Еще в декабре 1925 года японский Генштаб дал инструкцию первому японскому военному атташе в СССР подполковнику Миякэ, которому, в частности, предписывалось: «Изучать мероприятия советского правительства в отношении советских национальных республик и отношение последних к центральному правительству для определения вопроса о возможности использования нацменьшинств Советской России во время будущей войны». Военный атташе в Турции майор Хасимото должен был наладить контакты с высланным туда советским правительством оппозиционером Л. Троцким. Помимо этого, он устанавливал связи с пантюркистским движением, с эмигрировавшими в Турцию буржуазными националистами тюркских народов бывшей Российской Империи и прочей подобной публикой. По итогам своей работы Хасимото направил в Генштаб сухопутных войск Японии аналитический доклад «О возможности использования Кавказа в политико-диверсионных целях против СССР».Всё висело на волоске
В эти дни конца августа, когда мы отмечаем 70 лет победы советских войск над японскими милитаристами у реки Халхин-Гол в Монголии, не лишне вспомнить и о других аспектах готовившейся Японией агрессии против СССР. Во время Второй мировой войны японцы так и не решились на большую войну с Советским Союзом. Даже в самые тяжёлые для нас дни Великой Отечественной, летом-осенью 1941 года. Вызвано это было не только растущими противоречиями между Японией и США и невозможностью для Японии вести войну без источников нефти (а ближайшие находились в Бирме, Малайе и Индонезии), что вынудило японские правящие круги перенацелить свою экспансию на юг. Упорное сопротивление, которое советские войска с первого дня вторжения оказали германским агрессорам, лишило последних надежды на лёгкую и быструю победу. Это и почувствовали японцы.
Планы большой войны против СССР создавались японским Генеральным штабом с начала 1930-х годов. Захват Маньчжурии, предпринятый японской военщиной в 1931-1932 гг., был необходимой предпосылкой осуществления этих планов. Это был почти идеальный плацдарм для развёртывания военных операций против советского Дальнего Востока. С момента оккупации Японией Маньчжурии угроза с Востока для СССР возросла многократно, до августа 1945 года наша страна была вынуждена держать там стратегическую оборону. Хотя СССР и Япония не были в состоянии войны, это был реальный фронт, который постоянно отвлекал крупные силы Красной армии (более 700 тысяч человек), столь нужные на Западе, для войны против гитлеровской Германии. Хотя после того, как в 1938 и 1939 гг. советские войска дали сокрушительный отпор зарвавшимся японским воякам у озера Хасан и реки Халхин-Гол, и конфликтов такого масштаба на наших дальневосточных рубежах больше не возникало, опасность нового нападения Японии как дамоклов меч продолжала висеть над советским Дальним Востоком.
Пакт о нейтралитете с Японией, заключенный двумя странами 13 апреля 1941 года, не помешал бы Японии напасть на нас, если бы дела на советско-германском фронте шли для нас хотя бы чуть хуже. Сам министр иностранных дел Японии Мацуока, подписавший этот пакт, разъяснял и Риббентропу, и германскому послу в Токио, что Тройственный пакт (Германии, Италии и Японии) остаётся для Японии приоритетным, и что в случае войны между СССР и Германией Япония не будет оставаться нейтральной. И это не было «азиатским двуличием», когда одним говорят одно, другим другое. Вплоть до своей отставки в июле 1941 года на заседаниях японского кабинета министров Мацуока был одним из самых ярых сторонников вступления Японии в войну против СССР на стороне Германии. Причём, по мнению других членов кабинета, даже недостаточно ярым, так как за свою витиеватую интерпретацию японской позиции в ответе советскому послу (см. ниже) получил в итоге выговор. То есть сторонников нападения на СССР в японском руководстве было немало. Ещё больше их было в командовании Квантунской армии, расположенной в Маньчжурии. Летом 1941 года эта армия была приведена в боевую готовность.
Когда 24 июня 1941 года советский посол Сметанин попросил Мацуоку прояснить позицию Японии в связи с нападением Германии на СССР, в частности, будет ли Япония соблюдать пакт о нейтралитете, глава японского МИД дал уклончивый ответ. Его, однако, легче было интерпретировать в том смысле, что Тройственный пакт для Японии важнее пакта о нейтралитете с СССР. 2 июля Мацуока сам пригласил Сметанина и разъяснил ему, что соблюдение Японией пакта о нейтралитете зависит от международной обстановки. То есть от способности СССР оказывать сопротивление германскому вторжению – так это, очевидно, следовало понимать. Новый министр иностранных дел Японии Тойода, с которым советский посол встретился 25 июля 1941 г., также уклонился от прямого ответа на вопрос, будет ли Япония оставаться нейтральной в войне Германии против СССР. Он тоже сослался на «сложность международной обстановки».
Учитывая всё это, нельзя лишний раз не восхититься государственной мудростью нашего руководства, которое сумело убедить весь мир в правоте СССР перед лицом гитлеровской Германии, вероломно напавшей на нашу страну. Нет сомнения, что не только в том случае, если бы СССР напал на Германию первым (каковое намерение часто приписывают Сталину), но даже если бы он всего лишь подал хоть незначительный повод считать гитлеровскую агрессию «превентивной войной», то Япония незамедлительно объявила бы войну Советскому Союзу. Но Сталин был не дурак, чтобы нарываться на войну на два фронта. Уже по одной этой причине любые домыслы о том, будто Сталин готовил нападение на Германию, следует отбросить раз и навсегда.
Японские предтечи Збигнева Бжезинского
Однако вернёмся к 1930-м годам, когда складывались основные элементы теоретического плана японской агрессии против СССР. Авторы книги «Советско-японская война. Рассекреченные архивы» (М., 2006) К.Е. Черевко и А.А. Кириченко приводят интересные сведения о попытках японских спецслужб использовать национально-сепаратистское подполье в СССР для подрыва нашего государства изнутри в случае войны. Правда, сами авторы (один – бывший дипломат, другой – полковник контрразведки КГБ в отставке) с упорством, достойным лучшего применения, пытаются доказать миролюбие Японии в отношении СССР и будто именно наша страна вела себя агрессивно во всех пограничных конфликтах и инцидентах 30-х годов с японцами. Оба работали в своё время по линии своих ведомств на «японском направлении» и, как это нередко бывает, оказались «духовно завербованы» объектом своих профессиональных интересов. Тем не менее, приводимые ими данные очень ценны. Они сами по себе показывают, кто на самом деле имел агрессивные намерения.
Ведь у СССР никогда не было планов захвата ни собственно японской территории, ни даже территорий других государств, контролируемых японцами. Цели, которые преследовал Советский Союз, что он и доказал в 1945 году, не выходили за рамки восстановления тех позиций на Дальнем Востоке, которые имела там Российская Империя до войны с Японией 1904-1905 гг. Это возвращение Южного Сахалина и Курильских островов, КВЖД, ЮМЖД и базы в Порт-Артуре. Советский Союз не собирался захватывать Маньчжурию, так как всегда признавал суверенитет Китая над этой территорией. Предполагаемая оккупация северной части острова Хоккайдо, которую Сталин пытался осуществить по согласованию с американцами в августе 1945 года, в любом случае была бы только временной акцией. В то же время японские милитаристы постоянно вынашивали замыслы захвата советского Дальнего Востока на запад как минимум вплоть до Байкала. На это нацеливали Квантунскую армию конкретные оперативные планы. Долговременные стратегические задачи японцев были ещё более масштабными. В Дополнительном военном соглашении к Тройственному пакту, подписанному 18 января 1942 года в Берлине представителями вооружённых сил Германии, Италии и Японии, граница «оперативной ответственности» Германии и Японии устанавливалась по 70-му градусу восточной долготы, проходящему посередине Западно-Сибирской равнины чуть восточнее Оби и Иртыша. И это была уступка японской стороны, которая претендовала на всю азиатскую часть СССР.
Некоторые национальности СССР рассматривались японской военщиной как естественные союзники в деле подрыва нашей страны изнутри во время грядущей войны (которую японские милитаристские круги считали в принципе делом решённым). Ведь ещё во время русско-японской войны 1904-1905 гг. японская разведка щедро субсидировала не только российские оппозиционные партии, но и национальные движения в Польше и Финляндии.
После изгнания японских интервентов с советского Дальнего Востока Япония была вынуждена пойти на нормализацию отношений с СССР, дипломатически признать наше государство, подписать соответствующую конвенцию (в 1925 году; платой за признание с нашей стороны стало предоставление Японии концессий на Северном Сахалине сроком на 70 лет). Но японские милитаристские круги незамедлительно стали готовиться к реваншу. И тут внимание японской разведки снова привлекли национальные вопросы. В декабре 1925 года японский Генштаб дал инструкцию первому японскому военному атташе в СССР подполковнику Миякэ, которому, в частности, предписывалось: «Изучать мероприятия советского правительства в отношении советских национальных республик и отношение последних к центральному правительству для определения вопроса о возможности использования нацменьшинств Советской России во время будущей войны».
Военный атташе в Турции майор К. Хасимото должен был наладить контакты с высланным туда советским правительством оппозиционером Л. Троцким. Помимо этого, он устанавливал связи с пантюркистским движением, с эмигрировавшими в Турцию буржуазными националистами тюркских народов бывшей Российской Империи и прочей подобной публикой. По итогам своей работы Хасимото направил в Генштаб сухопутных войск Японии аналитический доклад «О возможности использования Кавказа в политико-диверсионных целях против СССР». Как замечают авторы названной книги, его характеристика народов Кавказа «не потеряла своей актуальности и теперь. В частности, он отметил, что народности Кавказа оказались слабовосприимчивыми к русской культуре и консервативны в своих обычаях и традициях». Хасимото обнаружил постоянную связь между кавказскими мусульманами и их «воинствующей эмиграцией» и сделал вывод, что задействовать как тех, так и других в диверсионных целях против СССР не составит особого труда.
Любопытно, что после войны Хасимото, уволенный в отставку в 1936 году в чине всего лишь полковника, попал на скамью Токийского международного трибунала и был приговорён к пожизненному (!) заключению. Очевидно, знал слишком много такого, что американцы, верховодившие на том процессе, хотели бы навсегда сохранить в тайне. Очевидно, здесь были и контакты с Троцким, в которых были задействованы международные банковские круги, и налаженные связи с пантюркистским и исламистским подпольем в СССР, которые теперь США намеревались использовать в своих целях. Возможно, было что-то и ещё. Не исключено, что свою работу против СССР Хасимото вёл в контакте с западными спецслужбами.
Мусульманские народы Кавказа были не единственными в СССР, кого японская разведка рассматривала как кандидатов на роль «пятой колонны». 8 декабря 1932 года начальник Генштаба принц Котохито направил японским военным атташе в европейских странах директиву с указанием подготовить к 30 апреля 1933 г. планы разведывательных мероприятий против СССР с приложением сметы расходов. К директиве прилагался общий проект таких мероприятий, в котором, в частности, указывалось: «Чтобы после начала войны возможно скорее подорвать боеспособность Советского Союза, необходимо предварительно провести следующие мероприятия: а) оказать поддержку движению за независимость Украины, Грузии, Азербайджана, народностей Кавказа, Туркестана и поднять восстания на этих территориях…». Обратим внимание на то, что первыми среди кандидатов на отделение от СССР указаны Украина и Грузия, и только потом следуют мусульманские регионы.
Как синтоисты хотели сделать мусульман пушечным мясом
Однако японский Генштаб всё-таки больше всего надеялся на мусульман. Ещё в 1920-е годы им с прицелом на ведение пропагандистско-диверсионной работы против СССР была создана Всеяпонская мусульманская организация. В 1930-е годы японские спецслужбы всерьёз рассматривали вопрос о строительстве в самой Японии или в Маньчжурии огромной соборной мечети, которая могла бы стать новым международным духовным центром мусульман, своего рода «второй Меккой», находящейся под полным политическим контролем Японии.
Деятельность по привлечению симпатий мусульман всего мира к Японии была нацелена не только против СССР, но и против Китая. Корни уйгурского сепаратизма ведут туда, в 1930-е годы, когда японская разведка совместно с пантюркистскими кругами (которые после войны переориентировались на США) налаживала связи с мусульманами Синьцзяна с целью побудить тех отделиться от Китая. Кашгар в Синьцзяне, где скопилась басмаческая эмиграция, стал одним из центров ведения японской разведкой подрывной работы против СССР и Китая.
Во время японо-китайской войны 1937-1945 гг. Синьцзян был фактически независим от правительства Чан Кайши. Только громадное политическое влияние СССР в регионе позволило Китаю формально сохранить эту территорию за собой, а после войны и фактически вернуть её себе.
Важным координационным центром деятельности японской разведки среди мусульман стала Анкара. Из донесения японского военного атташе в Турции подполковника Канды (март 1934 г.) известно о существовании в СССР четырёх национально-региональных групп, работавших по указанию японской разведки: среднеазиатской, азербайджанской, северо-кавказской и крымско-татарской. Азербайджанская группа действовала как в Иранском, так и в Советском Азербайджане, и автор донесения планировал в скором времени заброску в Советский Азербайджан диверсионного отряда в 1000 человек, сформированного в Иране. Из той же записки нам известно о планах по созданию диверсионной группы такой же численности среди народов Северного Кавказа.
Авторы книги отмечают, что практический результат работы японской разведки по возбуждению советских мусульман против СССР оказался ничтожен, и иронизируют: «Все вышеизложенные факты и документы японской разведки шли под грифом “совершенно секретно”. Но какой же это секрет, если эти документы иногда Сталину докладывались раньше, чем доходили до японского Генерального штаба». Не отрицая решающей роли советской контрразведки в срыве японских планов разжигания восстаний среди отдельных нацменьшинств СССР, следует, однако, напомнить, что до большой войны между СССР и Японией дело тогда не дошло. Следовательно, налаженные японской разведкой связи в националистическом подполье не могли найти полного применения. Не следует также забывать о том, что при подходе немцев к Крыму и Кавказу часть представителей этих народов подняла-таки восстание против советской власти в поддержку оккупантов. Этот вопрос ещё не исследован в силу закрытости сведений, но весьма вероятно, что японские спецслужбы поделились с германскими коллегами-союзниками некоторыми своими контактами среди национал-сепаратистов в СССР, и эти связи использовали немцы, сумев натравить на советскую власть крымских татар, карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, калмыков.
Особо следует сказать о той части белогвардейской эмиграции, которая, зная об этой стороне деятельности японской разведки и несмотря на исповедуемый лозунг «единой и неделимой России», сотрудничала с ней в подрывной работе против СССР. Эта часть эмиграции предавала не Советский Союз, а свою историческую родину – Россию, и в лице своих лидеров (бывший забайкальский атаман Г. Семёнов, вождь «Всероссийской фашистской партии» К. Родзаевский и т.п.), попавших после освобождения Маньчжурии в руки советского правосудия и казненных как пособники врага.
