В новой администрации существовала сеть давних отношений — со времён Демократической партии и администрации Билла Клинтона — о которых я не имел понятия. Соперничество между Хиллари Клинтон и Обамой за президентский пост ещё больше затрудняло понимание картины, поскольку они были назначенцами от администрации Клинтона, поддерживавшими Обаму и из-за этого заслужившими враждебность сторонников Клинтон; в лагере Обамы сохранялось, мягко говоря, чувство обиды к Хиллари и тем, кто её поддерживал. Подход «соперничающих команд» на самом верху работал гораздо лучше, чем на нижестоящих ступенях бюрократической лестницы.

Кроме того что я в этой новой администрации был посторонним, был я ещё и «чудаковатым стариканом». В то время как я всего на три года был старше Буша, Обама был парнем почти на двадцать лет меня младше. Многие влиятельные назначенцы на более низких уровнях иерархии в новой администрации, особенно в Белом доме, были студентами — или даже учащимися старших классов — когда я был директором ЦРУ. Не удивительно, что вскоре в Белом доме я получил прозвище «Йода» — по имени древнего учителя джедаев из «Звёздных войн». Эти назначенцы, привлечённые главным образом с постов в аппаратах бывших конгрессменов, поголовно были толковыми, бесконечно работоспособными и страстно преданными президенту. Чего им не хватало — так это знаний из первых рук об управлении в реальном мире.

Из-за разницы в нашем возрасте и карьерах у нас были очень разная ценностная ориентация. Мой жизненный опыт был сформирован войной во Вьетнаме, потенциально апокалиптическим соперничеством с Советским Союзом и глобальной холодной войной. Их — неоспоримым превосходством Америки в 1990-е, атаками 11 сентября 2001 года и войнами в Афганистане и Ираке. Межпартийное сотрудничество в области национальной безопасности стояло на первом месте в моей жизненной практике, но не в их.

Ряд новых назначенцев, и на высших, и на более низких ступенях, видимо, были недостаточно информированными о мире, в который они только что вступили. Что символично, во время первого совещания в ситуационной комнате, что не меньше половины участников имели при себе включённые сотовые телефоны возможно, передающие в эфир всё, что говорилось на совещании, службам прослушки иностранных разведок. Я упомянул об этом Джиму Джонсу, новому советнику по национальной безопасности после совещания, и в дальнейшем такой проблемы больше не возникало. Но, когда тем же днём мы с Малленом возвращались в Пентагон, я процитировал своё любимое выражение из «Смертельного оружия»: «Я становлюсь слишком старым для этого дерьма».

Что касается старших членов команды, то я несколько раз на Холме встречался с вице-президентом Байденом, но не припомню, чтобы когда-нибудь давал перед ним показания или имел с ним какие-то дела. Байден на год старше меня, и пришёл в Вашингтон примерно на шесть лет раньше, когда в 1972 году был избран в Сенат. Джон просто не может не нравиться. Он мыслит трезво, он хохмач и богохульник, и юмористически относится к своей способности говорить как заведённый. В ситуационной комнате произошло не так уж много встреч, прежде чем президент начал нетерпеливо обрывать Байдена. Джо — натура цельная, не способная скрывать о, что думает на самом деле, и он один из тех редких знакомых, к кому можно обратиться за помощью во время личных неурядиц. И, тем не менее, по моему мнению, почти по всем значительным внешнеполитическим проблемам и вопросам национальной безопасности за последние сорок лет он был не прав. После одного совещания в Белом доме мы с Малленом на машине возвращались к себе в Пентагон; Майк повернулся ко мне и спросил: «Ты знаешь, что сегодня согласился с вице-президентом?» Я сказал, что понял это и поэтому заново обдумаю свою позицию. Мы с Джо были не сходились по многим вопросам на протяжении двадцати пяти лет, особенно по Афганистану, но наши личные отношения всегда оставались сердечными. Хотя Байден работал в Конгрессе намного дольше, чем вице-президент Чейни, оба они были опытными политиками, и мне часто казалось странным, что оба они часто неправильно понимали, что должен и что не должен делать Конгресс. Но подробнее об этом позже.

После нашего совместного ланча в декабре я уверился, что мы с Хиллари сможем тесно сотрудничать. Действительно, довольно скоро комментаторы отметили, что в администрации, где все полномочия и принятие решений всё больше сосредотачивались в Белом доме, Клинтон и я представляли собой единственный независимый «центр силы», не в последнюю очередь и по разным причинам потому, что оба казались «непотопляемыми». Однако вскоре кадровые решения, принятые президентом, усложнили жизнь нам обоим.

Президент пожелал сделать заместителем госсекретаря Джима Стейнберга, работавшего заместителем советника по национальной безопасности при президенте Клинтоне. Я сам дважды был заместителем, и подозревал, что Джим не хочет возвращаться в правительство заместителем кого бы то ни было. (При мне он был заместителем министра в министерстве обороны при Буше, Гордон Инглэнд, до этого был министром ВМС. Как-то он сказал мне, что «лучше быть министром чего угодно, чем заместителем хоть кого»). Для того чтобы убедить Стейнберга принять это предложение, Обама согласился на его просьбу сделать его членом «узкого комитета» и предоставить право голоса на совещаниях Совета по национальной безопасности, а также комитета заместителей министров. Насколько мне известно, ни одному заместителю ранее не предоставлялось независимого голоса за столом совещаний «узкого комитета».

Присутствие Стейнберга на заседаниях «узкого комитета» давало Госдепу два голоса при голосовании – два голоса, которые часто не совпадали. Стейнберг часто в Комитете заместителей занимал позицию, которая расходилась с позицией Хиллари, затем выражал эту позицию на заседании министров, и даже президенту. Скажем просто, что две позиции Госдепартамента по одному вопросу — это было ненужным осложнением в процессе принятия решений. И я подозреваю, что такое положение, причинившее Хиллари больше, чем просто досаду, особенно с тех пор, — как мне видится ситуация — как Стейнберга, несмотря на работу в президентской администрации её мужа, она в качестве своего заместителя не выбрала бы. Хиллари было обещано, что у неё будет свобода в выборе собственных подчинённых в Госдепе, но это обещание было сдержано не до конца, и это было причиной постоянных трений между ней и аппаратом Белого дома, особенно политиканами.

(Высказывавшие в Совете национальной безопасности недовольство тем, что министерство обороны имело два голоса, забывают, что Закон о национальной безопасности 1947 года учредил Совет национальной безопасности, конкретно указав министра обороны в качестве его члена и председателя Объединённого комитета начальников штабов как советника. Никакого упоминания о заместителе государственного секретаря там не было).

Мой опыт работы с Хиллари в очередной раз показал, что учиться никогда не поздно. До её появления в администрации Обамы я не был с ней знаком лично, и мои тогдашние мнения определялись исключительно тем, что я читал в газетах и видел по телевидению. Я быстро понял, что был жестоко дезинформирован. Я нашёл её умной, идеалистически настроенной, но прагматичной, трезвомыслящей, упорной, обладающей чувством юмора, очень ценной коллегой и человеком, превосходно представляющим роль Соединённых Штатов в мире. Я дал себе слово никогда впредь не составлять твёрдого мнения о том, с кем не знаком лично.

А вот с новым советником по национальной безопасности Джимом Джонсом я был знаком, но только по нескольким разговорам по телефону и, наверное, встретившись с ним пару раз. После того как в январе 2006 года я отказался от поста директора национальной разведки, меня попросили позвонить Джонсу — четырёхзвёздному бывшему командующему Корпуса морской пехоты, — он затем был главой Европейского командования и главнокомандующим объединёнными силами в Европе — чтобы попробовать уговорить его занять этот пост. (Что показалось мне довольно странным). Я нашёл его по сотовому телефону в ресторане в Неаполе. Он был вежлив, но не заинтересовался этой работой. После его отставки осенью 2006 года и моего назначения министром обороны через несколько месяцев, он проводил анализ афганских структур безопасности и написал о них доклад по поручению Конгресса, а затем работал нештатно на администрацию Буша в сфере укрепления палестинских сил безопасности на Западном берегу и улучшения их взаимодействия с израильтянами. Меня этот афганский доклад не впечатлил, а его требования прислать ему в поддержку находящихся на действительной службе морских пехотинцев для участия в палестинском проекте были ненасытными.

И всё-таки назначение Джонса на пост советника по национальной безопасности для меня было облегчением, потому что больше никто в Белом доме на высшем уровне никогда не служил в армии и мало что знал об армии. Ни у кого среди высшего руководства в Белом доме, кроме заместителя Джонса в Совете национальной безопасности Тома Донилона не было никакого опыта работы по вопросам национальной безопасности в органах исполнительной власти, за исключением, наверное, постов среднего уровня в администрации Клинтона. Потребовалось всего несколько недель чтобы увидеть, что Джонс в Белом доме оказался в изоляции. В отличие от очень многих работавших там, он не входил в штаб избирательной кампании и не относился к друзьям президента. С другой стороны, руководитель аппарата Совета национальной безопасности Марк Липперт работал у сенатора Обамы и был его единоличным советником по внешней политике в начале президентской избирательной кампании. Денис Мак-Доно, новый глава управления по стратегическим коммуникациям Совета национальной безопасности, тоже работал у Обамы на Холме, а потом стал его главным внешнеполитическим советником во время президентской кампании. И Мак-Доно, и Липперт имели независимые отношения и взаимопонимание с президентом, на что Джонс надеяться не мог. Кроме того, Обама дал им право свободного доступа, что ещё больше осложнило положение Джонса.

В начале, после одной из моих еженедельных встреч с Обамой, Джонс пожаловался мне, что вводные записи, которыми президент пользовался во время встреч со мной, подготавливались Липпертом без ведома Джонса. Когда аппаратом Совета национальной безопасности руководили Генри Киссинджер, Брент Скоукрофт и Збигнев Бжезинский, за подобное нарушение протокола и процедуры просто уволили бы. Я мог только вообразить, что чувствовал Джонс, прослужив всю жизнь в Корпусе морской пехоты — самой иерархической организации — при постоянных нарушениях субординации. Между тем, у Донилона были близкие отношения с вице-президентом, и он вместе с председателем Объединённого Комитета Начальников Штабов Рэмом Эмануэлем были давними друзьями. Кроме того, Джонс был вынужден иметь дело с рядом других людей, занимающих высокие посты в Белом доме — Эмануэлем, советниками президента Ваалери Джеррет и Лэвидом Аксельродом, пресс-секретарём Робертом Гиббсом и другими — которые независимо друг от друга высказывали свои мнения Обаме по вопросам внешней политики. Наверное, с десяток людей, включая подчинённых самого Джонса, имели более свободный доступ к президенту, чем он, и их приглашали высказывать мнения по вопросам национальной безопасности, зачастую в его отсутствие. Действительно, Financial Times цитировала слова одного чиновника из Белого дома:

«Если бы вы спросили меня, кто реально является советником по национальной безопасности, я бы сказал, что таких трое или четверо; из них Рэм — первый, а генерал Джонс, наверное, наименее влиятельный».

Скандал разгорелся во время первой поездки президента за рубеж на встречу «двадцатки» в Лондоне 2 апреля и саммит НАТО в Страсбурге и Кёльне (приграничные города во Франции и Германии) 3-4 апреля. Джим через несколько дней рассказал Хиллари и мне, что на обеих встречах на высшем уровне кое-кто из Белого дома — имён он не назвал — давали президенту советы по международным проблемам, в которых они совершенно не разбирались. С презрением он описывал, как один наивный сотрудник из Белого дома во время приёма на саммите НАТО уговорил президента свести вместе турецкого и армянского министров иностранных дел, чтобы попытаться заставить их уладить общие проблемы — прямо на виду у всех. Поскольку отношения этих двух стран одними из самых острых в мире, трудно поддающихся улаживанию и отличающихся давним соперничеством, эта попытка была предсказуемо провальной и неуклюжей. Джонс поведал, что он приказал Тому Донилону вернуться в Вашингтон после встречи двадцатки, но другой высокий чиновник из Белого дома велел Донилону остаться с президентом на всю поездку, что Джонс обнаружил только когда он увидел Донилона в холле их отеля на саммите НАТО. Джим сказал, что было трудно принимать решения по планированию президентского визита, и что Донилон и Липперт, а также другие сотрудники Белого дома постоянно «обходили» его обманными маневрами.

На следующее утро мне позвонил Майк Маллен — он разговаривал с Джонсом, который готов подать в отставку. Когда я сообщил об этом Хиллари, она очень встревожилась, что Джим действительно может уйти.

Когда я встретился с Джонсом наедине вечером того же дня, он сказал: «Да, так дальше продолжаться не может». Он пожаловался, что у него нет личного контакта с президентом, возможно, из-за разницы в возрасте. Он поведал о своих трудностях в Белом доме и признался, что встречался с президентом один на один со времени инаугурации только однажды. Он снова жаловался на Липперта и Донилона, рассказав мне, что приказывает Липперту что-то сделать, а Липперт, лейтенант запаса ВМС, по большей части игнорирует своего босса, оставного четырёхзвёздного генерала. «Нарушение субординации» — называл это Джонс. Джонс сказал, что президент ему обещал, что решающее слово в вопросах национальной безопасности, к которому он будет прислушиваться, будет за ним, Джонсом, но это неправда: «Там слишком много «знатоков», мне с ними не справиться». Я сказал Джиму, что он — связующая фигура, удерживающая команду национальной безопасности как единое целое, единственный человек в Белом доме и в сфере национальной безопасности, кроме президента и вице-президента, обладающий весом и репутацией на международной арене. Его уход был бы «катастрофическим ударом». Я сказал ему, что готов, если необходимо, поговорить с президентом: «Мы не можем позволить себе тебя потерять». Джим позвонил мне на следующий день, сказав, что договорился с президентом о разговоре при личной встрече, и уверен, что всё разъяснится. Он казался оптимистично настроенным, благодарил меня за наш разговор и сказал, что он очень ему помог.

После этого кризиса процесс принятия решений в сфере национальной безопасности в Белом доме принял более упорядоченный характер и в какой-то мере стал более дисциплинированным. Джим удержался в Белом доме почти на два года, хотя полностью своим так там и не стал.

Оставшимися ведущими игроками в команде национальной безопасности были директор ЦРУ Леон Панетта и директор Национальной разведки Деннис Блэр. С Панеттой мы познакомились как члены Аналитической группы по Ираку (АГИ). Назначение Панетты у многих вызвало удивление, так как у него не было опыта работы в сфере национальной безопасности и он не был знаком — если не считать его руководства Административно-бюджетным управлением — со сферой разведки. Судя по тому, что я знал о нём по совместной работе в АГИ, его назначение не грозило мне проблемами. Я знал, что большинство директоров ЦРУ при назначении не имело опыта работы в этой сфере — на самом деле, до этих пор только трое кадровых офицеров за историю этого ведомства становились его директорами (Ричард Хелмс, Уильям Колби и я). Имело значение то, что Леон умный и жёсткий, ранее управлял крупными правительственными организациями и, прежде всего, знал Конгресс — то, чего постоянно не хватало ЦРУ. И он явно пользовался доверием президента, а также давними дружескими отношениями с госсекретарём. Иногда Леон слагал с себя роль директора ЦРУ и давал президенту жёсткие политические советы по спорным вопросам национальной безопасности; думаю, у него было больше понимания политических реалий в Вашингтоне, чем у всех присутствующих, включая Обаму и Байдена.

Он очень тщательно давал понять, когда выступал не как директор ЦРУ, а высказывал личное мнение. Его уважение к профессионалам ЦРУ, его сообразительность и смешливость, его мудрость и чувство здравого смысла делали его хорошим добавлением к команде.

С Блэром я встретился впервые в середине 1970-х, когда он был молодым офицером ВМС, и был направлен в Белый дом в качестве стажёра, а я работал в аппарате Совета национальной безопасности. Он закончил Университет Родса, его описывали мне как одного из умнейших военных. Потом мы почти не встречались, до тех пор, пока не оказались в администрации Обамы. Дэнни стал уже четырёхзвёздным адмиралом в отставке, его последняя должностью был пост  командующего Тихоокеанским командованием, ответственным за военные операции, охватывающие почти половину поверхности земного шара, это почти как дорасти до имперского проконсула в современной американской армии.

Майк Маллен и я прекрасно ладили с Дэнни, но его отношения с другими участниками команды и членами разведывательного сообщества стали шероховатыми с самого начала. Он на самом деле был уверен, что он — босс разведывательного сообщества США, имеющий власть над большинством, если не над всеми его составными элементами, включая ЦРУ. В действительности, несмотря на понимание и договорённости, достигнутые в 2008 году между заместителем министра обороны по разведке Джимом Клэппером, бывшим директором ЦРУ Майком Хайденом, бывшим директором Национальной разведки Майком Мак-Конеллом и мной, у директора Национальной разведки всё же не было законного основания и политического влияния, чтобы утвердить своё полновластие над другими в разведывательном сообществе. Если разболтанность сотрудников, отвечающих за национальную безопасность в Белом доме, была головной болью для Джима Джонса, то аппарат национальной разведки был кошмаром для человека, который являлся четырёхзвёздным адмиралом и боевым командиром. Как я часто отмечаю, работа на посту директора Национальной разведки больше похожа не на работу главного исполнительного директора, а на работу могущественного председателя комитета Конгресса — некоторые неотъемлемые полномочия существуют, но в основном вам необходимо убеждать людей действовать заодно с вами. Дэнни не был силён в уговорах.

К несчастью, первое крупное столкновение у него произошло с Панеттой, который и политически, и бюрократически подкован и был твёрдо намерен завоевать лояльность ЦРУ. Блэр как раз и предоставил такую возможность. Более раннее предложение директора Национальной разведки о назначении старших офицеров разведки в столицы других стран — на языке ЦРУ «главами резидентур» — также в качестве представителей Национальной разведки, как и следовало ожидать, ЦРУ целый год откладывали в долгий ящик.

Эти вакансии всегда заполняло ЦРУ. В предложении неявно подразумевалось, что шефы резидентуры будут назначаться директором Национальных разведслужб, и они могут, а могут и не быть сотрудниками ЦРУ. Весной 2009 года Блэр в одностороннем порядке отдал директиву по всем странам, просто реализовав это предложение. (Как бывший директор ЦРУ, я думаю, что Дэнни просто свихнулся, предприняв такую лобовую атаку на ЦРУ и его нового директора). Панетта немедленно разослал по всем странам депешу, отменяющую директиву директора Национальных разведслужб; в этот момент Блэр послал Панетте письмо, приказывая ему отозвать свою депешу. Отношения, и без того неустойчивые, стали отвратительными. Леон одержал верх, дав понять всем, что у директора ЦРУ политического влияния в Белом доме больше, чем у директора Национальных разведслужб.

У Блэра не существовало полного взаимопонимания с президентом и другими членами команды национальной безопасности. На совещаниях он был склонен навязывать своё мнение и высказывать его как истину в последней инстанции, включая и мнение по тем политическим вопросам, по которым его голос не должен был быть решающим, и это вызывало у президента неприязнь. По словам Джонса и других, Обаме не нравилось и то, как Дэнни вёл себя на утренних брифингах, часто вмешиваясь в дискуссию со своей точкой зрения. В ситуационной комнате я мог наблдать жестикуляцию и мимику, и было предельно ясно, что единственными его друзьями в комнате были мы с Малленом и, возможно, Хиллари.

Мне предстояло провести много времени с двумя другими назначенцами Обамы, оба они работали в Белом доме. Я никогда раньше не встречался в Рэмом Эмануэлем, новым главой администрации, сущим дьяволом, получившем широкую известность за то, что вселял страх во всех, даже в членов кабинета. Вооружённый неистощаемым запасом сквернословия, он был своеобразным «крутящимся дервишем» с расстройством дефицита внимания. Как-то Джонс сказал мне, что Рэму в десять утра приходит идея, и он хочет, чтобы к четырём дня она была реализована — независимо от сложности. Мне нравилось общаться с Рэмом. Он меня смешил. Прожжённый до мозга костей политик, он часто служил важным источником для понимания политики и Конгресса изнутри. Кроме того, он был далеко не тем напыщенным петухом, с которым я работал в Белом доме. У меня было несколько серьёзных расхождений с Эмануэлем из-за «Не говори, не спрашивай» (закона, касающегося геев в армии), из-за бюджета, из-за Афганистана, но на личном уровне мы сработались. После того, как я сам обложил его по матери во время горячего спора, он восхищённо сказал, что не думал, что я могу так выражаться и, похоже, заново зауважал. В самом деле, он — и все остальные в Белом доме при Обаме — всегда обращались со мной с большой вежливостью и даже с почтением.

Ещё один игрок в Белом доме, о котором я хочу упомянуть, это Джон Бреннан, которого Обама назначил помощником президента и заместителем советника по национальной безопасности по внутренней безопасности и контртерроризму. Бреннан был кадровым сотрудником ЦРУ и одним из немногих работавших на высоких постах как на аналитической, так и на оперативной работе в этом ведомстве. Не могу припомнить, сталкивался ли когда-нибудь с ним в ЦРУ, хотя на раннем этапе своей карьеры в качестве аналитика он должен был у меня работать. Обама хотел выдвинуть его на пост директора ЦРУ, но его роль там в годы Буша привела к серьёзному противодействию со стороны Холма, поэтому он закончил назначением в Белый дом, которое не требовало утверждения Сенатом. На совещаниях в Белом доме, на которых я присутствовал, Бреннан высказывал своё мнение только когда его спрашивали прямо Джонс или президент. Бреннан приобрёл огромное влияние в Белом доме Обамы и, насколько я могу сказать, был весьма эффективен на своём посту, сыграв центральную роль в нанесении серьёзного ущерба Аль-Каиде. (Он станет директором ЦРУ во время второго президентского срока Обамы).

Новым явлением для меня было назначение «специальных посланников» для работы по важным региональным проблемам — посла Ричарда Холбрука по Афганистану и Пакистану, бывшего сенатора Джорджа Мтчелла по установлению мира на Ближнем Востоке и отставного генерал-майора ВВС США Скотта Грэшьона по Судану. Администрация Клинтона использовала специальных посланников или «представителей», когда дело касалось внешнеполитических проблем, решение которых требовало много труда и времени, таких как проблема Балкан, где Холбрук сослужил хорошую службу при заключении договора (Дэйтонские соглашения), что принесло хоть и ненадёжный, но мир. По моему личному мнению, идея работы высокопоставленных лиц над чувствительными проблемами помимо обычных каналов — ошибочна, поскольку приводит к бюрократическому конфликту в Вашингтоне и к путанице за границей, так как неясно, кто говорит от имени президента.

Успех Холбрука на Балканах в 1990-е был единичным благодаря уникальному сочетанию природы конфликта, участвующих лидеров, навыкам и личности Холбрука, которые как раз подходили к Балканам. Его подход, когда «выкладывают всё напрямик», по-видимому, едва ли мог подействовать в таких странах, как Пакистан и Афганистан, где представители власти, культура и политические условия невосприимчивы к стилю Холбрука. Вряд ли его назначили бы, прежде чем разгорелся конфликт с аппаратом Национальной безопасности (когда был реструктурирован и переименован аппарат Совета национальной безопасности, для того чтобы расширить круг его обязанностей, включая внутреннюю безопасность), а Холбрук пользовался прямой поддержкой Хиллари. Сдержанность президента по отношению к Ричарду давала понять, что он не по душе Обаме, что ещё больше ограничивало его влияние и эффективность. Холбрук вскоре настроил против себя и пакистанское, и афганское руководство и превратился во второстепенного участника споров по военным вопросам, несмотря на его ценное понимание существа проблем и сильную команду.

Митчелл пришёл к своему новому назначению, имея в активе успех в качестве посредника в Северной Ирландии, а это немаловажное достижение. Его шансы добиться успеха на Ближнем Востоке были слабыми. Как мы видели по Кэмп-Дэвидским соглашениям 1978 года, которые привели к подписанию в начале 1970 года мирного договора между Израилем и Египтом, продвижение к миру возможно только тогда, когда и израильтяне, и их арабские коллеги чувствуют себя политически уверенными дома и на деле хотят придти к компромиссу. В конце 2009 года таких условий не существовало. Было слабое правительство Палестины на Западном Берегу, состоящее из здравых прагматичных политиков, и экстремисты из «Хамас» в Газе, твёрдо намеренные уничтожить Израиль. В Израиле администрация вынуждена была иметь дело с премьер-министром Беньямином Нетаньяху, возглавляющим правое коалиционное правительство, который не хотел делать никаких существенных шагов к решению на основе формулы «два государства для двух народов». Команда Обамы была разделена на тех, у кого был большой опыт в ближневосточных делах, включая Денниса Росса, считавшего, что нам следует продвигаться вперёд поэтапно и с большой осторожностью, и таких, как мы с Джимом Джонсом, предпочитавших более смелый подход, при котором Соединённые Штаты могли бы представить контуры того, что могло бы стать всеобъемлющим соглашением, чтобы обе стороны могли оценить, на какие уступки они могли бы пойти и что могли бы в результате выиграть. Баланс склонился в сторону более опытных, и Джордж беспрестанно мотался в этот регион и обратно, ничего этим так и не добившись. Скотт Грэшьон столкнулся с неразрешимой ситуацией в Судане, а также с расколом в нашем собственном правительстве по поводу того, как быть с тамошним режимом, но ему всё-таки удалось помочь обеспечить там мирный референдум, который привёл к созданию Южного Судана.