Господь и на этот раз меня спас, пришла мысль: «Как же так? Господь там меня столько раз спасал, а я хочу сам покончить с собой?!. Это же грех!». И тут я сразу пришёл в себя. Стало страшно, соскочил обратно. Но всё равно моя нервная система дала сбой. Я попал в клинику неврозов.

В клинике мне снится сон. (Сейчас, когда я вижу во сне Афганистан, то радуюсь. Сразу после Афгана у меня были крики по ночам, но не очень часто.) Во сне иду по Невскому проспекту и в районе канала Грибоедова вижу турфирму. Зашёл, а там объявление: поездка в Афганистан. Я: «Хочу поехать! Есть ещё места?!.». Отвечают: «Есть». Купил путёвку, сел в автобус, и мы поехали. Оказался в Термезе – и проснулся…

На следующий день – сон продолжается ровно с того места, где вчера закончился. Мы переехали границу и добрались до Пули-Хумри. Места знакомые. Тут я опять проснулся. Следующей ночью во сне доехал до Кундуза, потом Саланг проехали. И так через три дня снова я оказался в Кабуле. И так последовательно сон продолжался четырнадцать дней! В Кабуле я приехал в свою часть, встретил друзей, напросился на боевые. А на боевых мы попали в окружение! Всех перебили, я остался один… Тут меня будит сосед по палате – в шесть утра я стал кровать дёргать. Пошёл к врачу. Он успокоил меня: «Всё нормально, во сне ничего страшного не произойдёт».

Я соседу говорю: «Ты встань пораньше, посмотри за мной». Он встал в пять утра, соседи по палате тоже проснулись. И вовремя – я мечусь по кровати весь в поту, мокрый. Спрашивают: «Что там было?». Я: «Свалился вниз в пропасть, схватился за корень дерева. Подо мной метров триста. Выбросил рюкзак, выбросил винтовку. Тут душманы подошли, хотели пристрелить. Потом стали ногами по пальцам топтать, чтобы я сам упал. А когда стали сигаретами пальцы жечь, Толя (это сосед мой) меня разбудил».

В тот же день я вышел на улицу прогуляться. Зашёл в подворье Оптиной пустыни на набережной лейтенанта Шмидта, там тогда был детский каток. Но всё равно помолился: «Господи, помоги! Я боюсь!..». И решил этой ночью спать вообще не ложиться, так и просидел почти до утра с книгой. Читал-читал, чувствую – засыпаю. Положился на волю Божью и всё-таки лёг спать. А Толик спать не стал, так и сидел рядом со мной. Рассказывает: «Шесть утра – ты дышишь, полседьмого – ты дышишь. И решил тебя не будить». В семь толкает: «Витёк, ты живой?». Я: «Да всё нормально». Он: «Сон-то снился?». Я: «Не-ее-ет!..». Вскочил: «Толя, спасибо!». Пошёл к врачу: «Спасибо! Вы меня спасли!». До этого я рвался в Афганистан целый год. А тут успокоился, и болезнь моя тоже стала отступать. И вообще с этого момента жизнь моя стала меняться.

Я попытался восстановиться на подготовительном факультете. Но по правилам это было невозможно, поступать туда можно было только один раз. Но уже и проректор моими проблемами проникся, и в комитете комсомола меня поддержали. В результате меня восстановили. Но в группу исторического факультета. На юрфаке мест на подготовительном уже не было.

Я сдал выпускные экзамены на подготовительном и поступил на первый курс истфака. Но слова майора, что мне надо идти на юрфак, мне очень глубоко в душу запали. Я стал добиваться перевода на юрфак. Дошёл до ректора. Но попасть к нему на приём было практически невозможно. Тут ребята из профкома, с которыми я подружился, говорят: «Мы отвлечём секретаря, а ты зайдёшь к кабинет». Конечно, это была авантюра. Но так и сделали: секретарша куда-то отошла, а я вошёл в кабинет. А там большое совещание! Сидят все проректоры, деканы факультетов, замдеканы.

Ректор спрашивает: «В чём дело? Что вы хотели?». – «Хочу перевестись на юрфак». – «Сейчас совещание, потом заходите». – «Да не смогу я потом зайти, меня к вам не пускают. Мне сейчас надо этот вопрос решить». – «Выйдите!». – «Не выйду! Я служил в Афганистане. Можно для меня небольшое исключение сделать? Хотя бы выслушайте меня». – «Ну, ладно. Раз не хотите выходить, рассказывайте». Рассказываю: поступил, долго болел, восстановился, но только на истфак. Хочу на юрфак. Ректор говорит: «Но у нас уже всё распределено, через несколько дней занятия начинаются. Так, замдеканы истфака и юрфака, идите на факультет, заберите его карточку и принесите мне. Я подпишу. Пусть его зачислят на юрфак «вечным студентом». А потом мы его стипендию с истфака переведём на юрфак».

Пошли мы за карточкой втроём: я и два замдекана. Идём по коридору, мне замдекана юрфака говорит: «Мальчик, ты нас всех уже так достал! Даже полгода не продержишься! Я отчислю тебя на первой же сессии». А я такой счастливый! Думаю: «Да мне хоть бы полгода проучиться!».

Нашли мою карточку, ректор подписал, отдали главному бухгалтеру. И меня перевели на юрфак! Профсоюз меня поздравляет, комсомольцы поздравляют. А через некоторое время меня избрали старостой курса, включили в студенческий совет. Даже замдекана передумал меня отчислять: «Чего я тогда на тебя так наезжал? Ты, оказывается, наш человек!». Эти хорошие отношения со всеми меня позже и спасли.

Я начал учиться на юрфаке. Как раз в то время один мой друг попросил, чтобы я записывал свои воспоминания. Начал писать с удовольствием. Но пока писал, не мог учиться. Беру учебник, листаю, читаю. Страниц через двадцать понимаю, что вообще ничего не понял и ничего не запомнил. Оказывается, я всё это время мысленно провёл в Афгане. А это же первый курс юридического факультета Ленинградского университета, где всё надо учить и зубрить! А у меня не получается: я же деревенский парень, который в школе учился на двойки. Знаний нет никаких.

Я разработал специальный график: ложусь спать в девять вечера, в двенадцать ночи встаю. Принимаю холодный душ, пью кофе и иду в Красный уголок. Там до пяти утра пытаюсь заниматься. Но за шесть месяцев я так и не смог ничего толком запомнить! В первую сессию было всего два экзамена, я их еле-еле сдал на тройки. Меня все стыдят, а я ничего не могу с собой поделать…

Тогда стал учиться по-десантному: если не могу запомнить – беру палку и бью себя по руке, по ноге. Ставлю два стула, ложусь головой на один, ногами – на другой и напрягаю мышцы как только могу! Всё равно ничего не получается… Три-пять слов максимум по-английски запоминаю – утром всё забываю. Это был настоящий кошмар!..

В какой-то момент я окончательно осознал страшную вещь: я учиться вообще не смогу… Закрыл книгу, которую читал, и про себя говорю: «Господи, я не знаю, что мне делать дальше! В Афганистан я уже не попаду, а учиться не могу. Как дальше жить – не знаю…». И в этот момент произошло чудо! Сижу с закрытыми глазами и вдруг досконально вижу две страницы, которые читал последними! Вижу всё слово в слово, с запятыми, с точками, с кавычками. Открываю книгу, смотрю – всё правильно! Не может быть! Прочитал другие страницы, закрываю глаза – и тоже вижу их перед собой. Прочитал двести пунктов дат исторических – все вижу!

И после этого у меня произошёл такой прорыв в учёбе, что до пятого курса я учился практически только на «отлично». Один экзамен из первой сессии шёл в диплом, так я его на пятом курсе пересдал. А свои записанные афганские воспоминания сжёг. Я понял: сейчас мне важнее то, что есть, а не то, что было.

В университете учились американцы, которые жили в общежитии вместе с нами. Как-то их пригласили в гости, на «рашн пати». Я был человек надёжный и положительный во всех отношениях, поэтому они на всякий случай позвали меня с собой. Приехали мы в коммунальную квартиру где-то у метро Владимирская. В коридоре я познакомился с девушкой, которая тоже тут жила. Разговорились, зашли в её комнату. И тут я вижу в углу целый иконостас! Говорю ей: «Ты же кандидат наук, психолог! Ты в Бога веришь?». Она: «Да, верю». – «И в храм ходишь?». – «Да, хожу». – «Возьми меня с собой!».

В субботу мы встретились у метро «Нарвская» и пошли на подворье Валаамского монастыря. Она мне показала батюшку и сказала, что я могу у него исповедоваться. Я ни о какой исповеди и понятия никакого не имел. Говорю священнику: «Я ничего не знаю. Вы мне называйте грехи, а я буду говорить – есть или нет». Он стал последовательно называть грехи. Я его остановил в какой-то момент: «Я воевал в Афганистане, был снайпером. Точно кого-то убил». Он всех отправил, а меня исповедовал всю службу, часа полтора. И я почти все эти полтора часа плакал. Для меня это было немыслимо: десантники ведь никогда не плачут! Но вот так получилось…

После исповеди я причастился Святых Христовых Тайн и после службы пошёл к метро один, Татьяна осталась. И вдруг ловлю себя на ощущении, что шагаю и как будто на полметра поднимаюсь в воздух! Я даже вниз посмотрел – нормально ли я иду? Шёл я, конечно, нормально. Но у меня возникло чёткое ощущение, что с меня сошла какая-то невероятная тяжесть, которая огромной гирей висела у меня на шее и тянула к земле. Только раньше эту тяжесть я почему-то не замечал…

Пятнадцать минут длиною в жизнь...



На последнем курсе университета я уже работал руководителем юридического департамента в крупном банке. Через несколько лет уволился и устроился в строительную кампанию. Она занималась строительством домов. Через три месяца стало ясно, у кампании какие-то большие проблемы. Они получили большой заказ, получили под него огромные бюджетные деньги, миллиарды рублей. И эти деньги пропали…

Я был у них начальником юридического управления и входил в Совет директоров. Как-то на заседание совета приехали бандиты, человек двадцать-тридцать. Все разномастные, все со своей охраной. Я окончательно сообразил, чем дело пахнет… Сразу после заседания пошёл в кадры и оформил увольнение. Но за эти три месяца зарплату мне при увольнении так и не заплатили. Я махнул на это рукой, взял свой ноутбук и через промзону пешком пошёл к ближайшему метро.

Через некоторое время я узнал, что убили директора предприятия, убили замов, убили ещё кого-то. Прошло полгода. Как-то выхожу из подъезда дома, где я жил. Тут два парня берут меня под руки, а третий сзади в спину пистолет упёр. Рядом машина стоит. Меня в неё запихнули, и мы поехали. Оказался я в бункере: железо-бетонные стены, железная дверь. Стол железный, стул… В углу бункера пятна на полу, похожие на кровь засохшую. Всё, как в кино про гангстеров…

Мне посадили на стул. Двери закрыли, свет включили. Сами бандиты вчетвером сели за стол. Один достал пистолет, зарядил и положил перед собой. Говорит: «Где бабки?». Я: «Вообще не понимаю, о чём разговор! Какие бабки?». – «У тебя пять минут времени? Где бабки?». – «Да с чем хоть связана ситуация?». – «На такое-то предприятие перечислили деньги. Денег нет». – «Так надо спросить директора, бухгалтера. Я же там не финансовыми, а юридическими вопросами занимался!». – «Их уже нет. Ты единственный остался. Куда деньги ушли?». – «Расскажу, как дело было. Устроился туда, три месяца работал. А потом увидел, что что-то странное стало происходить: меня ни о чём не спрашивают, договора без меня заключают. Я понял, что эта работа не для меня. Никогда с криминалом дела не имел и не буду иметь. Поэтому и уволился. Мне ещё и деньги за эти три месяца не заплатили». – «Значит, ничего не знаешь?». – «Не знаю». – «Последнее слово?». – «Последнее». И вдруг я четко почувствовал, что меня прямо сейчас убьют. А если каким-то чудом не сейчас, то спрятаться потом от этих бандитов будет невозможно. – «Ещё что-то хочешь сказать?». – «Вы что, хотите меня застрелить?». – «А какие варианты? Ты последний свидетель остался».

Я попытался ещё что-то сказать. Но они разговаривали как-то неадекватно, как больные люди. В словах у них не было никакой логики: говорили малопонятно, что-то на пальцах изображали. Тогда я говорю: «Вы спрашивали, хочу ли я ещё что-то сказать? Хочу. Отвезите меня на Валаамское подворье на Нарвскую. Я никуда не собираюсь убегать. Там минут пять-десять помолюсь, потом можете меня хлопнуть. Только по такому-то адресу отправьте сообщение, где моё тело. Чтобы меня потом хоть похоронили по-человечески. Одно мне удивительно! В Афгане в плену был, в окружении был. И живой вернулся. А получается, что лягу от пули своих же людей, не душманов. Когда я мог бы такое подумать?!. Но я пули не боюсь. Вот моё последнее слово».

Тут один говорит: «Ты что, в Афгане служил?». – «Да». – «Где?». – «В «полтиннике». – «А где «полтинник»?». – «В Кабуле». – «А где в Кабуле?». – «Возле аэродрома». – «А что там есть рядом?». – «Аэродром, стрельбище». – «А названия там какие?». – «Паймунар». – «А как расположена часть, в каком месте?». – «В самом конце аэродрома». – «Где конкретно? Что там ещё есть?». – «Тут пересыльный пункт, тут наш забор, тут артполчок, тут танкисты стоят». Бандит говорит своим: «Не врёт». Дальше спрашивает: «Кем был?». – «Снайпером». – «Снайпером?!.». – «Ну да…». – «Из чего стрелял?». – «Из эсвэдэшки». – «Из чего состоит, дальность прямого выстрела?». Я ему рассказываю тактико-технические данные СВД. Спрашивает: «Сколько убил?». Я назвал какую-то цифру. Одного бандита это очень развеселило. Он говорит другому: «Да он круче тебя! Ты-то всего двенадцать человек завалил!». Тут тот, кто меня расспрашивал, говорит: «Сейчас я приду». И ушёл куда-то…

Я сижу, ожидаю окончательного приговора. Но в тот момент я думал уже совсем о другом. Думал не о жизни, не о том, что мне работу какую-то надо выполнять. А подумал так: «Надо же! Насколько в жизни всё не важно! Суечусь, суечусь… А оказывается этого ничего не надо! Мне сейчас умирать, и ничего я с собой не возьму».

Тут вернулся бандит и говорит: «Я сообщил бригадиру, что мы своих не убиваем. Он разрешил тебя отпустить. Ведь мы теперь точно знаем, что ты ничего не знаешь. Свободен!». Спрашиваю: «И что мне теперь делать?». – «Пойдём». Мы поднялись по лестнице и оказались в ресторане. Я его узнал, это самый центр города. Получается, что в подвале этого ресторана и был бункер. Бандиты заказали еды, сами немного перекусили. Потом говорят: «Можешь поесть спокойно». Встали и уехали.

Я есть не мог. Сидел, сидел… Мысли были очень далеко. Часа два, наверно, чай пил и размышлял о жизни: «Надо же так! Я опять был в шаге от смерти… Так она и ходит вокруг меня: туда-сюда, туда-сюда». Потом выключил телефон и пошёл гулять по городу. Зашёл в церковь, там часа два посидел, помолился. Потом зашёл в кафе, поел. Домой вернулся только к ночи.

И я обратил внимание на одну важную для меня вещь. Общение с бандитами в бункере длилось всего минут десять-пятнадцать. Но я почувствовал, что эти пятнадцать минут меня снова в корне изменили. Я как заново родился, я стал мыслить совсем по-другому. Я понял, что надо быть готовым в любой момент уйти из жизни. И уйти так, чтобы уходить было не стыдно, чтобы совесть была чиста.

Потом я ещё несколько раз оказывался на грани жизни и смерти. Однажды выиграл судебный процесс, и бандиты за это хотели меня застрелить. Потом не по своей вине не выиграл дело, и за это меня тоже хотели застрелить. В 1997 году при возвращении из Америки у нашего самолёта отказали все двигатели. (Мы падали в абсолютной тишине в океан, я стал читать отходные молитвы. Но перед самой водой у самолёта один двигатель завёлся.) А в 2004 году я заболел безнадёжной смертельной болезнью. Но после причащения Святых Христовых Таин на следующий день проснулся здоровым. И в конце концов я ясно осознал: в безнадёжной ситуации человек часто остаётся живым только потому, что он готов достойно умереть…

Конец