В феврале 2017 года исполняется 180 лет самому трагическому событию в русской словесности - дуэли Пушкина с Дантесом.

Эта дуэль, оставившая в умах и сердцах соотечественников огромную рану, в документах расследования.

«Равномерному подлежал бы наказанию и Пушкин, если бы остался в живых»

Если бы Александр Пушкин после дуэли с поручиком Дантесом-Геккерном в 1837 году остался жив, он по нормам писанного российского права XIX века подлежал бы повешению. Именно такой приговор был вынесен военным судом другим участникам поединка – французскому подданному на службе царской короне 25-летнему Жоржу Дантесу, смертельно ранившему поэта, и секунданту Пушкина 37-летнему Константину Данзасу, его лицейскому товарищу.

Секундант и соотечественник Дантеса, виконт д,Аршиак, спешно покинул Россию до судебного разбирательства.

Обстоятельства последней дуэли Пушкина и уголовное преследование её участников обладают магической притягательностью для юристов и экспертов-криминалистов. Правоведы проявляют профессиональный интерес к военно-судебной процедуре в деле об этом поединке. Медики, путём посмертного диагностирования ранения Пушкина пытаются выяснить, можно ли было его спасти. Графологи по образцам почерков людей из близкого окружения поэта мечтают установить автора анонимного письма ("диплома рогоносца") с намёками на супружескую неверность Натальи Пушкиной.

А баллистики в тире проверяли версию – могла ли пуля рикошетировать от пуговицы кавалергардского мундира Дантеса и попасть ему в руку, а также была ли на французе надета защитная кольчуга.

1900 год – Пётр Михайлович фон Кауфман, 2012 – адвокатская фирма "Юстина"

Фактическая сторона одной из самых трагических мировых дуэлей наиболее полно отражена в материалах "Военно-судного дела о поручике Кавалергардского её величества полка бароне де Геккерне и состоящем при С.– Петербургской инженерной команде по строительной морской части инженер-подполковнике Данзасе, суждённых по высочайшему повелению: Геккерн за произведенную им 27-го января 1837 года с камер-юнкером двора его императорского величества Александром Пушкиным дуэль с причинением ему, Пушкину, раны, от коей он вскоре умер, а Данзас за бытность при этой дуэли со стороны Пушкина секундантом". Судопроизводство длилось с 3 по 19 февраля 1837 года, материалы дела составили 234 "писаных листа".

Впервые сентенция (приговор) в отношении всех участников дуэли была напечатана в Санкт-Петербургских сенатских ведомостях 10 апреля 1837 года. Однако в полном объёме военно-судное дело было издано небольшим тиражом лишь в 1900 году под названием "Дуэль Пушкина съ Дантесомъ – Геккереномъ". Подготовил его к печати Пётр фон Кауфман (1857 – 1926), выпускник Александровского лицея, возглавлявший комитет Пушкинского лицейского общества.

Пётр Михайлович фон Кауфман

И вот спустя 112 лет все судебно-следственные документы, "в сем деле содержащиеся", снова вышли в свет под одной обложкой. Московская адвокатская фирма "Юстина" издала под редакцией её президента к.ю.н. Виктора Буробина книгу "Дуэль Пушкина с Дантесом – Геккерном". Это первый выпуск из задуманной фирмой серии "Русские судебные процессы". Авторский коллектив юристов "Юстины" намерен издать подлинные материалы наиболее громких судебно-следственных дел из истории России, в том числе материалы суда о ещё одной роковой дуэли – поручика Михаила Лермонтова и отставного майора Николая Мартынова.

Пушкин был хорошим стрелком, но никогда не стрелял первым.

В XI веке у восточных славян поединок служил законным (он был прописан в Русской Правде – правовом сборнике норм уголовного, наследственного, торгового и процессуального законодательства) способом разрешения судебной тяжбы: кто победил, тот и прав. Семь веков спустя иностранные офицеры на царской службе завезли в Россию традицию "силового" разрешения споров, затрагивающих вопросы чести. Вместе с тем, имперское законодательство, начиная с петровских времен, под страхом смертной казни запрещало дуэли, рассматривая их как преступление против государственных интересов.

Пушкин называл дуэли "играми славы". Первый раз 17-летний Александр бросил перчатку своему двоюродному дяде Павлу Ганнибалу, однако ссора через 10 минут закончилась мировой.

В дальнейшем он не раз становился вызывающей стороной, но всё же чаще на поединок вызывали его, чему поэт был обязан своим эпиграммам, ироничному уму и острому языку.

На дуэлях он вел себя хладнокровно, а иногда прибегал и к театральным эффектам. В 1823 году на поединок с прапорщиком Генштаба Александром Зубовым, которого он уличил в нечистой карточной игре, он явился с фуражкой, полной черешни. И пока Зубов целился, ел ягоды. Прапорщик промахнулся, а Пушкин от выстрела отказался. Он был хорошим стрелком, но никогда, по свидетельствам его современников, не стрелял первым. В связи с этим, один из самых близких друзей поэта известный библиофил и библиограф Сергей Соболевский (1803 – 1870) однажды сокрушенно сказал: "Пушкин непременно погибнет на дуэли". Эти слова оказались пророческими.

Сергей Соболевский был незаконнорожденным ребёнком Анны Ивановны Лобковой (внучка генерал-поручика С.Н. Игнатьева, коменданта Санкт-Петербурга) и помещика Александра Николаевича Соймонова, так как родители не состояли в браке, (отец был несвободен). Этот факт наложил отпечаток на характер и всю дальнейшую жизнь Сергея Александровича. Будучи приписанным к польскому роду Соболевских, он встречал в обществе насмешливое к себе отношение (которое именно Пушкин, кстати, предлагал ему не замечать).

Соболевский получил хорошее образование (учился в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте в Санкт-Петербурге), был человеком широких интересов: помимо литературы интересовался математикой, физикой, химией, типографским делом и бумаготкацким производством.

В обществе Сергей Александрович имел славу «светского повесы», был очень общительным, хлебосольным, отличался острым умом и языком, любил много рассказывать и чтобы при этом его слушали. Но, кроме того, он был замечательным другом, который всегда готов прийти на помощь. Например, при жизни Пушкина Соболевский заложил фамильное серебро, что бы Александр Сергеевич смог вернуть карточный долг, а после его смерти организовал подписку (сбор средств) в пользу вдовы и детей, дабы оплатить огромные долги поэта.

Соболевский был знаком и дружен с самыми талантливыми и передовыми людьми своего времени: М.Ю. Лермонтовым, Н.В. Гоголем, А.С. Пушкиным, Д.В. Веневитиновым, И.В. Киреевским, П.А. Вяземским, М.П. Погодиным, А. Мицкевичем. Но особенно близкие отношения сложились у него со Львом Пушкиным, Михаилом Глинкой, П.В. Нащокиным и, конечно, князем В.Ф. Одоевским.

Проведя 15 лет своей жизни за границей, Сергей Александрович и там обзавёлся друзьями, среди которых были: П. Мериме, В. Гюго, Шатобриан и многие другие. Именно благодаря знакомству с Соболевским Проспер Мериме начал переводить стихи Пушкина на французский. Будучи во Франции С.А. Соболевский вложил значительную часть своих денежных средств в акции железнодорожной компании, имея мечту в будущем провести железнодорожное сообщение по всей России. К сожалению, все эти средства были потеряны в результате франко-прусской войны.

Широкую известность С.А. Соболевский получил как автор эпиграмм, которые он писал, не оглядываясь на чины и звания. Чаще всего эпиграммы были очень острыми и обидными для их «героев». По ним можно судить насколько свободной была литература в 19 веке. Вот, например, одна из них.

В. А. Черкасскому

(когда выбрали его московским городским головой).

Глава Москвы первопрестольной,

Тебе к бессмертью легок путь:

Для этого тебе довольно

Один приказ лишь подмахнуть.

Бессмертьем наградят заране

Того, кто здесь устроит то,

Что благодарно парижане

Именовали Рамбюто.

На каждой улице, Черкасский,

Устрой такой же нам приют;

Из благодарности Черкасским

Его в народе прозовут.

(1864)

(Речь идёт о городских общественных уборных. «Рамбюто» – так назывались в Париже уличные отхожие места по имени их первого учредителя).

Значения своим литературным творениям Соболевский не придавал никакого, поэтому его эпиграммы сохранились не благодаря, а вопреки отношению к ним автора. Листочки со стихотворными строками и альбомы сохранили друзья и знакомые Сергея Александровича, собранные в одну книгу они впервые были изданы в 1912 году, спустя четыре десятилетия после его смерти (1870 г.)!

Настоящим большим увлечением Соболевского, помимо увлечения литературой, способствовавшим сближению с А.С. Пушкиным, было собирание книг. Домашняя библиотека Соболевского, начавшаяся с отцовского собрания, насчитывала 25 тысяч томов, включала в себя издания на разных языках мира и редкие книги 14, 15 и 16 веков. К нашему глубокому сожалению, после смерти хозяина библиотека практически полностью была продана за границу и разошлась по книжным собраниям мира, таким как: Библиотека Британского музея и Лейпцигский университет.

Умер Сергей Александрович в возрасте 67 лет, как раньше говорили от «удара», не оставив наследников, так как семейная жизнь не сложилась – дважды сватаясь оба раза получил отказ. Похоронен в Донском монастыре.

Кто кого вызвал на дуэль?

Конечно же, Пушкин Дантеса, считают многие. Это заблуждение неосведомленным в исторических фактах внушается формальной логикой: раз поручик ухаживал за женой поэта, следовательно, сатисфакции потребовал муж. Однако 180 лет назад ситуация развивалась иначе. Пушкин, действительно, вызывал Дантеса на поединок, но это было за год до роковой дуэли. Читаем в военно-судном деле мнение о причинах дуэли командира Гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Кнорринга, направленное в процессуальном порядке в Аудиториатский департамент (юридический орган военного министерства): "Неудовольствия Пушкина на де Геккерна [Дантеса] возникли ещё в ноябре месяце прошлого 1836 года, вследствие коих он вызывал его в том же месяце на поединок, от коего, однако ж, сам отказался, как видно из письма его, от 17 ноября к чиновнику французского посольства виконту д"Аршиаку, ибо Пушкин стороной узнал, что де Геккерн решил жениться на свояченице его, фрейлине Гончаровой.<…> Есть основания к заключению, что Пушкин вызвал де Геккерна на поединок по подозрению его в дерзком обращении с его женой; каковое подозрение не переставал он на него иметь и тогда, когда де Геккерн вступил в брак с его свояченицей".

"Неудовольствия Пушкина" возникли 4 ноября 1836 года, когда почта доставила ему и нескольким его друзьям анонимный пасквиль на французском языке, в котором Пушкину присваивался "диплом рогоносца". В "дипломе" содержался намек на внимание к Наталье Пушкиной не только со стороны Дантеса, но и самого императора. Пушкин был уверен, что автором письма является приемный отец Дантеса – нидерландский посланник барон Геккерн. Это явствует из письма поэта дипломату от 25 января 1837 года, которое и стало причиной вызова: барон, оскорбленный совсем непоэтичной брутальностью послания Пушкина, выставил на поединок своего приёмыша – Дантеса.

"Когда, больной венерической болезнью, он оставался дома, Вы говорили ей, что он умирал от любви к ней"

В военном суде письмо Пушкина Геккерну-старшему фигурировало в переводе самих военных судей. Приводим его с сокращениями:

"Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый взяться за дело, когда почту за нужное, случай, который во всякую другую минуту был бы мне очень неприятным, представился весьма счастливым, чтобы мне разделаться: я получил безымянные письма и увидел, что настала минута, и я ею воспользовался.<…> Я должен признаться, господин барон, что поведение собственно Ваше было не совершенно прилично. <…> Вы родительски сводничали Вашему сыну: кажется, что всё поведение его (довольно неловкое, впрочем) было вами руководимо. Это Вы, вероятно, внушали ему все заслуживающие жалости выходки и глупости, которые он позволил себе писать [жене Пушкина]. Подобно старой развратнице, Вы сторожили жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и, когда, больной венерической болезнью, он оставался дома, Вы говорили ей, что он умирал от любви к ней; Вы ей бормотали – возвратите мне сына. Вы согласитесь, господин барон, что после всего этого я не могу сносить, чтобы мое семейство имело малейшие сношения с Вашим. <…> Я не забочусь, чтоб жена моя ещё слушала Ваши отцовские увещевания, не могу позволить, чтоб сын Ваш после своего отвратительного поведения осмелился бы обращаться к моей жене, а ещё менее того, говорил казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй".

Снова обратимся к мнению Кнорринга: "Пушкин 26-го января сего года [1837] послал к отцу подсудимого Геккерна <…> письмо, наполненное поносительными и обидными словами <…> Барон Геккерн,

будучи оскорблён помещенными в сем письме изъяснёнными словами, того ж числа написал от себя Пушкину письмо с выражениями, показывающими прямую готовность к мщению, для исполнения коего избрал сына своего, <…> который на том же сделал собственноручную одобрительную надпись. Письмо сие передано было Пушкину через находящегося при французском посольстве графа д"Аршиака, который настоятельно требовал удовлетворения оскорбленной чести баронов Геккернов"

"Браво!" – дуэль Пушкина и Дантеса в описании ее участников.

Письмо секунданта Дантеса графа д "Аршиака камергеру Павлу Вяземскому (перевод с французского членов суда):

"… В 4 ½ часа прибыли мы на место свиданья; весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леску. Множество снега мешало противникам, то мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагов, на концах которой они встали. Когда барьеры были назначены шинелями, <…> то полковник [на самом деле – подполковник] Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерн сделал 4 шага из 5, которые ему оставались до своего места. Оба соперника приготовились стрелять; спустя несколько [мгновений] выстрел раздался. Господин Пушкин был ранен, что он сам сказал, упал на шинель, которая была вместо барьера, и остался недвижим, лицом к земле. Секунданты приблизились, он до половины приподнялся и сказал: "Погодите". Оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, но он взял другое: я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Жоржа Геккерна меня остановил; господин Пушкин опершись левой об землю, прицелил твердою рукой, выстрелил. Недвижим с тех пор, как выстрелил, барон Геккерн раненый так же упал".

В детстве и юношестве Павел Петрович Вяземский неоднократно встречался с А. С. Пушкиным в своем доме, где последний и записал ему в альбом шутливое шестистишье:

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

Письмо секунданта Пушкина Данзаса Вяземскому (в том же переводе):

"… Слова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: "Погодите, я чувствую ещё себя в силе сделать мой выстрел". Тогда действительно я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого; но я не могу оставить без возражения замечания г-на д"Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать поводу во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилили бы только удар выстрела, а не отвратил бы его <…>. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. <…> Противники шли друг на друга грудью; когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему, после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой".

Данзас, кроме того, засвидетельствовал: "…когда раненный в руку Геккерн упал, тогда Пушкин бросил свой пистолет в сторону, сказав: "Браво".

"Дело сие окончить сколь можно поспешнее".

О дуэли был информирован военный министр граф Александр Чернышев, который немедленно донес о случившемся Николаю I. Затем Чернышев объявил командиру Отдельного гвардейского корпуса генерал-лейтенанту Карлу Бистрому, что царь повелел судить Дантеса, Пушкина и всех "прикосновенных к делу лиц" военным судом.

2 февраля 1837 года флигель-адъютант лейб-гвардии Конного полка полковник Бреверн получил от генерал-майора Мейендорфа, командующего 1-й гвардейской кирасирской бригады, уведомление: "Вследствие приказа по Отдельному гвардейскому корпусу от 29 января за №14 Кавалергардского её величества полка поручик барон Геккерн за бывшую между им и <…> Пушкиным дуэль предается военному суду при вверенном мне лейб-гвардии Конном полку; вследствие чего, составляя комиссию, назначаю ваше высокоблагородие презусом, асессорами же: ротмистра Столыпина, штабс-ротмистра Балабина, поручиков: Анненкова, Шигорина, корнетов: Чичерина, Осоргина, а для производства дела аудитора Маслова; когда по учинении обряда, изображенного в воинских процессах, подсудимый поручик Геккерн как Вами, равно и избранными асессорами и аудитором, отзовется довольным, то по взятии с него в том подписки судить его военным судом…".

Следователем по делу был наряжен полковник кирасирской бригады Александр Галахов. Суду и следователю вменялось "в непременную обязанность открыть, кто именно были посредниками при означенной дуэли и вообще кто знал и какое принимал участие в совершении или отвращении оной. Дело сие окончить сколь можно поспешнее".

"Приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христосовом".

Первое заседание суда состоялось 3 февраля 1837 года в казармах полка на квартире Бреверна. Из протокола: "Во время сего присутствия господин презус объявил, для чего собрание учинено, потом уговаривал всех, обретающихся в суде, дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали свою совесть и, что в суде случится, хранили б тайно и никому, кто б он не был, не объявляли". Еще один любопытный документ – секретный рапорт из штаба Отдельного гвардейского корпуса генералу Кноррингу от 30 января 1838 о высочайшем повелении: судить военным судом также "всех прикосновенных к сему делу, с тем, что ежели между ими окажутся лица иностранные, то не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо меры их прикосновенности". По поводу скончавшегося 29 января поэта в рапорте говорилось: "Поелико же известно, что камергер Пушкин умер, то самое следует объяснить только в приговоре суда, к какому бы он за поступки его наказанию по законам подлежал".

Военному суду были преданы поручик Геккерн-Дантес, Александр Пушкин и его секундант Константин Данзас. Секундант Дантеса, д"Аршиак, в это время уже был за пределами России.

После сформирования состава суда священник Алексей Зиновьевский привел судей к присяге ("для напоминания прочтена для тех, кто был пред сего в судах – а корнеты к оной приведены"): "Мы, к настоящему воинскому суду назначенные судьи, клянёмся всемогущим Богом, что мы в сем суде в прилучающихся делах ни для дружбы или склонности ни подарков, ни дачей, ниже страха ради, ни для зависти и не дружбы, но только едино по челобитию и ответу, по его императорского величества всемилостивейшего государя императора воинским пунктам, правам и уставам приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христосовом; в чем да поможет Он, нелицемерный Судья".

Основным источником российского права было тогда созданное при императоре Николае I Полное собрание законов Российской империи. Уголовные законы и порядок судопроизводства содержались в XV томе. Кроме того, в части уголовного преследования военных применялись законы, принятые еще при Петре I. Таким образом, военные судьи руководствовались Воинскими уставами Петра I, а вышестоящая инстанция – Сводом законов Российской империи.

Так, действия Пушкина и Дантеса квалифицировались по Воинскому сухопутному уставу 1715 года. Согласно артикулу (ст.) 139, "все вызовы, драки и поединки чрез сие наижесточайше запрещаются таким образом, чтобы никто хотя б кто он не был, высокого или низкого чина, прирождённый здешний или иноземец, хотя другий кто, словами, делом знаками или иным чем к тому побужден и раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызвать, ниже на поединок с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно как вызыватель, так кто и выйдет, имеет быть казнен, а именно, повешен, хотя кто из них будет ранен или умерщвлен или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить".

Секунданта поэта, Данзаса, обвинили по артикулу 142 – в том что не донёс "заблаговременно начальству о предпринимаемом ими злом умысле и тем допустил совершиться дуэли и самому убийству".

Вдову Пушкина не стали допрашивать "дабы без причин не оскорблять…"

Дантеса допрашивали у него на квартире. Ранее он подвергся медицинскому освидетельствованию старшим лекарем лейб-гвардии Конной артиллерии Стефановичем. К делу приобщены результаты осмотра Дантеса, в частности, описание характера ранения: "Пулевая проницающая рана на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии <…>, раны простые, чистые без повреждения костей и больших кровеносных сосудов". "Больной <…> жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию <… >, хотя наружных знаков контузии незаметно". Штаб-лекарь полагал, что поручик "может содержаться на гауптвахте в особой, сухой и тёплой комнате, которая бы, следовательно, ничем не отличалась в отношении к его здоровью от занимаемой им теперь квартиры". Однако суд не стал избирать меру пресечения в виде содержания на гауптвахте, которая была принята в отношении Данзаса.

Дантес, признав себя виновным в вызове, отрицал причастность свою или своего приёмного отца к "диплому рогоносца". Он показал, что присылал жене Пушкина книги, билеты в театр, записки и оказывал некоторые знаки внимания, которые могли быть истолкованы Пушкиным как ухаживание за его женой. Однако с его стороны это были "дурачества", которые не могли дать повод для написания столь оскорбительного письма его отцу. Затем был допрошен Вяземский, которому секунданты с обеих сторон письменно сообщили о том, как дуэль проходила и какие события ей предшествовали. Данзас, допрошенный дважды, показал, что "Пушкин 27-го прошлого января, в присутствии секунданта со стороны де Геккерна виконта д"Аршиака, объявлял ему, что господа Геккерны <…> даже после оной свадьбы [свадьба Дантеса с сестрой жены Пушкина] не переставали дерзким обращением с женой его в обществах давать повод к усилению мнения, поносительного для его чести и жены; сверх того, присылаемы были к нему безымянные письма, относящиеся также к оскорблению их чести, в присылке коих Пушкин также подозревал господ де Геккернов".

Во время исследований причин, приведших к дуэли, аудитор настаивал на допросе вдовы поэта относительно её переписки с Дантесом. Однако галантные лейб-гвардейцы сочли дело о дуэли "довольно ясным" и решили обойтись без показаний, "дабы без причин не оскорблять г-жу Пушкину требованием изложенных в рапорте аудитора Маслова объяснений".

Сентенция (приговор) военного суда.

19 февраля 1837 года суд вынес приговор: "Комиссия военного суда, соображая все вышеизложенное, подтверждённое собственным признанием подсудимого поручика барона Геккерна, находит как его, так и камергера Пушкина, виновными в произведении строжайше запрещённого законами поединка, а Геккерна и в причинении Пушкину раны, от коей он умер, приговорила подсудимого поручика Геккерна за таковое преступное действие по силе 139 артикула Воинского сухопутного устава и других, под выпиской подведённых законов, повесить, каковому наказанию подлежал бы и подсудимый камергер Пушкин, но как он умер, то суждение его за смертью прекратить. Впрочем, таковой приговор представляет (комиссия) на благоусмотрение высшего начальства".

Вторая, генеральская, инстанция.

Приговор военного суда был представлен на ревизию командованию частей, в состав которых входил полк, где служил Дантес. Вот мнение командира полка генерал-майора Родиона Гринвальда:

"По делу сему и по собранным судом сведениями оказывается: что подсудимый поручик барон де Геккерн в опровержение возведённого на него Пушкиным подозрения относительно оскорбления чести жены его никаких доказательств к оправданию своему представить не мог, равномерно за смертью Пушкина и судом не открыто прямой причины, побудившей Пушкина подозревать барона де Геккерна в нарушении семейного спокойствия; но между прочим, из ответов <…> де Геккерна, видно, что он к жене покойного Пушкина, прежде нежели быть женихом, посылал довольно часто книги и театральные билеты при коротких записках, в числе оных были такие, коих выражения могли возбудить Пушкина щекотливость, как мужа".

И далее: "Военный суд <…> на основании законов приговорил как его <…>, так и секунданта, бывшего со стороны умершего Пушкина, инженер-подполковника Данзаса, к виселице. Но я, применяясь к монаршему <…> милосердию, простирающемуся ко всем впадшим в преступление, и принимая во уважение молодые, его поручика барона де Геккерна, лета и то обстоятельство, что он, будучи движим чувствами сына защищать честь оскорбленного отца своего (хотя сему, быть может, сам был причиной), и чрез то имел несчастье подпасть под строгий и справедливый гнев правосудия. За каковой поступок мнением моим полагаю: лишив его <…> всех прав российского дворянина разжаловать в рядовые с определением в дальние гарнизоны на службу. Подполковника же Данзаса, коему предстоял еще случай прекратить таковую дуэль донесением по начальству, но он сего не исполнил и тем допустил совершиться оной и самому убийству, хотя следовало бы и его подвергнуть равному наказанию, но, принимая во уважение долговременную и беспорочную сего штаб-офицера службу, бытность его в походах и полученную во время сражения противу турок пулей рану, не лишая его дворянства по лишению орденов и золотой полусабли с надписью "За храбрость", разжаловать в рядовые впредь до выслуги с определением в армейские полки". "Впрочем, сие мнение и участь подсудимых имею честь предать на благорассуждение и решение высшей власти", – заканчивает командир полка.

В свою очередь, начальник Гвардейской кирасирской дивизии генерал-адъютанта Степан Апраксин также нашел "сентенцию военного суда, коей она осудила поручика барона Геккерна и подполковника Данзаса <…>, подлежащими в силу 139-го и 140-го артикула воинского Сухопутного устава, казни виселицей – правильной".

Но, с отсылкой на "монаршее милосердие", предложил лишить Геккерна чинов и дворянства, разжаловать в рядовые впредь до отличной выслуги [возможность за отличия вернуть офицерское звание]. А для Данзаса, который "был введен в сие дело внезапно и который имел надеждой и первым желанием помирить противников, равно принимая в соображение его девятнадцатилетнюю отличную службу, нахождение в войнах с персианами и турками и полученную им в сей последней рану" генерал полагал достаточным, "не лишая кровью его заслуженных почестей, продержать в крепости четыре месяца и потом обратить по-прежнему на службу…".

Апраксину вторит, иногда просто целыми фразами, и командующий Первой гвардейской кирасирской бригадой генерал-майор Егор Мейендорф, который нашел "виновным Геккерна в произведении с Пушкиным дуэли, в причинении ему самой смерти, за что он, по строгости воинского Сухопутного устава артикула 139, подлежит и сам смерти". "Но, соображаясь с милосердием государя императора ко всем впадшим в преступление, я полагал бы, достаточным лишить его чинов и дворянства, разжаловать в рядовые без выслуги и потом определить в Кавказский отдельный полк". Правда, в выслуге он Дантесу все же отказал. Строже он обошелся и с Данзасом, которого, не смотря на то, "что он прежде служил беспорочно, был в походах и получил рану" генерал предложил "воздержать в крепости в казематах шесть месяцев".

Командир Гвардейского кавкорпуса Кнорринг, старательно копируя мнения других военачальников от кавалерии (или они его?), согласился, что Дантес "подлежит, на основании статей 352, 332, 82 и 173 Свода уголовных законов, строгому наказанию". "Но в уважение того, что он решился на таковое строго законом запрещённое действие, будучи движим чувствованиями сына к защищению чести оскорблённого отца, я мнением моим полагаю разжаловать его в рядовые впредь до отличной выслуги, с преданием церковному покаянию (Дантес – католик), выдержав притом в крепости шесть месяцев в каземате". Что касается Данзаса, то командир кавкорпуса присоединился к мнению Апраксина и других генералов и предложил "оштрафовать его содержанием в крепости четыре месяца на гауптвахте и потом обратить по-прежнему на службу". Свою ревизию приговора он завершил уже знакомой фразой: "Впрочем, таковое мнение мое передаю на благоусмотрение высшей власти".

"Заключающаяся в том письме чрезвычайная дерзость не могла быть написана без чрезвычайной же причины".

Из общего ряда несколько выбивается мнение командующего Отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютанта Карла Бистрома: " <…> я мнением моим полагаю поручика Геккерна, лишив чинов и заслуженного им российского дворянского достоинства, определить на службу рядовым в войска Отдельного кавказского корпуса вплоть до отличной выслуги; предварительно же отправления его на Кавказ выдержать в крепости, в каземате шесть месяцев, так как относительно его нет ввиду никаких заслуживающих снисхождения обстоятельств, ибо письмо камергера Пушкина к посланнику барону Геккерну с выражениями весьма оскорбительными для чести обоих Геккернов, при строгом воспрещении дуэли не могло давать права на таковое противозаконное самоуправие. <…> Впрочем, всякое рассуждение о сем письме без объяснения Пушкина было бы одностороннее, и в особенности, если взять в соображение, что заключающаяся в том письме чрезвычайная дерзость не могла быть написана без чрезвычайной же причины, которая токмо слабо объясняется показаниями подполковника Данзаса и сознанием поручика Геккерна, что выражения его в записках к жене Пушкина могли возродить в сем последнем щекотливость как мужа…".

Но главное заключается в том, что Бистром донёс до Аудиториатского департамента упущения в работе военного суда (сегодня мы могли бы сказать о процессуальных нарушениях и недостатках следствия).

Генерал указал, на то, что,

"не спрошена <…> жена умершего камергера Пушкина;

не истребованы к делу записки к ней поручика барона Геккерна, которые, между прочим, были начальной причиной раздражения Пушкина;

не взято надлежащего засвидетельствования о причине смерти камергера Пушкина;

не истребован был в суд особый переводчик писем и записок с французского языка, а сделаны те переводы самими членами суда с многими ошибками, почему хотя бы и следовало возвратить означенное дело для изъясненных пополнений, но как главные преступления подсудимых достаточно объясняются, то, дабы не замедлять дальнейшее его представления, он, генерал, адъютант Бистром, решился препроводить оное в таком виде, в каком есть".

Третья инстанция – генерал-аудиториат.

Один из главных документов военно-судного дела является, конечно же, определение Аудиториатского департамента военного министерства для "всеподданнейшего доклада государю императору". Из определения уже исчезли устрашающие артикулы о смертной казни.

"Генерал-аудиториат по рассмотрению военно-судного дела <…>, соображаясь с воинскими 139 артикулом и Свода законов тома 15 статьей 352, полагает его, Геккерна, <…> лишив чинов и приобретенного им российского дворянского достоинства, написать в рядовые с определением на службу по назначению Инспекторского департамента". А Данзасу ведомство засчитало "в наказание бытность под судом", а сверх того назначило 4 месяца в крепости, чтобы после этого "обратить по-прежнему на службу". "Преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежащего равному с подсудимым Геккерном наказанию <…> по случаю его смерти предать забвению".

Последняя инстанция.

18 марта 1837 года император Николай I конфирмировал это определение: "Быть по сему, но рядового Геккерна, как не русского поданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты".

Здесь, пожалуй, будет уместным упомянуть, что после смерти Александра Сергеевича Николай I выполнил свое обещание позаботиться о вдове и детях: за счёт казны были выплачены немалые долги поэта; были назначены пенсионы вдове и дочерям; сыновья были записаны в пажи и пожалованы пособием на воспитание; семья получила единовременно 10 000 рублей и, немногим позже, доход от изданных на казенный же счёт сочинений…

Это правда, как верно, к сожалению, и то, что по распоряжению властей гроб с телом поэта вывезли из Петербурга ночью, чуть ли не тайком, и под конвоем жандармов отправили сначала в Псков, а затем к месту упокоения – в Святогорский монастырь.

На похоронах присутствовали А.И.Тургенев, «дядька» Н.Козлов, местные крестьяне, священники и… всё. Ни друзей, ни родных.

Пушкинист Вадим Старк описывал это так:

«И тот человек, который первым встречал Пушкина в Петербурге, Александр Иванович Тургенев, который помогал с определением в Лицей, […] он же будет провожать траурный кортеж с телом Пушкина по просьбе Натальи Николаевны, а, точнее, даже по указанию Николая Первого, потому что она хотела, чтобы Данзас это сделал, но Николай Первый считал, что тот виновен, должен понести своё наказание и предложил, чтобы [кортеж провожал] Александр Иванович Тургенев. Вот так сомкнулось кольцо: тот, кто первым встречал Пушкина в Петербурге, провожает его в этот самый последний путь».

Никита Тимофеевич Козлов.

Однако в дуэли были еще участники, о которых практически ничего не пишут даже наиболее уважаемые исследователи, – дуэльные пистолеты. В источниках разве что упоминается, что каждая из сторон привезла свою пару, причём Пушкин свои купил непосредственно в день дуэли в магазине купца А.Куракина и «пистолеты были совершенно такими же как у д`Аршиака». Даже в деле покупки оружия нет полной ясности: по одной версии в магазин послали «человека», по другой – пистолеты, уже заказанные поэтом, забирал у купца сам Данзас, узнавший о своей роли секунданта лишь поздним утром дня дуэли.

Как выглядели эти пистолеты? Почему оба противника непременно должны были пользоваться одинаковыми пистолетами? И, наконец, где они сегодня, эти мрачные реликвии прошлого?

Как и многое другое, дуэль пробралась в Россию через окно, прорубленное в Европу Петром Великим. Оскорбленный посылал обидчику вызов-картель, и с этой минуты общение шло только через секундантов, которые и договаривались о виде оружия и условиях поединка. Обычным требованием было наличие у дуэлянтов оружия незнакомого и одинакового – именно поэтому Дантес попросил Д`Аршиака достать пистолеты для него, а для Пушкина такие же приобрели в «Магазине военных вещей» А.Куракина, располагавшемся на Невском проспекте, 13.

Данзас и д`Аршиак обговорили и записали условия поединка. Была выбрана дуэль с барьерами, которые обычно представляли собой две черты, проведённые на земле, или просто брошенные на снег шинели. Расстояние между барьерами по общей договоренности составляло десять шагов… Выстреливший первым был обязан ждать ответного выстрела, оставаясь неподвижным в течение минуты. Разрешалось встать боком и прикрыть грудь пистолетом. Раненому на выстрел отводилось всего две минуты…

Две пары пистолетов, участвовавшие в дуэли на Черной речке, исчезли из поля зрения исследователей почти на сто лет и только в 1937 году, в Париже, на выставке «Пушкин и его эпоха» Серж Лифарь представил публике ящичек с дуэльными пистолетами работы К.Ульбриха, о которых в пояснительной записке сообщалось, что это «пистолеты барона Э.де Баранта, одолженные для дуэли с Пушкиным виконту д`Аршиаку, секунданту барона Дантеса». Устроителям выставки пистолеты были предоставлены потомками родственников де Баранта, некими Шательперонами. Позднее, в 1955 году, Шательпероны выставили семейную реликвию на аукцион и пистолеты были куплены коллекционером Пьером Полем, создателем музея почты в местечке Лимре, близ Амбуаза. П.Поль счёл пистолеты достойным экспонатом для почтового музея, поскольку они были связаны с именем создателя «Станционного смотрителя». В горбачёвские времена, в 1989 году, пистолеты «гостили» в нашей стране, их выставляли в музее на Мойке, 12. Очередное путешествие из Франции в Россию состоялось в феврале 2007 года: дуэльная пара экспонировалась в Государственном музее поэта на Пречистенке в рамках выставки «Русский поединок». После выставки реликвия была помещена в сейф мэрии Амбуаза, где находится и поныне.

Эта версия не подтверждается.

В музее, на Набережной Мойки 12, можно увидеть дуэльные пистолеты времён Пушкина. Подлинный пистолет Пушкина не сохранился, пистолет Дантеса находится в частном собрании во Франции.

Автор: Александр Пилипчук.

Ссылка.

Часть информации взята у Юрия ака DELETANT

Здесь.

Рекомендую почитать.

Прощание с Пушкиным

Похороны поэта грозили перерасти в народные волнения, а самым верным его почитателем остался только Николай I

Величайший поэт России Александр Сергеевич Пушкин умер 10 февраля (29 января по старому стилю) 1837 года, в 2 часа 45 минут. Эпитет «Величайший» не был преувеличением уже при жизни поэта, и это доказывает, как Петербург прощался с ним.

«Это были действительно народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, — всё стеклось», — вспоминал житель столицы Никитенко. Народным похоронам Пушкина поспособствовал царь Николай I и его окружение.

Не допустить волнений.

Жена поэта Наталья Николаевна Пушкина поначалу просила «пожаловать к отпеванию мужа в Исаакиевский собор, состоящий в Адмиралтействе 1-го числа февраля в 11часов до полудня». Но неожиданно родственник Натальи Николаевны, граф Строганов, занимавшийся по ее просьбе похоронами, получил от настоятеля этого храма отказ. Священник, знавший хорошо семью Пушкина, а главное, всю историю с дуэлью Александра Сергеевича, принял решение, что это было самоубийством. А самоубийц в храмах, как известно, не отпевают.

Версию о самоубийстве Пушкина в то время разделяло много людей, знавших его. Так, барон Геккерн-старший писал барону Верстолку 11 февраля 1837 года (здесь и далее даты по старому стилю):

«Жоржу (Дантесу) не в чем себя упрекнуть; его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода; ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир».

Семья Пушкина в течение двух суток искала церковь, где можно будет отпеть Александра Сергеевича. Гроб с телом поэта простоял уже трое суток. Рядом с домом Пушкиных была небольшая Конюшенная церковь. Поэт Василий Жуковский, бывший одним из распорядителей похорон, писал: «О Конюшенной нельзя было и подумать, она придворная. На отпевание в ней надлежало получить особое позволение».

Тем не менее, граф Строганов через Беккендорфа (начальника царской канцелярии и главного жандарма России) устроил прошение Николаю I. Неожиданно для многих царь дал согласие на отпевание камер-юнкера Пушкина в Конюшенной церкви.

Таким образом, Николай I сделал так, чтобы отпевание поэта стало торжественным, государственным актом.

Одновременно царь распорядился Беккендорфу, чтобы тот не допустил массовых беспорядков во время отпевания Пушкина. За три дня, пока гроб с телом поэта стоял в его доме, с ним пришли попрощаться 32 тысячи человек.

Настроения в столице в те дни были таковы, что русские могли устроить погром против иноземной элиты, которую они и считали главным виновником смерти Пушкина. Василий Жуковский вспоминал про эти настроения:

«Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто от мала до велика не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить».

Потому Николай I распорядился, чтобы отпевание Пушкина прошло приватно — только для родных, близких и петербургской знати. Последним были разосланы приглашения, являвшиеся одновременно и пропуском в собор. Петербуржец Скалон вспоминал, что приглашения на похороны из-под полы продавались по 100 рублей серебром.

Беккендорф распорядился полиции сопровождать гроб с телом Пушкина от дома до церкви, окрестности наводнили агенты охранки в штатском. Жуковский писал: «В минуту выноса, на которую собралось не более десяти друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы под стражей проводили тело до церкви».

При отпевании присутствовали представители императорского двора, высшие чиновники, почти все иностранные послы, генералы, творческая интеллигенция, большинство академиков. В общем, попрощаться с Пушкиным пришла почти вся элита того общества.

После отпевания гроб с телом Пушкина спустили в так называемый заупокойный подвал церкви. Там он оставался три дня. 2 февраля по Петербургу прошел слух, что около церкви вечером должен собраться народ и идти оттуда «громить немцев». Поэтому Николай I распорядился срочно устроить на Конюшенной площади смотр кавалерии и пехоты — всего около 60 тысяч человек. Императрица Александра Федоровна записала в дневнике (по-немецки): «Итак, полки на площади. Тревога. Что будет?» Немногочисленные группы простых петербуржцев 2 и 3 февраля были разогнаны полицией и армией, были даже двое убитых, которые пытались сопротивляться.

Последнее пристанище.

Задержка с похоронами Пушкина была связана с тем, что долго не могли найти место погребения. Как известно, в своем завещании Пушкин просил не хоронить его на петербургских кладбищах, называя их «болотом».

Наконец, 3 февраля определились с местом захоронения. В 1836 году Пушкин похоронил свою мать, Надежду Осиповну в Святогорском монастыре, неподалеку от имения Михайловское. Тогда же он рядом приобрел место и для себя. Наталья Николаевна, несмотря на запрет Александра Сергеевича, хотела его похоронить в Санкт-Петербурге, но Беккендорф настоятельно рекомендовал все же это сделать там, где и хотел поэт. У Беккендорфа были свои резоны — он не желал, чтобы могила Пушкина в Петербурге превратилась в место поклонения «недовольных» того времени.

Насколько же получилось контрастным отпевание поэта и его похороны. Николай I поверил, что народная любовь к Пушкину может быстро обернуться ненавистью к высшему свету и лично царю, и постарался пресечь этот процесс на корню.

Александр Тургенев писал: «3 февраля в полночь мы отправились в путь из Конюшенной церкви с телом Пушкина. Я был с почтальоном в кибитке позади тела; жандармский капитан впереди оного».

Скромная процессия с гробом Пушкина прибыла в Святые Горы вечером 5 февраля. Один из членов царской охранки доносил: «Чтобы избежать на похоронах манифестаций при выражении чувств, было предписано не допускать всякое особенное изъявление, всякую встречу, всякую церемонию, кроме того, что обыкновенно по нашему церковному обряду исполняется при погребении тела дворянина».

Памятник Александру Сергеевичу Пушкину в церкви в Святогорском монастыре.

Ранним утром 6 февраля (еще затемно) Пушкин был погребен возле церкви в Святогорском монастыре. Словно нарочно, церемония была обставлена крайне просто, даже с каким-то пренебрежением: гроб бросили в землю, чуть присыпав снегом. Он пролежал до весны у стены Святогорского монастыря именно в таком состоянии. Близкие родственники на этой импровизированной могиле (и на похоронах) не были. Жена Наталья Николаевна только спустя два года постояла над захоронением несколько минут.

Да и единственное сопровождавшее гроб «значительное лицо», друг Пушкина Александр Тургенев сделал это по меркантильным соображениям. Тургенев так объяснил свою поездку опальному брату в Лондоне: «За умело организованные похороны получил от царя обещание отпустить меня в Париж». Поездка произвела на Тургенева удручающее впечатление. Он писал: «На дороге видел я колодников с голыми руками там, где на них цепи, подумал об этом жестоком неудобстве, а в тюрьме видел уже солдата с отмороженною от цепи рукою. Быстрее, быстрее забыть Россию». Через месяц Тургенев, как и обещал ему Николай I, отбыл во Францию.

Масонский след в захоронении.

В последующем заботу над могилой устроили тоже не родственники Пушкина, а владелица села Тригорское Осипова — она сделала кирпичный склеп — и его друзья по масонской ложе.

В августе 1953 года директор заповедника «Михайловское» Семен Гейченко решил провести капитальные работы по укреплению памятника на могиле. Был приглашен известный археолог Павел Шульц.

Когда вскрыли могилу, все присутствующие были поражены одним обстоятельством. О нем вспоминал Гейченко:

«Открылись створки двух больших плит, лежащих в его основании. Когда убрали плиты, в центре основания обнаружилась камера, квадратная по форме, со стенами, облицованными кирпичом в один ряд. Высота камеры 75 сантиметров. В восточной стене ее маленькое окошечко. На дне камеры были обнаружены два человеческих черепа и кости. Экспертиза показала, что кости принадлежат людям пожилого возраста».

Когда подняли архивы, то выяснили (кстати, из донесения охранного ведомства), что ящик с ритуальными черепами положил в захоронение в 1841 году друг Пушкина и его коллега по масонской ложе граф Григорий Строганов. Известно также, что в гроб с телом поэта Жуковский и Вяземский бросили белые лайковые перчатки — знак, что и после смерти покойный принадлежит к братству. Более того, они и на руки покойного надели его масонские перчатки.

Долги Пушкина.

В итоге самым верным почитателем памяти Пушкина оказался царь Николай I, а не семья и друзья поэта.

После смерти Пушкина в семье оставалось 300 рублей. Имение Михайловское заложено и должно было пойти с молотка. Жуковский позже признавался, что «к весне Пушкину нечем было бы кормить семью, а его самого ждала «долговая яма». Даже хоронить поэта было не на что — их на свои средства организовал граф Строганов. Именно из-за огромных долгов и появилась тогда версия, что дуэль для Пушкина была завуалированным самоубийством, так как он сам, будучи человеком верующим, не решался наложить на себя руки.

Николай I уплатил все долги Пушкина из казны — 138 тысяч рублей, из которых 94 тысячи составили карточные проигрыши поэта. Если суммировать уплаченные долги, пансион жене и детям, то забота о Пушкине обошлась казне в 450 тысяч золотых рублей.

В обмен на улаживание финансовых дел семьи Пушкина, царь распорядился цензурировать архив поэта. Николай I поручил Жуковскому вместе с Третьим отделением разбирать бумаги Пушкина.

Что стало с наследием поэта

Разбирать бумаги разрешили у Жуковского дома, притом генерал-майор Леонтий Дубельт, уходя, каждый раз лично опечатывал сундук с рукописями, уносил с собой ключ и опечатывал комнату, где стоял сундук. Дубельт первым читал каждый клочок бумажки и, занеся ее в протокол, отдавал Жуковскому только то, что тому дозволялось прочитать, а что нет — запечатывал в пакеты для Бенкендорфа. Так продолжалось шестнадцать дней.

Если суммировать произведения Пушкина по названиям, то окажется, что он за свою недолгую жизнь написал 934 произведения. При жизни из этого числа увидело свет всего 247 работ, или 26%. Три четверти всего написанного великим русским поэтом публиковалось постепенно, в течение ста пятидесяти лет после его смерти. Проценты эти стабильны по всем жанрам. Не было напечатано при жизни Пушкина 77% написанных им стихотворений, 84% поэм, 82% сказок, 75% пьес, 76% романов и повестей в прозе. Наконец, у него, исторического писателя, не было опубликовано при жизни 98% исторических исследований. Исчезли комедии Пушкина на французском языке «Мошенник», «Философ», «Так водится в свете». Из писем до нас дошла примерно треть, из дневников — четверть.

Лев Крошкин.

Рейтинг публикации:

6

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: