Летом 1610 года Смута продолжала окутывать своим сумрачным покровом пределы России. Еще осенью 1609 года польский король Сигизмунд III Ваза объявил России войну, и иностранная интервенция перешла на более высокий уровень. Если раньше на территории страны бесчинствовали многонациональные банды подельников в который раз «чудесно спасшегося царевича» Лжедмитрия II, то теперь в дело вступила польская королевская армия. На этом фоне вокруг все более шаткого трона царя Василия двор продолжал без устали плести интриги, утраивать склоки и замышлять заговоры. Ситуация резко изменилась к лучшему, когда столица была фактически деблокирована подошедшей армией Скопина-Шуйского. Очевидно, воевода имел четкий план кампании на лето 1610 г. и планировал выступить на выручку Смоленску, который безуспешно осаждали поляки. Боевой дух армии после предыдущих успехов был высок, она была хорошо обучена и вооружена. В окружении царя Василия все же были весьма недовольны высокой популярностью Скопина-Шуйского, особенно негативно на него реагировал брат царя Дмитрий Шуйский. Так или иначе, в разгар подготовки к кампании 1610 г. князь Михаил Скопин-Шуйский умер. Популярность царя Василия стремительно падала. Сам он и его родня ревниво относились к славе знаменитого, но при этом скромного воеводы. Так что, версию отравления полностью игнорировать нельзя.

Преждевременная смерть Михаила Скопина-Шуйского вскоре отразилась не только на военной обстановке, но в конце концов стоила роду Шуйских трона. Поздней весной 1610 г. почти 40-тысячная русская армия двинулась к Смоленску. Во главе ее был поставлен брат царя Дмитрий, чьи таланты не распространялись далее безмерных амбиций. Король Сигизмунд III направил против приближающегося противника часть своих сил во главе с гетманом Станиславом Жолкевским, который считался удачным и способным полководцем. Дмитрий Шуйский, медленно продвигаясь вперед, в середине июня 1610 г. стал лагерем у деревни Клушино. Жолкевский, располагавший значительно меньшими силами, но гораздо большей решительностью и способностями к военному ремеслу, решил не медлить, а нанести удар первым.

В ночь с 22 на 23 июня тяжелая польская конница атаковала войско Шуйского. Сначала была рассеяна русская и шведская конница, пехоте удалось закрепиться в лагере и удерживать поляков огнем из мушкетов. Последствия не заставили себя долго ждать: иностранные наемники – немцы, французы и шотландцы, которым Шуйский поскупился выплатить жалование в расчете на потери в предстоящем сражении, – были попросту перекуплены Жолкевским. Вскоре вся союзная армия была обращена в бегство, причем в числе первых подавал пример ее главнокомандующий. Делагарди и Горн со шведскими отрядами получили зеленый коридор на север, к своим границам. Победителям досталась вся русская артиллерия и обоз. Почетным и позорным трофеем явилась сабля Шуйского и заботливо сбереженная для противника казна.

Положение царя Василия ухудшалось, как погода перед штормом. Разгром под Клушином смел те ничтожные крохи популярности, которыми располагал царь. Недовольство его окружения вылилось в заговор, во главе которого стояли кланы Голицыных и Мстиславских. 17 июля 1610 года царь Василий Шуйский был свергнут и, дабы полностью исключить какие-либо попытки восстановления его власти, пострижен вместе со своими братьями Иваном и Дмитрием в монахи. Впоследствии бояре, чтобы задобрить поляков, выдали братьев Шуйских Жолкевскому, который перевез их в качестве пленных в Смоленск. За неимением кандидата, устраивавшего все стороны в Москве, боярская дума сформировала некое подобие «комитета» для управления страной, вошедшего в историю под названием Семибоярщина. Постепенно политические бури внутри боярского органа власти сосредоточились в двух центрах: сторонники сына патриарха Филарета, четырнадцатилетнего Михаила Федоровича, и приверженцы могущественного клана Голицыных, которые сами были не против стать основателями новой династии. Пока эти центры соперничали в длине бород и родословных и состязались в программных речах, по стране растекались польские и шведские войска, банды и дезертиры. На юге орудовали потерявшие страх татары и мятежные разбойные атаманы. Дальнейшее существование русского государства вызывало все большее сомнение не только у соседних монархов, но и в высоких палатах Москвы.

Жолкевский в Москве

Приободрившийся после битвы при Клушине, «царевич» Лжедмитрий II перевел дух и, собрав вокруг себя шайку из пока что недалеко разбежавшихся сторонников и лиц, поднаторевших в романтике на больших дорогах, без боя взял Серпухов и Коломну. В Зарайске Лжедмитрий столкнулся с гарнизоном под командованием воеводы Дмитрия Пожарского, был им разбит и встал лагерем у села Коломенское.

В Москве тем временем кипели страсти – предприимчивые особы высказывали даже соображения на предмет присяги Лжедмитрию. Неизвестно, какого бы цвета пена полезла бы из этого «котла», если бы пан Жолкевский, стоящий уже в Можайске, не прислал боярам грамоту, в которой он описывал свою миссию как защиту Москвы «от вора». Еще несколько грамот были направлены в руки нужным людям, и в них поляки не скупились на обещания. Эпоха Ивана Грозного была свежа в памяти, а многим князьям было комфортнее без царской власти. Они мечтали жить, как их польские коллеги: полунезависимыми поместными владыками в своих уделах.

В конце июля Жолкевский стал лагерем в 10 км от Москвы, и боярам надо было на что-то решаться. Почесав бороды, «комитет» склонился к принятию плана короля Сигизмунда III: посадить его сына, четырнадцатилетнего Владислава, на русский престол. Чтобы подсластить пилюлю, Семибоярщина выдвинула условие, чтобы польский королевич крестился. Уладив основные вопросы, поляки отогнали от Москвы «войско» Лжедмитрия II, который теперь из политической фигуры превратился в никому не нужного мелкого полевого командира. «Царевич» бежал в Калугу, где и нашел свой конец.

Из Москвы в лагерь Сигизмунда было направлено большое посольство, возглавляемое представителями двух наиболее сильных политических партий – Василием Голицыным и Филаретом. Оно должно было сформулировать условия, на которых Владислав становился русским царем. Касались условия в основном вероисповедания и взаимоотношений с Ватиканом. Однако послы явно не рассчитали свои силы. Способность вести «конструктивный диалог» и достигать компромисса удивительно быстро рассеивается, когда за спиной у одних стоит большое войско, а у другой стороны – нет. Переговоры зашли в тупик, поскольку их участники совершенно по-разному видели ситуацию. Тем временем градус недовольства Семибоярщиной в Москве постепенно повышался, и, не имея особой поддержки, бояре не нашли ничего лучшего, как попросить пана Жолкевского войти в Москву и поддерживать там порядок. В ночь с 20 на 21 сентября польская армия без лишнего шума вошла в столицу и заняла ключевые точки. Чтобы решить вопрос сообщения с лагерем короля и Польшей, в Можайске и Борисове были размещены гарнизоны.

В отношении структуры власти вырисовывалась довольно странная картина. С одной стороны, Владислав формально уже правил. Была начата чеканка денег с его профилем, в лагерь под Смоленск отправлялись запросы и депеши. Обратно приходили указы и распоряжения, подписанные Сигизмундом III и Владиславом. Причем подпись короля стояла выше автографа «Царя и великого князя Владислава», что начало вызывать неподдельное недоумение. Дипломатическая миссия, которой периодически и далеко не дипломатично указывали на ее место, закончилась провалом. Послов держали в лагере больше как заложников, чем как гостей.

Первым отчетливо ощутил себя сидящим на пороховой бочке пан Жолкевский. Он вообще старался не обижать москвичей и вел себя довольно корректно – не из любви к русским, а просто учитывая тот факт, что 7 тыс. поляков в середине враждебной территории могут, в случае чего, просто исчезнуть. В начале октября 1610 г. Жолкевский покинул Москву и отправился в лагерь к Сигизмунду, надеясь убедить короля отпустить Владислава в русскую столицу. Польский король, однако, видел все по-своему. Никакого перехода в Православие своего сына он не желал, рассматривая территорию России как часть Речи Посполитой, а Владислава – в качестве своеобразного губернатора с бутафорским царским титулом для укрепления у местных иллюзии «сохранения своего исторического достоинства». Место Жолкевского в Москве занял пан Корвин-Гонсевский, который прекратил близкое сотрудничество с русскими и установил плотный надзор за членами становящейся все более декоративной Семибоярщины.

Отпор




11 декабря в Калуге был убит Лжедмитрий II – его и так малочисленные сторонники остались без вожака и дела. Присягать все еще находящемуся в Смоленске Владиславу никто из городов не спешил. Царившая вначале среди аристократии растерянность постепенно начала разбавляться уже конкретными идеями. Даже тугодумам стало ясно, что в России польские паны во главе со своим королем видят покоренную землю, а не какого-то там «партнера» или «союзника». Идеологическую платформу противодействия иностранной оккупации во многом заложила самоотверженная деятельность патриарха Гермогена. Когда шансы на приемлемое соглашение на предмет крещения Владислава растаяли, встал суровый вопрос, что же делать дальше? У патриарха на него ответ был. Гермоген не только устно обличал в своих речах фактических захватчиков, но через грамоты обращался с посланиями к другим городам и монастырям. Испугавшись общественной деятельности Гермогена, поляки поместили того под арест, но, даже находясь в заточении, неутомимый патриарх продолжал рассылать грамоты. Раздражение от длящегося уже который год хаоса в стране, ненависть к иностранным захватчикам, по-хозяйски перемещающимся по чужой для них земле, – все это и многое другое породило гремучую смесь, которая непременно рано или поздно взорвалась бы. Грамоты Гермогена, подобно искре, только ускорили процесс.

Вскоре от слов перешли к делу, благо в то время оружие не откладывали далеко. Нижний Новгород и Рязань начали собирать отряды воинов. К ним присоединились и другие города. Во главе этого объединенного войска, позже названного Первым ополчением, встал рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Для большого предприятия требовалось много солдат – были посланы представители даже в лагерь бывших «тушинцев» для привлечения их к делу. Находившийся в Москве пан Гонсевский был информирован о движении к городу ополчения Ляпунова. Поляки начали готовить занятую ими столицу к обороне. Бесчинства поляков и иностранных наемников привели к тому, что 19 марта 1611 г. в Москве началось восстание, которое вылилось в кровопролитные сражения на улицах.

Часть войск приближающегося ополчения сумела проникнуть в город и оказать помощь москвичам, например, большому отряду под командованием Дмитрия Пожарского, который был серьезно ранен. Тем не менее, благодаря превосходству в вооружении и организации, Гонсевскому удалось удержать контроль над Китай-городом, вытеснив восставших в Белый город, а потом и поджечь его. Восстание было подавлено – контроль над столицей остался за поляками. Подошедшие вскоре главные силы ополчения Ляпунова, не имея достаточных сил и средств (в частности, осадной артиллерии), на штурм не решились. Решено было взять Гонсевского измором. В самом ополчении, разношерстном по составу и по мотивации, согласия было все меньше. Дисциплина ощутимо упала. Воевода Ляпунов пытался навести порядок, но 22 июня 1611 г. был убит казаками. Единое командование ополчением прекратилось – решения оспаривали между собой партии бывших «тушинцев» и казаков.




Пока расползающееся ополчение топталось у Москвы, король Сигизмунд III продолжал осаждать героически сопротивлявшийся ему Смоленск, обороняемый воеводой Шеиным. Город, несмотря на тяжелейшую обстановку, продолжал упорно держаться. Лишь при помощи измены полякам удалось овладеть Смоленском. Предатель-перебежчик указал на слабый участок стены, который разрушили артиллерией. В ночь на 3 июня начался штурм, и после кровопролитных сражений на улицах город пал. Шеина отправили в заточение в Литву. Захват Смоленска Сигизмунд расценивал как личный успех. 29 октября король устроил пышные празднества в Варшаве по случаю смоленской победы. Находившиеся в плену у поляков братья Шуйские во главе с бывшим царем торжественно провезены были по городу и принуждены униженно кланяться польскому королю – аристократия и сам Сигизмунд были убеждены, что Москву и другие территории на востоке можно считать покоренными. Дальнейшие события показали, как жестоко они ошибались.

Ополчившаяся Русь

Вопреки всем варшавским триумфальным представлениям, реальное положение дел блестело далеко не так ослепительно. Хотя Ляпунов был убит и произошел отток части дворянства, ополчение, ядро которого составляли казаки, продолжало блокировать Москву. Связь польского гарнизона с «большой землей» была чрезвычайно затруднена. Власть Сигизмунда III на Руси распространялась только на те места, где стояли польские гарнизоны. Царь Владислав был русским царем чуть в большей степени, нежели мог бы быть губернатором Гренландии.




Тем временем в России образовался еще один идеологический центр сопротивления иностранным захватчикам. Архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий рассылал грамоты во многие города: Казань, Вологду, Новгород – с призывом изгнать врагов из пределов Отечества. Грамоты Дионисия зачитывали публично на городских площадях. Некоторое время дело не двигалось дальше бурного одобрения содержания грамот и изнурительных дискуссий на извечную тему, что делать. Первыми нашли решение в Нижнем Новгороде, в лице земского старосты Кузьмы Минина, который двинул в массы правильный ответ: «Ополчаться!»

Выходец из состоятельной семьи соледобытчиков, Минин объединял в себе плохо сочетаемые качества: богатства и честности. Начался активный сбор средств на ратное дело, население Нижнего Новгорода активно поддержало рублем инициативу Минина. Он же, хоть и был талантливым организатором и хозяйственником, все-таки отдавал себе отчет в том, что во главе предприятия такого масштаба должен стать человек, обладающий соответствующим происхождением и, главное, военным талантом.

Такая кандидатура у Минина имелась. Еще до начала событий одним из его «деловых партнеров» по добыче и сбыту соли являлся не кто иной, как Дмитрий Пожарский. На тот момент он лечился после тяжелого ранения, полученного им во время боев в Москве, в своей родовой вотчине Мугреево. Он был опытным воином, к тому же не запятнавшим себя присягами ни Лжедмитрию II, ни Владиславу. Хоть княжеский род Пожарских не мог похвастаться золотыми сундуками, по знатности они могли дать фору и Годуновым, и даже Романовым. По мужской линии их родословная восходила к великому князю Всеволоду Большое Гнездо.

По призыву Минина в Мугреево было направлено большое посольство с обращением возглавить ополчение. Князь согласился, но настоял на том, чтобы при нем ближайшим помощником остался Минин, которому предстояло руководить хозяйственной и финансовой частью предприятия. Второе ополчение качественно, а вскоре и количественно значительно стало отличаться от первого. Ляпунову для наращивания численности приходилось очищать тюрьмы и фактически мириться с откровенной казацкой вольницей. К Пожарскому и Минину приходили сами и во множестве. Кроме того, в Арзамасском уезде находилось около двух тысяч дворян и служилых людей, бывших тут со времени поражения под Клушином, преимущественно из Смоленска и Вязьмы. Командования над ними не было, имения разорены поляками. Эти дворяне одними из первых явились в Мугреево и в Нижний Новгород.

Пожарский прибыл уже в сопровождении сотен вооруженных воинов. Из Нижнего Новгорода по всем городам были разосланы грамоты фактически с манифестом Второго ополчения. Открыто говорилось, что необходимо не только изгнать поляков и других иностранных захватчиков с территории Руси, но и навести у себя дома порядок. Мало кто сомневался, что под наведением порядка подразумевается не только очистка страны от расплодившихся в изобилии банд, но и вмешательство в деятельность Первого ополчения. После убийства Ляпунова командование досталось двум предводителям – казачьему атаману с размытой политической ориентацией Ивану Заруцкому и еще более сомнительному Дмитрию Трубецкому, не так давно являвшемуся тушинским боярином.

Новости, несмотря на расстояние, распространились быстро. В Нижний Новгород прибывали отряды из Рязани и Коломны, с юго-запада и даже из сибирских городов. Большое подспорье в материальном обеспечении оказало Поморье, наименее пострадавший во время Смутного времени регион, сохранивший торговые отношения с Западом. К Пожарскому примкнули и стрельцы, разосланные по городам Семибоярщиной. В январе 1612 г. было объявлено, что ополчение в первую очередь отправится на помощь Суздалю, который осаждали поляки. Там предполагалось создать центр сбора ополчения со всей страны.

Поход на Москву

В подмосковном лагере Первого ополчения следили за деятельностью Пожарского с возрастающим напряжением. Еще бы, сила, концентрирующаяся вокруг князя и его соратников, все сильнее напоминала собранную в кулак армию – подчиненные Трубецкого и Заруцкого становились все более похожими на очередную банду. В Пожарском видели не союзника, а конкурента. Даже нахождение в Москве вражеского гарнизона не могло унять политические дрязги и раздоры. Прознав о намерении Пожарского двигаться к Суздалю, Заруцкий и Трубецкой решили помешать этому и захватить Ярославль. Таким действием планировалось перекрыть путь Второму ополчению для передвижения по Волге и заодно отрезать от богатого пока севера. Пожарский отреагировал оперативно, выслав в Ярославль мобильный отряд конницы.

Главные силы ополчения вышли из Нижнего Новгорода в конце февраля 1612 г. Своевременное прибытие отряда ополченцев в Ярославль произвело впечатление не только на его жителей, но и на представителя местной власти боярина Андрея Куракина, который без колебаний поддержал Пожарского. Чтобы придать ополчению еще большую легитимность, в Ярославле было создано земское правительство, начата чеканка монеты. Этот государственный орган не только занимался управлением подвластных ему территорий, но и входил в сношения с зарубежными странами. Вскоре земское правительство было признано Швецией.

Минин и Пожарский проявили дипломатическую гибкость и в отношениях с Первым ополчением, благодаря чему удалось избежать серьезных вооруженных столкновений и открытой конфронтации. Тем не менее по стране рассылались грамоты, обличающие Заруцкого и Трубецкого. Таким образом, власть Первого ополчения признавалась только в рамках Подмосковья. Начиная с весны 1612 г., под контроль Пожарского переходят Переславль-Залесский и Суздаль. Ряд атаманов Первого ополчения принимают его сторону. Время работало на князя – силы ополченцев постоянно увеличивались, налаживалось снабжение и обеспечение всем необходимым.

Но тут в дело вступили внешние факторы. В июле 1612 г. на Москву двинулось польское войско гетмана Ходкевича. Откладывать поход на Москву было уже нельзя. При приближении передовых отрядов армии Пожарского беспокойство атамана Заруцкого выплеснулось через край, и он вступил в переговоры не с кем иным, как с Ходкевичем. Когда об этом стало известно в Первом ополчении, начались ропот и недовольство, грозившие перейти в более серьезные беспорядки. В ночь на 28 июля Заруцкий с парой тысяч подельников и единомышленников бежал по Коломенской дороге. В Коломне находилась Марина Мнишек с сыном, к которой атаман регулярно наведывался, очевидно, для моральной поддержки. Разграбив Коломну и прихватив Марину Мнишек, Заруцкий ушел на Рязанщину. В 1616 г. за такие заслуги его посадят на кол в Москве. Вдова двух «чудесно спасшихся царевичей» впоследствии будет заключена в Коломне, где, по одной версии, была удушена, по другой – утоплена.

Пан Ходкевич подошел к Москве, но нападать на хорошо укрепившееся в своих лагерях первое ополчение не спешил. Оставшийся за главного Трубецкой тоже не проявлял инициативы и отсиживался на подготовленных позициях. В таких достаточно стабильных условиях была произведена ротация польского гарнизона в Москве: пан Гонсевский со своими людьми покинул города, а его место занял полковник Миколай Струсь со свежими силами. Солдаты Гонсевского покинули столицу Московии, прогибаясь под богатой добычей. Их командир подавал пример своим подчиненным, прихватив множество украшений и драгоценностей из сокровищницы русских царей. Московские бояре пытались что-то возразить, но, во-первых, не имели за собой никакой военной силы, а во-вторых, зачастую и сами были инициаторами распродаж «царской рухляди» с целью улучшения собственного благосостояния.

В конце июля главные силы Второго ополчения выдвинулись из Ярославля на Москву. Вечером 18 августа, не доходя 6–7 км до столицы, стали лагерем на реке Яузе. В эту же ночь Трубецкой отправил к Пожарскому гонцов с предложением прибыть в стан Первого ополчения для координации действий, а утром 19 августа приехал к князю лично. Но доверия бывший «тушинский боярин» не вызывал, поэтому на данном этапе совместные действия с ним не планировались. В итоге Второе ополчение заняло позиции в Белом городе, а Первое всё так же контролировало южную и юго-восточную часть Москвы. 21 августа Ходкевич подошел к Поклонной горе. После ротации гарнизона он должен был обеспечить полковника Струся достаточным количеством провианта, но на всем пути до Москвы не смог достать его в нужном количестве, поскольку земли, через которые шли поляки, на протяжении уже целого ряда лет подвергались систематическому разграблению. Теперь же, сумев все-таки путем обычного грабежа аккумулировать некоторое количество припасов, Ходкевич столкнулся с проблемой их доставки в занятый гарнизоном Кремль.

На рассвете 22 августа гетман форсировал Москву-реку у Новодевичьего монастыря. Пожарский бросил против поляков конницу. Некоторое время бой шел с переменным успехом, однако вскоре в дело вступила наемная немецкая пехота, и русские конники вынуждены были отступить. Ополченцы заняли позиции в Белом городе и упорно сопротивлялись; после полудня Ходкевич бросил в бой все свои силы, гарнизон из Кремля попытался оказать поддержку деблокирующим войскам, сделав вылазку. Против них были брошены находящиеся для этой цели в резерве стрельцы, и вскоре солдаты полковника Струся были вынуждены укрыться за стенами Кремля. Не смог прорвать оборону русских и Ходкевич, вынужденный отступить к Поклонной горе. Все это время воинство Трубецкого спокойно наблюдало за происходящим, не вмешиваясь.

В ночь на 23 августа поляки попытались организовать ночной прорыв некоторого количества подвод с провиантом под усиленным конвоем. Эта затея лишь частично увенчалась успехом – большая часть груженного запасами транспорта была захвачена русскими. Весь день 23 августа Ходкевич приводил в порядок свое войско, а 24 числа попытался прорваться снова. Основной удар теперь наносился по воинству Трубецкого, чья организованность оставляла желать лучшего. Часть казаков вообще не выразила готовности сражаться, а начала митинговать, ссылаясь на неудовлетворительное вооружение и снаряжение. Кузьма Минин направил к протестующим монахов из Троице-Сергиева монастыря, и после форсированной «политинформации» и разъяснительной работы казаки пошли в бой, уже не выказывая неповиновения.

Поляки наступали упорно и яростно, однако в тесноте Замоскворечья они оказались скучены, повозки обоза образовали пробку. Всего лишь 1800 м оставалось до стен Кремля, когда солдаты гетмана были остановлены. Ближе к вечеру Минин с тремя сотнями отборных всадников нанес удар во фланг противнику. Бросив большинство повозок и понеся тяжелые потери, Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Оттуда гетманом было отправлено письмо в Кремль с известием о том, что он потерял много людей и отступает, чтобы через три недели вернуться с большой армией. После чего потрепанное войско Ходкевича двинулось в обратный путь по Смоленской дороге. Гарнизон полковника Струся оказался предоставлен собственной судьбе.

Освобождение



Поляки, которых к концу лета осталось в Москве не более 3 тыс., отчаянно голодали. 1612 год был холодным и бедным на урожай – продовольственные проблемы начались в разоренном городе еще весной. С установлением плотной осады голод вытянулся перед интервентами в полный рост. Русские тем временем возвели осадные батареи и приступили к методичному обстрелу Кремля и Китай-города, активно применяя каленые ядра. 15 сентября Пожарский предложил Струсю капитуляцию. 20 сентября в городе произошел сильный пожар, который полякам с трудом удалось потушить. 21 сентября осажденные прислали надменный и полный оскорблений отказ.

Положение гарнизона становилось все более безнадежным – король Сигизмунд не располагал финансовыми ресурсами для найма новой армии, надежды на помощь не было. Голод достиг катастрофического размаха. Очевидцы описывали неоднократные случаи каннибализма в польском гарнизоне. С начала октября огонь по засевшим интервентам усилился, и 21 октября они попытались выторговать себе почетные условия сдачи, то есть выход из города с оружием и знаменами. Пожарский был согласен только на полную капитуляцию.




Все это время между ним и Трубецким сохранялись натянутые и недоверчивые отношения. Лишь с трудом оба лидера могли координировать свои усилия. 22 октября казаки Трубецкого самовольно атаковали Китай-город и освободили его от поляков. Потеря Китай-города отрезвляюще подействовала даже на буйных панов, и они попросили разрешения покинуть Кремль всем русским женщинам, однако Пожарский был непоколебим и настаивал на капитуляции. Поляки избавлялись от лишних ртов – вслед за женщинами из Кремля выпроводили прятавшихся там бояр и их подручных. Вопреки ожиданиям, Пожарский гарантировал «сидельцам» сохранение их земельных уделов. Доведенные до крайности, поляки, отчаявшись в снятии осады, 26 октября капитулировали. Часть пленных во главе с полковником Струсем достались Трубецкому с его казаками, и большинство их были изрублены. Больше повезло солдатам полковника Будилы, в основном литвинам. Они были отданы Второму ополчению и остались живы. Ляхов приходилось часто защищать от попыток самосуда натерпевшегося от них местного населения. 27 октября оба ополчения торжественно взошли в освобожденный Кремль, где их встретили разграбленные и сожженные церкви и чаны с засоленными человеческими трупами. Поляки были изгнаны из русской столицы, но война с Речью Посполитой продолжалась. Через 6 лет польская армия того же Ходкевича вновь будет испытывать Москву на прочность.