Из книги Анабеллы Бюкар и Ральфа Паркера "Подлость союзников. Как Запад предавал Сталина"
Народы всего мира встретили весть о победе над гитлеровской Германией торжественно, с глубокой радостью, к которой примешивались слезы горя, сурово сдерживаемого во время войны.
В Чехословакию после ее освобождения Советской Армией пришла новая жизнь. Мой друг чех, принадлежавший к интеллигентным кругам Праги, писал мне о дне освобождения:
«Мы услышали громкие крики радости. Народ бежал со всех сторон к советским танкам. Наши освободители — русские — казались нам братьями, с которыми мы долго, слишком долго были разлучены. Мужественные, приветливые, они обнимали нас, ласкали детей, раздавали им сладости, поднимали их на танки и машины. Это самые яркие и радостные впечатления в моей жизни. Да не будут никогда нарушены узы, связавшие нас с нашими дорогими братьями!»
А вот что писал другой мой знакомый чех:
«То были русские! Я переживал самые замечательные минуты в моей жизни! Какими утомленными казались эти молодые воины, стоявшие в открытых люках запыленных танков, переваливших через горы, — живое олицетворение всего того, что я представлял себе при слове «Россия». Великодушные, благородные люди с широкой натурой… Я сразу почувствовал, что они — свои, что они для нас не чужеземцы. Танки проходили не задерживаясь, за ними появился грузовик. Шофер, украинец, подхватил на руки нашу маленькую Славку и, целуя ее, сказал, что у него дома дочка такого же возраста».
* * *
А в английских официальных кругах много говорили о том, что послевоенная Восточная Европа слишком истощена, чтобы возродиться без усиленной технической и материальной помощи со стороны Соединенных Штатов. Говорили об «экономической помощи», а имели в виду политическое закабаление.
Английское посольство в Праге, возглавляемое Филиппом Никольсом, не щадило усилий, чтобы оказать давление на развитие политических событий в Чехословакии. В первые месяцы после окончания войны эти усилия сводились к тому, чтобы убедить президента Бенеша ограничить деятельность прогрессивных элементов в правительстве, созданном после длительных переговоров между лидерами четырех партий, образовавших Национальный фронт.
Президент упомянул об этих попытках во время данного им мне интервью в Градчанах, в Праге в июле 1945 года. В ответ на вопрос о том, как далеко пойдет Чехословакия в проведении мероприятий по социализации и национализации, президент весьма недвусмысленно дал мне понять, что он употребит все свое влияние, чтобы не допустить повторения случившегося после Первой мировой войны. «Тогда, — сказал он, — англофранцузская буржуазия в страхе перед большевизмом помешала чешскому и словацкому народам создать социалистическое государство».
«Мы не можем рассчитывать, — заметил он, подчеркивая свою мысль характерным для него, чем-то похожим на профессорский, жестом, — мы не можем рассчитывать, что они вновь не попытаются оказывать на нас давление. Но теперь имеются три новых фактора. Во-первых, существование Советского Союза как великой державы; во-вторых, уважение, которым пользуются коммунисты в нашей стране, благодаря их безупречному поведению в дни сопротивления; в-третьих, уроки Мюнхена еще долго будут заставлять наш народ относиться к Западу с большим подозрением.
Пусть вас не вводит в заблуждение то, что у нас воздают должное британским военным усилиям. Это чувство вполне искренне. Но могу заверить вас, оно испарится в одну секунду, если, во-первых, наш народ заподозрит, что Англия старается повернуть нас против Советского Союза, и, во-вторых, если он увидит, что Англия участвует в заговоре по восстановлению агрессивной мощи Германии».
«Некоторые из ваших соотечественников, — сказал в заключение президент, — говорят мне о том, что Чехословакия должна быть мостом между Востоком и Западом. Но беда в том, как говорил Ян Массарик, что по мостам проходит слишком много народу. А мы не хотим, чтобы через Чехословакию вновь проходил кто-нибудь».
* * *
Дипломатические представители западных держав со все возрастающей недоброжелательностью относились к этим новым настроениям в послевоенной Чехо-Словакии. Прожив некоторое время в Праге, я убедился, что большинство попыток помешать объединению народа Чехословакии исходит из англо-американских дипломатических кругов. Каждый раз, когда раскрывалась политическая интрига или заговор, можно было проследить нити, идущие к «информационным агентствам», обществам «культурных отношений» и специальным миссиям, через которые дипломаты делали свое дело, пытаясь сыграть на «борьбе между Западом и Востоком».
Промышленники, банкиры, землевладельцы и католическое духовенство, тоскующие о «добром старом времени» и понимавшие, что восстановить свои привилегии они могли бы лишь насильственным путем, ожидали от иностранного империализма помощи и поддержки, и, надо сказать, в редких случаях их ожидания не оправдывались. Американский посол Лоуренс Штейнгарт не скрывал своих симпатий к такого рода людям. Для них он устраивал роскошные приемы, на которых вместе с десертом подавались нейлоновые чулки в целлофановых пакетах.
Впрочем, за нейлоновые чулки и за кое-что другое, полученное от англо-американских дипломатов, предатели чехословацкого народа, конечно, должны были платить. И они платили шпионажем и диверсиями.
На границе Чехословакии с Германией чешским пограничникам приходилось отбивать атаки вооруженных банд диверсантов, в которые зачастую входили немецкие эсэсовцы. Чехи были убеждены, что эти вооруженные подпольные банды террористов имеют хорошую связь с американской зоной Германии. Справедливость этих предположений подтверждают найденные фотографии американских грузовиков и свидетельства пленных.
Справки, наведенные в Праге, убедили меня в том, что так именно и обстояло дело. Британское консульство в Пльзене, возглавляемое офицером разведки, который прежде состоял при польской армии в Лондоне, фактически служило пересыльным пунктом для польских ренегатов. Более того, дипломаты пользовались своим иммунитетом, чтобы контрабандой провозить недовольных судьбой чехов и поляков из Праги в Пльзень.
Мне доподлинно было известно, что члены семьи Бур-Комаровского были тайно вывезены из Польши через Чехословакию в Нюрнберг именно этой подпольной дорогой.
В 1947 году была установлена подобная же связь, на этот раз американским генеральным консулом в Братиславе, чтобы помочь бандам украинских националистов-бандеровцев прорваться через горы Словакии и австрийскую границу в американскую зону оккупации.
Оказывая, при содействии католических священников и «мягкосердечных» чиновников из словацкой администрации, помощь преступным националистическим элементам, англо-американские представители стремились, таким образом, оживить у них надежды на то, что война между Востоком и Западом неизбежна.
Наиболее бесстыдным из всех действий англо-американских дипломатов, направленных против интересов чехословацкого народа, была попытка помешать выселению судетско-немецкого меньшинства. Они отказывались расселить судетских немцев в американской и английской зонах оккупации и пытались оказать дипломатический нажим на Прагу. Британское министерство иностранных дел, предавшее Чехословакию Гитлеру, теперь имело наглость читать чехам мораль о «бесчеловечности» выселения. Англичане назначили в Карловы-Вары вице-консула Бандроу, главной обязанностью которого, по собственному его признанию, было собирать материал о «зверствах» над судетскими немцами.
Без сомнения, англо-американские дипломаты надеялись создать из судетско-немецкого вопроса еще одну «проблему», подобную тем, при помощи которых им в прошлом удавалось разобщить народы Центральной и Юго-Восточной Европы.
* * *
В Польше англо-американская дипломатия проводила политику, аналогичную той, что она вела в Чехословакии. В марте 1946 года я приехал в Варшаву и зашел в гостиницу «Полония» (где временно помещались английские дипломаты). Там царила какая-то суета, люди бегали по коридорам. Я спросил у первого секретаря посольства Майкла Уинча, в чем дело, и он рассказал, что Уинтон, помощник военного атташе, хочет в субботу и воскресенье устроить «охоту за русскими».
Дело в том, что Уинтон решил «доказать» Лондону, что в районе Варшавы происходит передвижение русских войск. Теперь он вербовал для своей «экспедиции» охотников отправиться в субботу за город под тем предлогом, что там они хотят снять дачу.
Я поехал вместе с ними в красивую долину Вислы, где преобладают песчаная вересковая степь и сосновые леса. Останавливая машину у каждого из бесчисленных ларьков под предлогом покупки всяких ненужных ему мелочей, Уинтон расспрашивал продавцов (он свободно говорил по-польски) о сдающихся поблизости дачах — и кстати о русских войсках. Но его надежды найти след Красной Армии улетучились так же быстро, как и этот весенний день.
В «Полонии» в этот вечер все ходили угрюмые, с хмурыми физиономиями. «Охотникам» удалось «заметить» всего-навсего одного русского — служащего советского посольства, который мирно занимался вскапыванием грядок в саду своей дачи. Тем не менее, появившиеся в лондонских газетах россказни о передвижениях войск вокруг Варшавы продолжали муссироваться при полном молчании Форейн Офис.
У Майкла Уинча всегда наверняка можно было встретить какого-нибудь польского политического деятеля, но это неизменно бывал член одной из оппозиционных партий; в отделе печати посольства было много служащих поляков, но все они без исключения принадлежали к бывшим правящим классам. В Варшаве были иностранные журналисты; большинство их, однако, совмещало журналистскую деятельность с какими-то другими обязанностями: корреспондент Ассошиэйтед Пресс Ларри Аллен — с изданием информационного бюллетеня посольства США, корреспондент Кемсли Пресс Сельби — со шпионской работой для польских террористических банд.
Польские власти считали Сельби опасным ренегатом, и в правильности такой оценки я убедился после единственной беседы с ним. Я встретил его в лифте гостиницы «Полония». Это хилый белокурый молодой человек, с жестким, но беззаботным и довольно любезным выражением лица. «Чего действительно не хватает Польше, — сказал он в ответ на мой случайный вопрос о политическом положении, — так это еще одной кровавой бани. Гражданская война — это ее единственный путь к спасению».
Посольство США в это время возглавлялось Артуром Блиссом Лэйном — горьким пьяницей и игроком, бывшим в 1939 году министром-резидентом в Белграде. Когда я навестил его в Варшаве, он разразился целой серией антисоветских «историй», настолько нелепых, что вряд ли они могли звучать убедительно для кого бы то ни было, и уж тем более для журналиста, который провел пять лет в Москве.
«Номер первый» была история о том, как жен советских офицеров, возвращавшихся из Берлина в Москву, арестовали на советской границе, насильно обрили и одели в «русский национальный костюм», чтобы, как уверял меня американский дипломат, советский народ не был деморализован при виде перманента или европейского платья! «Мои люди присутствовали при этом», — заявил он мне.
* * *
Вскоре после возвращения из поездки по Восточной Европе я получил предложение редактора газеты «Таймс» временно выехать в английскую зону оккупации Германии.
Многое из виденного мною там свидетельствовало о той подозрительной терпимости, с какой английская администрация относилась к деятельности фашистов. Проезжая через сельскохозяйственные районы Вестфалии и Шлезвиг-Гольштейна, я был удивлен множеством нарисованных повсюду свастик. Кроме того, я видел несколько раз, что немецкая молодежь приветствует друг друга по-гитлеровски — поднятием руки. В районе Гамбурга была раскрыта тайная организация, именовавшая себя «радикал-националистской». У нее имелись свой подпольный арсенал, укрытый на английском аэродроме, свой военный штаб и тайная полиция. Английский суд выпустил на свободу большинство арестованных членов этой организации, причем судья заявил, что желает дать им возможность «начать новую жизнь». На что они употребят эту новую жизнь, позволительно спросить?
Когда в 1946 году один член английского парламента торжественно заявил, что для него свобода убеждений означает свободу, если вздумается, стать фашистом, он как раз повторил то, что было на уме у очень многих занимавших ответственные посты в английской военной администрации в Германии.
Впрочем, это было не только на уме, это осуществлялось в жизни. Английские оккупационные власти санкционировали возвращение на ответственные посты видных немецких национал-социалистов. Северо-Германская комиссия по контролю над углем открыто игнорировала решения судов по денацификации и посмеивалась над протестами прогрессивных элементов немецкого общества. В школу под Гамбургом, которую создали для того, чтобы подготовить руководителей будущей организации немецкой молодежи (директором этой школы был некий английский пастор), пригласили на несколько месяцев Курта Силекса (в прошлом ревностного пропагандиста речей Геббельса) для участия в политических дискуссиях. Нужно ли удивляться, что, имея перед глазами такие примеры, средний немецкий рабочий сомневается в добросовестности оккупационной армии, пришедшей на смену нацистам?..
Ничто не сгущало в такой мере атмосферу безнадежности и угнетения в английской оккупационной зоне Германии, как лагеря перемещенных лиц, где большей частью содержались поляки и граждане прибалтийских советских республик. Формально обитателям этих лагерей якобы предоставлялась свобода начать новую жизнь по собственному желанию. В действительности же они были лишены какой бы то ни было свободы выбора, ибо в таких лагерях фактически распоряжались ярые реакционеры, скрывавшие от интернированных истинное положение дел в Восточной Европе и в Советском Союзе.
Я посетил некоторые лагеря, когда был в Германии, и у меня сложилось твердое убеждение, что в них установлен настоящий режим политического террора. Почти все интернированные, находящиеся в этих лагерях, стремятся к себе на родину, но их постоянно запугивают всевозможными дикими баснями об их странах.
Однажды я узнал, что почти все обитатели одного из лагерей для поляков, на пути между городами Сойста и Гаммом, вопреки «советам» администрации лагеря, решили возвратиться в Польшу с поездом для репатриантов, который должен был уйти через несколько дней. Однако когда я заехал в лагерь, то увидел, что вещи поляков распакованы, и все их планы коренным образом изменились. Я узнал причину этого у одной польки, худой и изможденной, с тремя маленькими детишками, цеплявшимися за ее юбку. Комендант лагеря, скрыв до поры до времени бешенство, до которого довело это «игнорирование» его авторитета, пошел на хитрость, объявив, что польская организация Красного Креста в Лондоне прислала специально для этого лагеря большую партию продуктов и одежды. Люди испытывали такой страшный голод, что этой провокации коменданта оказалось достаточно, чтобы они отложили свое возвращение на родину.
Естественно, что эти лагеря стали рассадником всевозможных преступлений. И ответственность за это несут англо-американские оккупационные власти, превратившие лагеря перемещенных лиц в рассадник лжи, провокации и террора.
* * *
Если в лагерях для перемещенных лиц свирепствовали голод и террор, то иные порядки существовали в лагерях для немецких преступников. Я побывал в одном таком лагере, близ Изерлона, где содержались бывшие чиновники национал-социалистских учреждений. Кроме несения не слишком трудных обязанностей, вроде уборки собственной комнаты, 1800 обитателей этого лагеря ничего не делали. Я спросил, чем же они заняты целый день? «Они слушают лекции», — ни на минуту не задумавшись, ответил английский офицер.
Библиотека, перевезенная из соседнего замка, состояла большей частью из книг по военной истории Германии.
Лекции, читавшиеся бывшими нацистами для бывших нацистов, состояли, главным образом, из теософии, метафизики и творчества Фридриха Ницше.
Я взял посмотреть книжку у одного экс-нациста, щеголеватого, наглого юнца, свежего как майский цвет. Он сидел в группе интернированных, — все они были в драповых пальто и держали на коленях мягкие фетровые шляпы.
«Меч духа» — так называлась книга — антология цитат из произведений Ницше. Под названием книги я прочел: «Слово к немецкому бойцу и солдату».
То, что происходило в этом лагере при покровительстве англо-американских властей, звучит особенно кощунственно, потому что по соседству с ним находится братская могила, где похоронены сотни советских бойцов, погибших в борьбе с нацизмом, в борьбе за то, чтобы и в Англии была демократия.
Впрочем, совсем не обязательно было видеть лагерь для бывших нацистов, чтобы убедиться в их вольготной жизни в англо-американской зоне оккупации Германии. Достаточно, например, было посмотреть, как жили бывшие офицеры вермахта. Большинство из них жило ничуть не хуже, чем до войны. В то время как трудовой народ Западной Германии переживал ужасающую нищету, эти люди не испытывали никаких затруднений.
Многим из них удалось избежать денацификации, потому что, как военные, они якобы не играли активной роли в национал-социалистской партии или связанных с нею организациях.
Один мой немецкий знакомый, общавшийся с этой военной кастой, хорошо охарактеризовал ее традиции и ее историю перечислением лозунгов, которые она последовательно принимала:
«Да здравствует Бисмарк!
Да здравствует кайзер!
Да здравствует Гинденбург; долой красных!
Да здравствует Гитлер!
Да здравствует христианско-демократический союз! (Потому что более правой организации пока не имеется.)
Когда мы опять будем воевать с Россией?»
* * *
Осуществляя свой план расчленения Германии и превращения ее в один из основных плацдармов в будущей войне против Советского Союза, англо-американские власти опирались на самые реакционные силы в Германии, в лице которых они нашли себе подобострастных помощников. Эта политика чрезвычайно осложнила, к примеру, перспективу урегулирования рурской проблемы ко времени московской встречи министров иностранных дел.
Иностранные дипломаты ожидали, что русские на этой конференции «будут сговорчивыми», — ведь в СССР в тот год была засуха. Учитывая, что помощь ЮН-РРА Украине и Белоруссии прекратилась, русским, должно быть, теперь приходится туго. Не успеет окончиться конференция, как они запросят помощи у американцев и откажутся от своего упрямства в вопросах денацификации и демилитаризации Германии. С такими настроениями многие английские и американские дипломаты приехали на заседания в Москву.
Руководители английской и американской делегаций даже не пытались скрывать своей враждебной по отношению к Советскому Союзу позиции. Всем делегатам США даны были секретные инструкции не вести никаких разговоров о работе конференции у себя в гостинице или даже в помещении посольства, — а только в особой «микрофононепроницаемой комнате». Предполагалось, что все телефонные разговоры перехватываются и во всех комнатах, занимаемых американцами, установлены аппараты для подслушивания.
Английская делегация и сопровождавшие ее корреспонденты приехали в Москву одетыми, как для экспедиции на Северный полюс: в бесформенных, точно мешки, теплых пальто и тяжелых сапогах на шерстяной подкладке, которые Форейн Офис выдает всем едущим в Россию. Они были весьма удивлены, а некоторые даже как будто разочарованы, когда оказалось, что жить им придется в теплых и светлых номерах комфортабельной гостиницы «Москва», что там их ждет отлично организованное обслуживание, что к их услугам машины, закуска и выпивка в любой час, билеты во все театры и на все виды транспорта.
Все это очень плохо вязалось с «убогой, некультурной и недружелюбной азиатской» столицей, которую они ожидали увидеть. Ведь уверял же Уолтер Ситрин, что в России все ванны без пробок! А рассказы журналистов Уайта и Уинтертона об «однообразии» московского пейзажа? А разговоры в Форейн Офис об ужасающей дороговизне жизни в Москве? Нарисовать ту отталкивающую картину Советского Союза, к которой готовились приезжие корреспонденты, оказывается не так легко. Правда, им «доподлинно» известно, что гостиница «Москва» — единственное современного типа здание в столице, и то туда пускают только генералов и членов правительства; а снег на главных улицах убирается лишь для отвода глаз заезжим иностранцам. Говорят, всем гражданам, живущим в центре Москвы, перед самой конференцией выдали новые костюмы, а магазины по улице Горького получили специальный приказ выставить в витринах побольше товаров. А эти живописные чистильщики обуви на перекрестках — ведь их специально привезли с Кавказа, чтобы придать Москве некоторый экзотический колорит! Потом — кто знает — может быть, как только иностранные делегаты разъедутся, из номеров гостиницы уберут и ванны, и умывальники, и телефоны.
Вот какого рода басни ходили в эти дни между обитателями гостиницы «Москва».
* * *
Приехавшие из Лондона корреспонденты работали в тесном контакте с официальными должностными лицами. В английском посольстве каждое утро для них проводились инструктивные совещания, причем даже для английских корреспондентов, проживающих в Москве, доступ туда был закрыт. По-видимому, опасались, что их присутствие может нарушить гармонию отношений, существующих между Форейн Офис и дипломатическими корреспондентами, приехавшими из Лондона, которых называли «ручными тюленями».
Я невольно любовался искусством, с которым представитель Форейн Офис дрессировал своих «ручных тюленей». Его отчеты о работе конференции ограничивались перечислением фактов. Желательный для Форейн Офис тон подачи материала был заранее задан немногим избранным, и не малые усилия прилагались к тому, чтобы подчеркнуть «объективный» характер этих публичных пресс-конференций. Однако путем перестановки акцента, применения иронии и насмешки, путем сознательного обхода щекотливых тем достигалось именно то освещение событий, которое больше всего устраивало Форейн Офис.
Достаточно вспомнить, как были смазаны весьма серьезные советские обвинения против Динкельбаха и других бывших нацистов, состоявших на английской службе. Представитель Форейн Офис спотыкался на немецких именах, не знал, как они пишутся, и под конец заявил, что «не стоит задерживаться на этом вопросе, так как он имеет лишь второстепенное значение». А между тем от разрешения вопроса о денацификации Рура в значительной степени зависел исход Московской сессии совета министров иностранных дел.
Еще в ходе сессии по той информации, которую получили журналисты, нетрудно было убедиться, что линия англо-американцев, а за ними и французской делегации должна привести к провалу переговоров. Вслед за этим англо-американский блок планировал образование «Бизоний» как антисоветского заслона. Уильям Стрэнг, в то время представитель Форейн Офис в Германии, в своих кратких интервью с представителями прессы заявил, что Англия должна быть «реалистичной». Быть «реалистичной», по мнению этого выразителя взглядов министерства иностранных дел, означало отказаться от «всего иного вздора» о демократизации британской зоны оккупации Германии, это означало полное принятие американской политики «свободного предпринимательства», под чем подразумевалось предоставление власти германским промышленникам при условии, что они будут действовать в американских интересах.
Мой коллега Пьер Куртад, который был на обеде у Джона Фостера Даллеса, рассказывал, что Даллес пытался убедить французских корреспондентов, что Франция может защитить себя от британских посягательств на французскую независимость, только если она объединится с Германией в западноевропейскую федерацию под покровительством США. Сообщения об этом обеде вызвали серьезный переполох, когда они дошли до англичан, поскольку в то время Бевин и его сторонники настойчиво проповедовали теорию о том, что они находятся в тесном сотрудничестве с Францией (Бевин только что подписал англо-французское соглашение в Кале) и поэтому Франция, мол, должна защищать себя от американских посягательств.
* * *
Многие маститые журналисты Америки и Европы использовали сессию министров для того, чтобы побывать в Москве. В английском и американском посольствах спешно принимались меры к тому, чтобы эти новые обозреватели не вздумали нарисовать такую картину советской жизни, которая расходилась бы с открыто антисоветской позицией этих посольств. Англо-американские дипломаты были сугубо заинтересованы в том, чтобы истинная жизнь Советского Союза оставалась скрытой от общественного мнения их стран. Ведь это они усиленно распространяли басни о том, что послевоенная пятилетка не разрешит проблемы повышения жизненного уровня советских людей.
Как только иностранные корреспонденты приехали в Москву, их сейчас же уведомили, что посольства располагают большим количеством информационного материала, которым они могут пользоваться. Английское посольство предлагало готовые отпечатанные отчеты о советской культуре, просвещении и других сторонах жизни СССР; посольство США тоже порадовало американских корреспондентов отчетами, составленными с целью доказательства той истины, что «крах советского государства неизбежен».
За всю свою журналистскую деятельность я не встречал примеров столь трогательного сотрудничества официальных представителей правительства с газетными корреспондентами. Американские журналисты в Москве, главным образом, занимались тем, что переписывали посольские отчеты. Поль Уорд, корреспондент «Балтимор Сан», именно из этого источника почерпнул почти весь материал для своего цикла статей об СССР. За меткость своих «наблюдений» о Советском Союзе он получил в 1947 г. Пулитцеровскую премию, считающуюся в западном мире высшей наградой.
Представитель журнала «Тайм», Сэм Уэллс, специально затянул свое пребывание в Москве, чтобы закончить переписывание посольских отчетов в свой блокнот. Год спустя вышла его книжка о Советском Союзе, в которой глава о просвещении в СССР целиком построена на материалах английского посольства, и эта книжка была разрекламирована как результат «личного изучения» автором условий жизни в Советской России!
Но рекорд фальсификации побил французский корреспондент Падовани, описывавший русский быт якобы со слов некой русской девушки по имени… Миша!
Вестибюль гостиницы «Москва» во время Московской сессии совета министров служил местом сборищ иностранных делегатов и гостей. Спесивые чины американской военной полиции в белых касках, кучки суетливых корреспондентов с блокнотами в руках, старательно записывающих каждое слово официальных представителей Форейн Офис, американские генералы, втихомолку поругивающие русских в беседе с молодыми адъютантами, английские машинистки, обрадованные перспективой впервые в жизни увидеть русский балет, чикагский журналист, громко хвастающий «первосортным» материалом для статьи, который дало ему посещение вытрезвителя, и его коллега-француз, возмущенный тем, что, когда он стоял на площади Дзержинского с картой в одной руке и фотоаппаратом в другой, к нему подошел милиционер и потребовал документы.
В те дни, возвращаясь домой из гостиницы «Москва», я спрашивал себя: почему эти люди упорно не хотят объективно информировать общественное мнение о Советском Союзе? Почему дипломатический обозреватель «Дэйли телеграф» Эшли предпочитает шлепать по грязи в мартовскую оттепель, чтобы потом оплакивать какой-нибудь разваливающийся обломок Московской Руси в тихом арбатском переулочке, а не едет полюбоваться новыми многоэтажными домами на Калужском шоссе? Откуда взялось убеждение, что если люди не заняты исключительно своими нарядами, значит, они невосприимчивы к культуре, что девушка, которая водит троллейбус, неспособна к любви и романтике, что люди, мечтающие о строительстве новых заводов в своей стране и радостно следящие за успехами народно-освободительных войск в Китае, не могут, надев новые туфли, с увлечением носиться в вальсе?
Было время, когда некоторые из этих людей готовы были видеть в Советском Союзе «интересный эксперимент» «временного гостя» на земле, но испугались, когда этот гость выразил намерение остаться навсегда. Они успокаивали тайную тревогу, которую внушал им советский коммунизм, соображением, что это эксперимент, возможный лишь на русской почве; но то, что они увидели в Москве Первого мая, окончательно убедило их, что на Красную площадь устремлены взоры рабочих всего мира. И от этого им стало так страшно, что они, спрятав в карман свою «объективность», стали еще более ревностно служить своим хозяевам.
* * *
Оправдываясь неудачей московской конференции, западные державы усиленными темпами стали осуществлять свои планы развития Западной Германии в духе, прямо противоположном решениям Ялты и Потсдама. Это можно было предвидеть по некоторым замечаниям Бевина на приеме корреспондентов в Москве в апреле 1947 г. перед отъездом делегаций. Было совершенно очевидно, что для него московская конференция послужила лишь новым поводом к нарушению обязательств, торжественно взятых в Потсдаме. На протяжении всей своей карьеры тредюнионистского лидера Бевин придерживался принципа: «с коммунистами работать нельзя» и, сделавшись министром иностранных дел, остался верным этому принципу. И Бевин даже не трудился скрыть свое удовлетворение по поводу того, что Московская сессия совета министров иностранных дел развязывала ему руки для новых односторонних действий в Западной Германии.
Естественным развитием позиции, занятой англо-американцами в Москве, явился тот роковой день, когда мир узнал о том, что в Руре снова пришли к власти гитлеровские военачальники.
Конечно, немецкие промышленники и финансисты, вновь всплывшие после временной опалы, служат лишь ширмой для настоящих хозяев Рура, представителей англо-американского капитала, таких, как И. Стил, вице-президент одного из крупнейших угольных концернов в США, как его помощник Маршалл из Питтсбургской «Кол консолидэйтед компани». Немецкие промышленники снова пробрались к власти с разрешения генерала Клея, который сказал, что «если устранять тех, кто наживался в годы гитлеризма, придется устранить всех способных и деловых людей».
Источник: politikus.ru.
Рейтинг публикации:
|
