Сергей Волков - доктор исторических наук
Резюме: Будучи одной из череды масштабных общеевропейских войн нового времени, Первая мировая подвела черту под историей традиционного общества в Европ
Столетие начала Первой мировой войны (ПМВ) в нынешнем августе отмечали в Западной Европе. На вечно спорной и обильно политой кровью солдат многих поколений земле Эльзаса президенты Франции и Германии Франсуа Олланд и Иоахим Гаук заложили монумент, посвященный столетию одного из самых тяжелых противостояний в истории человечества. Российские медиа отметились залпом научно-популярных фильмов и публикаций. В Казахстане же эта дата прошла практически незамеченной.
Собственно, в этом нет ничего парадоксального. Официальная историография в теме ПМВ ограничивается сюжетом о «реквизиции» казахов на тыловые работы и последовавшем за ней Среднеазиатском восстании 1916 года, которое в национальном нарративе считается одним из этапов национально-освободительной борьбы казахского народа (то есть в одном ряду — исторически где-то между восстанием Кенесары Касымова и Желтоксаном). Этот подход, выработанный еще советской историографией, жив и сегодня. В России, для истории которой Первая мировая, как ни скрывай ее значение, не может быть чужим событием, ситуация немногим лучше. Смена идеологии в 1990-х практически не изменила отношения цеховой историографии к одному из важнейших событий XX века.
Доктор исторических наук Сергей Волков, с которым «Эксперт Казахстан» беседует сегодня, один из тех, кто уходит от советских интерпретаций Первой мировой. Специализирующийся на исследовании элит, г-н Волков видит эту войну в контексте развития государственности Российской империи и мировоззрения ее станового хребта — русского офицерства.
Предметом нашей беседы стали не столько исторические события, сколько нынешнее публичное восприятие Первой мировой, толком неизученная и недооцененная история которой до сих пор остается загроможденной большевистскими мифами.
Оболгана и забыта
— Сергей Владимирович, я начну, скорее, с политологического вопроса. Сейчас часто можно услышать, что мир стоит на пороге третьей мировой или, по крайней мере, что ситуация очень напоминает ту, столетней давности. Может быть, округлость столь значимой даты порождает эти эсхатологические ожидания, может быть — многочисленные военные конфликты последних лет. Но, так или иначе, вы согласны с этим мнением?
— Мне кажется, нынешняя ситуация ту ничем не напоминает. Для мировой войны, и это показали опыт и первой, и второй, необходимо несколько — четыре-шесть — равновеликих мировых держав, которые бы находились между собой в союзах либо в конфронтации. Для мировой войны нужно равновесие сил и попытка его изменить, разгромив противную сторону. Теоретически третью мировую можно было бы представить в период после второй мировой, но тогда уже работал фактор ядерного сдерживания. А сейчас кто с кем будет в таком формате воевать? США остались единственной сверхдержавой, хотя и постепенно утрачивающей этот статус. Россия несопоставима с ними по потенциалу. Хотя никто всерьез на Россию и не нападет, учитывая, опять же, ядерное оружие, но и она не способна представлять угрозу НАТО, США или Китаю. Китай, который по потенциалу вот-вот превзойдет США, не обнаруживает желания в ближайшем будущем идти на открытые конфликты. Поэтому воевать в мировом масштабе некому и не с кем. А что касается военных действий в разных странах мира… Да, они идут, невозможно представить ситуацию, когда бы их вообще не было. Но напомню, что в 1950–1960-х годах их в мире было еще больше. Возможно, по мере ослабления США и усиления Китая локальные войны будут идти чаще. Но это все равно не мировая война.
— Накануне столетия начала войны по одному из российских каналов прошла информация: половина опрошенных респондентов не смогли ответить на элементарные вопросы по истории Первой мировой. Это «наследие» советской эпохи? Или просто людям неинтересна история?
— Тут разные причины. Информированность публики о войне вообще и о роли участия в ней России в частности, действительно, очень низкая. Между тем та война современниками называлась Второй Отечественной или Великой. И для большинства европейских стран она во многом имела большее значение, чем Вторая мировая. Например, ряд стран понес большие потери в ПМВ. В маленькой Венгрии установлено более двух тысяч памятников ее участникам. Во всем большом бывшем СССР до недавнего времени — ни одного. Да и сейчас-то — крохи.
Общим местом является мнение, что Россия потерпела поражение в Первой мировой войне. Поражения не было, страна была выведена из войны внутренними потрясениями
Во многом, правда, эта неинформированность идет из советского прошлого. Отношение к этой войне в СССР было негативным, так как партия, которая в СССР находилась у власти, в годы войны призывала к поражению в ней России. Поэтому участие в Первой мировой было для конкретных лиц фактически криминализирующим фактором. А уж о прославлении-то речь и идти не могла. Вплоть до того, что в научно-исторических трудах, которые в СССР выходили в период между окончанием гражданской и началом Второй мировой (а эти труды все же выходили, так как это был единственный опыт большой войны), чаще всего не назывались даже фамилии начальствующих лиц. В этих работах встречаются анонимные «командир такого-то корпуса», «начальник такой-то дивизии»… Поэтому неудивительно, что публика знает о той войне очень мало, а что знает — в основном неверно.
— Нельзя не заметить, что после СССР радикальных перемен в освещении ПМВ не произошло. Да и сейчас, в дни столетнего юбилея, информационная картина не слишком изменилась. Вот по телеканалу «Россия 24» прошел документальный фильм о войне, и там говорилось, что Россия отставала от Германии и Австро-Венгрии по количеству тяжелых орудий в 40 раз, что вообще выполняла в Антанте функцию «поставщика пушечного мяса». А в интервью телеканалу РБК один известный российский историк акцентировал внимание на следующем: в русской армии в ту войну было два миллиона дезертиров, а царское правительство лишало семьи сдавшихся в плен хлебных карточек. В последнем факте (кстати — факте ли?) историк, видимо, предпочитал видеть прообраз сталинской политики времен Второй мировой.
— Да, до сих пор циркулируют советские штампы, откуда-то берутся совершенно фантастические цифры и примеры. Германская армия имела некоторое преимущество в тяжелой артиллерии перед всеми другими, но, например, австрийская сильно уступала всем. Тем не менее та маневренная война, к которой все страны готовились, которая и происходила в кампанию 1914 года, была русской армией выиграна самым блестящим образом. Из четырех крупных сражений 1914-го только одно (Восточно-Прусская операция) было для русских неудачным (да и то выполнило свою стратегическую задачу, спася Францию от разгрома). Вот о нем поэтому-то все знают, хотя оно по масштабам было наиболее скромным. Тогда как о Галицийской битве, поставившей Австрию перед катастрофой, а тем более о Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операциях (любая из которых по размерам участвующих сил и средств в два-три раза масштабнее Восточно-Прусской), где немцы потерпели поражение, никто не слышал.
Другое дело, что русская промышленность имела меньшие возможности быстро компенсировать просчеты в длительности войны, чем объясняется «снарядный голод» к началу 1915 года и вызванный этим отход по всему фронту. Но к весне 1916 года дефицит боеприпасов и вооружения был полностью преодолен, и армия получила все необходимое, вновь перейдя в масштабное наступление тем же летом. Что касается боевых потерь, то они на Восточном фронте были в соотношении 1:1. При этом следует подчеркнуть, что даже с учетом значительных санитарных потерь общие потери были для России гораздо менее чувствительны, чем для других стран, и она вела войну с меньшим напряжением. Доля мобилизованных в России составила всего лишь 39 процентов от всех мужчин в возрасте 15–49 лет, тогда как в Германии — 81 процент, в Австро-Венгрии — 74, во Франции — 79, Англии — 50. При этом на каждую тысячу мобилизованных у России приходилось убитых и умерших 115, тогда как у Германии — 154, Австрии — 122, Франции — 168, Англии — 125. На каждую тысячу мужчин в возрасте 15–49 лет Россия потеряла 45 человек, Германия — 125, Австрия — 90, Франция — 133, Англия — 62; наконец, на каждую тысячу всех жителей Россия потеряла 11 человек, Германия — 31, Австрия — 18, Франция — 34, Англия — 16. Едва ли не единственная из воевавших стран, Россия не испытывала никаких проблем с продовольствием.
Настрой русских солдат вовсе не был хуже, чем союзников или противников. Потери пленными были значительны с обеих сторон (в русском плену находилось более двух миллионов пленных). Но тогда плен не был чем-то страшным, не влек за собой репрессии, и его не особо боялись. Заметим, однако, что среди попавших в плен русских солдат доля пытавшихся бежать была выше, чем среди солдат других стран, что едва ли может говорить об упадке духа.
Одна из европейских и первая из мировых
— Помимо советских штампов в оценке готовности России к этой войне, потерь в ней — что еще, на ваш взгляд, сегодня, при взгляде на ПМВ, не соответствует реалиям этого события?
— Главное — что упускается вопрос огромного значения ПМВ для судеб мира. Не буду подробно останавливаться на том, что без Первой мировой не было бы и Второй, которая во многом была результатом тех решений, что были приняты по итогам Великой войны. Но мало осознается, что Первая мировая подвела черту под историей традиционного общества в Европе, которое существовало несколько тысячелетий, фактически со времен неолитической революции.
По большому счету, в истории человечества было две настоящие революции — неолитическая и промышленный переворот второй половины XIX века, который подготовил рождение совершенно другого общества, общества массового, со всеми теми реалиями XX и XXI веков, которые нам сегодня прекрасно известны. И в этом смысле XX век начался с окончания ПМВ, потому что она не только привела к перекройке карты Европы и мира — рухнули четыре великие империи — но и в странах-победительницах произошли исторические изменения. Вот в этом плане значение ПМВ в основном недооценивается. А изменения были колоссальные, поскольку все те идеологии, которые получили распространение в XX веке — коммунистическая, фашистская и «демократическая» — они есть прямое порождение прихода эпохи массового общества с его совершенно иными понятиями. До ПМВ даже в самых передовых европейских странах общества они были все же в значительной мере традиционными, совершенно не тем, чем они стали в 1920–30-х.
В то же время надо обратить внимание вот на что. В общественном представлении эта война выглядит чем-то совершенно необычным. Но таковой она была только в силу своих масштабов. Потому что к ее началу европейские страны, начавшие воевать друг с другом, подчинили себе почти весь мир. Но крупномасштабные войны в самой Европе происходили к тому времени уже не раз. Первой общеевропейской войной была Тридцатилетняя война 1618–1648 годов, которая, кстати, для Центральной Европы принесла более тяжелые последствия, чем любая из мировых войн. Общеевропейскими были и война за испанское наследство, и Семилетняя война, не говоря уже о наполеоновских войнах. То есть явление большой общеевропейской войны совершенно не ново.
— И раньше, и особенно в последнее время, в преддверии юбилея ПМВ, не утихают дискуссии: можно ли было предотвратить эту войну?
— Я не думаю, что ее можно было бы избежать. Даже если бы не было убийства в Сараево. Ну началась бы она на год-два позже. Тот военно-политический расклад, который сложился в Европе за предшествующие полвека, на мой взгляд, совершенно предопределил последующие события. Другой вопрос — почему все произошло в той конфигурации, в которой произошло. Могло бы и несколько иначе получиться. Но то, что в Европе существовала система военно-политических союзов, которые рано или поздно должны были столкнуться, мне представляется совершенно несомненной вещью. Не бывает так, чтобы группы стран несколько десятилетий готовились к войне и в итоге не столкнулись. В условиях, когда таких сдерживающих факторов, как ядерное оружие, еще не существовало.
Более того, никто в Европе этой войны не боялся, она никому не мыслилась той, которой стала в реальности — тяжелой и затяжной. Практически во всех странах органы военного планирования исходили из того, что война будет иметь маневренный характер и продолжится от силы до полугода. В этом ошиблись абсолютно все.
Будущей войны не только не боялись, но к ней стремились. И не только военные круги. Это стремление было достаточно массовым. Во Франции массовое патриотическое движение призывало к возвращению Эльзаса и Лотарингии и искуплению позора Франко-прусской войны 1870–1871 годов. В Германии была массовая эйфория от не столь давно наконец-то созданной единой страны и ее успехов в строительстве промышленности и армии. В британских общественных кругах были распространены настроения о том, что с Германией необходимо что-то делать, пока она своими успехами и амбициями не положила конец гегемонии Британии на морях. То есть эмоционально подавляющее большинство европейцев к этой войне были готовы.
Основные противоречия, вызвавшие войну, конечно, были не в разрезе отношений Австро-Венгрии и Сербии после Сараево. С одной стороны, это были противоречия между Англией и Германией, с другой — между Германией и Францией. Но общая конфигурация определилась факторами, которые сложились задолго по ПМВ.
Мне лично представляется, что для России роковую роль сыграл 1849 год, когда Николай I своим рыцарским поступком спас от развала Австрийскую империю. Если бы не существовало Австро-Венгрии, исчез бы основной фактор, который предопределил участие в ПМВ России.
Во всем многообразии и изменчивости межгосударственных отношений в Европе в течение десятилетий накануне Первой мировой прослеживается три линии, которые с 1870-х годов во многом определяли все остальные процессы. Первая линия широко известна: это, назовем так, «абсолютная вражда» между Германией и Францией. А двум другим обычно не придается большого значения. Это — линия «абсолютной дружбы» между Германией и Австро-Венгрией и линия «абсолютной вражды» между Россией и Австро-Венгрией. Без осознания этого невозможно понять неизбежность Первой мировой и неизбежность той конфигурации, в которой она реализовалась…
— В историографической литературе о Первой мировой иногда можно встретить утверждения, что у России и Германии не было острых противоречий; что между элитами двух стран существовали даже комплиментарные отношения.
— Это отчасти так. В России действительно существовали вполне широкие германофильские настроения. В том числе и в высшем политическом истеблишменте. Вспомнить хотя бы известную записку Дурново. Но германофилы забывали, что для «взаимной любви» необходимы обоюдные симпатии. А в Германии это адекватного отклика не находило. Мне часто задают вопрос: зачем надо было конфликтовать с Германией, с которой не было реально непримиримых противоречий, а вот с Англией они были… Действительно, у России с Англией длительное время, где-то с 1830-х годов, были стабильно сложные отношения. Обострения их случались во время афганского кризиса 1885 года, во время русско-японской войны, когда Лондон всемерно поддерживал Японию. Но в 1907 году эти противоречия были исчерпаны, поскольку удалось договориться по всем азиатским вопросам, по которым, собственно, и шло противостояние.
С Германией у России были сложные противоречия по хлебным тарифам, но это не геополитические противоречия. Таковых с Берлином не было. Но были неразрешимые противоречия с Веной. А для Германии, после того как спор за доминирование в немецком мире был решен в пользу Пруссии, Австро-Венгрия была абсолютным союзником, и никогда за полстолетия перед ПМВ ее интересы не приносились Берлином в жертву. Даже при Бисмарке, который безумно боялся войны Германии на два фронта, искренними и теплыми отношения России и Германии не были. Существовало глубокое взаимное недоверие. Да, Германия предала Россию на Берлинском конгрессе в 1879 году, не дав ей воспользоваться плодами побед над Турцией. Но с германской стороны это было совершенно адекватным ответом на то, что в 1875 году Россия точно так же не дала ей добить Францию, когда в Париже был рост реваншистских настроений. И это было понятно, так как, позволь Россия добить Францию, Германия обрела бы в Европе такое положение, что России было бы неуютно. И наоборот. При этом Германия никогда не поступалась интересами Австро-Венгрии, с которой у России были постоянные и непримиримые противоречия на Балканах… Притом что Россия дважды в начале XX века, в 1908 и 1912 годах, уступала геополитическим амбициям Вены. Но уступать можно до известного предела, потом с тобой не будут совершенно считаться. После сараевского убийства уступать было уже невозможно. Так что начало войны было предопределено всей предшествовавшей полувековой историей.
Зачем Россия полезла в эту войну? Но Россия не «полезла». Когда тебе объявляют войну — как можно не воевать? Германский генштаб рвался в бой в упоении от тех действительно огромных успехов, которые германская промышленность и армия достигли в конце XX века. Несмотря на позицию Бисмарка, генштаб предлагал начать превентивную войну с Россией еще в 1880-х годах, когда в отношениях между Германией и Россией был период потепления.
Хорошее отношение к врагу
— Черчилль, несмотря на свою германофобию, называл немецкую армию лучшей в истории. К моменту капитуляции Германии фронт проходил вне ее границ, по территории стран Антанты. То есть Германия продемонстрировала очень высокую организационную, мобилизационную и военную успешность. Почему же в итоге она проиграла?
— Ресурсы Антанты, при всей выдающейся организации германской экономики, были гораздо выше, чем у Германии с ее союзниками. Немцы прекрасно понимали, что в длительной войне их блок с Австро-Венгрией будет заведомо слабее. Бисмарк поэтому панически боялся войны на два фронта. Его последователи тоже эту угрозу сознавали, но считали, что успеют разгромить страны Антанты в быстрой и короткой войне по очереди. С момента, когда эти планы провалились и началась позиционная война, германо-австрийский блок был обречен.
— При всем трагизме большой войны нельзя не заметить, что в ПМВ не было того ожесточения, которое стало повсеместным во Вторую мировую. Тому масса примеров. Например, совершенно разное отношение к пленным в двух войнах. Почему?
— Это связано с тем, что в эпоху ПМВ еще сохранялись отношения традиционного общества. Когда в противнике не обязательно видели полуживотных. Отношения к врагу как к чему-то абсолютно чуждому еще не было; да, с ними приходится воевать, но они такие же люди. Ожесточение пришло позже, в XX веке, с наступлением эпохи массового общества. Ведь основная его черта — это апелляция к массе. К тому, что массе наиболее понятно. Тот же национализм — в ПМВ мы видим только его начатки. Например, в России в имперские века жило множество немцев, многие воевали в российской армии и погибли, и никому не приходило в голову удивляться этому. Значение имело гражданство, подданство, а не этническая принадлежность. Хотя в начале ПМВ в Москве был немецкий погром — вот это первая ласточка этнического национализма. Или ограничения на производство в офицеры немцев-колонистов. Но, повторюсь, это были первые и вполне ограниченные явления.
— Насколько справедливо мнение, что историческое возвышение США, вступивших в ПМВ на заключительном этапе, началось именно тогда и благодаря этому? США вышли из той войны единственной из крупных стран, не считая Японии, с минимальными потерями, нетронутой промышленностью и инфраструктурой.
— Все-таки сверхдержавой США стали в результате Второй мировой. Но, действительно, начало этому было положено после Первой. И не потому, что их войска хорошо воевали — воевали они как раз весьма бестолково; в ту эпоху они еще не умели и не любили это делать. Но все страны-победительницы оказались у американцев в долгах. Европейские страны вышли из войны с деформированной экономикой, а у американцев она функционировала вполне органично. Важно, что участие в ПМВ предопределило выход США из самоизоляции, в которой они сознательно пребывали до того. Ведь до этого американская доктрина исходила из того, что сферой своих интересов Вашингтон рассматривал Южную Америку, а в европейские и другие региональные дела предпочитал не вмешиваться.
— Как все же корректно определить итог Первой мировой для России?
— Общим местом является мнение, что Россия потерпела поражение в Первой мировой войне. Поражения не было, страна была выведена из войны внутренними потрясениями. В результате позорного Брестского мира она была лишена плодов победы и исключена из числа стран-победительниц. Но к началу 1917 года положение Восточного фронта не внушало ни малейших опасений. Неприятельские войска вообще не проникали в Россию дальше приграничных губерний, даже после тяжелого отступления 1915 года фронт никогда не находился восточнее Пинска и Барановичей и не внушал ни малейших опасений в смысле прорыва противника к жизненно важным центрам страны (тогда как на западе фронт все еще находился в опасной близости к Парижу). Если на севере фронт проходил по российской территории, то на юге — по территории противника; в Закавказье — так и вовсе в глубине турецкой территории. Так что, не будь революционных событий, война бы кончилась на год раньше, даже если бы русские войска просто оставались на месте. А ведь к тому времени были собраны огромные ресурсы, и в 1917 году планировалось новое большое наступление.
| Эксперт
Рейтинг публикации:
|
