Автор предисловия и подборки текстов - Сергей Карамаев
Необходимое предисловие
Эта страничка – попытка собрать в одном файле т.н. «белогвардейские песни», начиная от набившего уже оскомину «Поручика Голицына» и заканчивая совсем уж неизвестными образцами народного творчества. Некоторые из этих песен были весьма популярны в СССР в 70-80-е, сейчас интерес к этой тематике немного снизился, в силу разных причин.
Как это ни парадоксально звучит, большинство этих песен – т.н. «новоделы». До 1960-х гг их просто не существовало. Интерес к «белогвардейской» тематике возник в обществе со второй половины 1960-х, с появлением фильмов типа «Адьютант его превосходительства», «Служили два товарища», «Новые приключения неуловимых» и других, в которых едва ли не впервые белые офицеры были показаны не воплощением Сатаны, но обычными людьми, с присущими людям хорошими и плохими чертами. Не то чтобы диссиденство было распространено в СССР повсеместно, но в пику набившей оскомину «красной» пропаганде, в обществе довольно быстро возникла стихийная мода на золотые погоны, аксельбанты, словоерсы, обращения типа «господа!», у каждого второго, если не первого обнаружились предки-дворяне и прочая и прочая и прочая. Дабы не быть голословным приведу несколько цитат.
На первое подтверждение в своё время случайно наткнулся у Василия Аксёнова в книге «В поисках грустного бэби» (М., 1992, с.193): «Так называемая романтика революциик возрасту юности нашего поколения (сам Аксенов 1932 г.р. – прим. авт.) почти уже испарилась. Звучит неправдоподобно, но уже начала возникать «романтика контрреволюции», глаза молодёжи стали задерживаться на образе офицера-добровольца». Историк Сергей Волков в серьезной научной работе "Трагедия русского офицерства" пишет следующее: "В 70-х годах благожелательные отзывы о русских офицерах стали обычными, но допускались только в трех аспектах. Во-первых, в связи с научной и культурной деятельностью конкретных лиц не возбранялось упоминать о наличии у них до революции офицерских чинов. Во-вторых, в связи со службой в Красной армии. В-третьих, как и раньше, допускались благожелательное отношение к офицерам более отдаленных периодов истории. Столетний юбилей освобождения Болгарии, а равно и 500 лет Куликовской битвы послужили дополнительным фоном к оживившемуся в это время интересу к некоторым внешним чертам русской армии (помимо порожденных юбилеями череды статей, заметок и художественных произведений, в эти годы на парадной форме появились аксельбанты, было введено звание "прапорщик" - хотя и для обозначения совершенно другого явления, но, как подчеркивалось, взятое "из традиций русской армии", на военных концертах стали звучать старые солдатские песни, а также песня об "офицерских династиях", и т.п.). Что касается белых офицеров, то долгие годы единственным широко известным произведением, содержавшим их положительные образы, были булгаковские "Дни Турбиных". В 70-е годы, помимо издания булгаковской же "Белой гвардии", появились два телесериала, один из которых ("Адъютант Его превосходительства") был совершенно необычен по число положительных образов белых офицеров при минимальном числе отрицательных, а в другом (новая версия "Хождений по мукам") вполне симпатично показаны белые вожди и картины "Ледяного похода", что, помимо воли авторов, работало на изменение привычного стереотипа."
Волкова поддерживает публицист Денис Горелов в статье «Кто на самом деле выиграл Гражданскую войну» («Известия», март 2003) пишет: «...контрабандная героизация синих гусар с гитарами шла с самого конца 60-х: двадцатикратное переписывание красной истории войны, тройная классовая фильтрация победителей, непристойная грызня реабилитированных потомков из элитных домов на Грановского и Серафимовича открыла дорогу цельному и монолитному белому мифу с поклонами, присягой, снами о России и романсами промотавшихся изгнанников. Пошли по рукам ксерокопии Гумилева, потянулись выездные плакальщики на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, еврейские шансонье вместо песен про красных казаков стали сочинять баллады про господ офицеров. Несмотря на откровенный гимн революционному очищению элиты, трилогия "Хождение по мукам" в лучших домах 60-70-х читалась как плач по непорочной России, потоптанной хамом-комиссаром.»
Данные настроения не могли не отразиться в культуре городского романса (чем по сути «белогвардейские» песни и являются). Забавно, что такая любовь к белой гвардии прокатилась не только по советским интеллигентским кругам, но и по советской эмиграции третьей волны. Ресторанные певцы на Брайтон-Бич очень чутко уловили настроение публики и моментально включили в репертуар песни на эту тему (была и еще одна причина: как известно за третьей волной эмигрантов из СССР закрепилось не очень-то лестное прозвище «колбасной эмиграции» и эмигранты третьей волны хотели посредством этих песен, так сказать, «легимитизировать» себя, протянуть «связующий мост поколений» между первой волной и собой и почувствовать себя ея преемниками, которые подобно предшественникам были вынуждены покинуть поруганную родину. Что не умаляет того факта, что в третьей волне было много достойных людей, которых обстоятельства действительно вынудили уехать из страны.) Когда в брайтонских ресторанах после третьей или четвертой рюмки, под курочку в маслице раздавались возгласы с характерным грассированием: «Пгодали Госсию!», то ничего кроме улыбки (если не говорить о недоумении) это вызвать не могло. Особенно если учесть тот факт, что белая армия, интернационализмом никак не страдавшая, вешала и рубала предков этих самых эмигрантов в Жмеринках и Бердичеве. Процитирую Горелова ещё раз: «...если кто помнит, как вела себя Добрармия на «освобожденных» территориях. Как фашистские оккупанты она там себя вела; вопросы с евреями, коммунистами, бабами и имуществом гражданского населения решались абсолютно идентичным способом».
Данный факт едко подметил поэт Наум Сагаловский:
Красиво живу я. Сижу в ресторане -
Балык, помидоры, грибочки, икра,
А рядом со мною - сплошные дворяне,
Корнеты, поручики и юнкера.
Погоны, кокарды, суровые лица,
Труба заиграет - и с маршем на плац -
Корнет Оболенский, поручик Голицын,
Хорунжий Шапиро и вахмистр Кац...
Вместе с тем, до сих пор масса людей пребывает в уверенности, что «белогвардейские» песни – аутентичные, что они являются продуктом той грозной эпохи, когда по России полыхала гражданская война, брат стрелял в брата, из Крыма уходили битком набитые пароходы, а офицеры стрелялись, не в силах изменить ни жизнь ни себя. Я слышал примерно пять или шесть версий о происхождении песни «Поручик Голицын», и все они противоречили друг другу. То же касается и остальных. Понятно почему люди в это верят – эти песни прежде всего дают ту необходимую толику романтики, от которой в наше время остались одни воспоминания. Ну и потом, эти городские романсы в большинстве своем настолько контрастировали с «массовой советской песней», что никак невозможно было поверить в то что «золотые-погоны-на-плечах-поручиков и в зубах навязшие «шедевры» советской эстрады (от которых временами тошнило) были написаны в одно и то же время.
Я не ставлю себе задачей опровергать веру этих людей в данные мифы. Ну, хочет человек верить – пусть себе верит. Как правило эти люди любят рассказывать красивые истории на тему, что «эти песни были написаны белыми офицерами и были бережно сохранены сквозь годы», но, вот, ничем кроме горячих уверений со стороны рассказчика это не подтверждается. В ответ на просьбу ну хоть как-либо подтвердить эти легенды следует аргумент типа «это все знают». Увы, историческое образование (Московский государственный историко-архивный институт) научило меня критически относиться к заявлениям «это всем известно»/«это все знают». Во-первых, элементарный лингвистический анализ подтверждает, что большинство песен про героическое белое движение никак не могло было быть создано в те далекие 20-е годы, а возникло в те же 60-70-е. Спросите любого филолога или лингвиста. Есть и еще одна причина, о ней я скажу ниже, в комментариях к «Поручику Голицыну».
Принцип отбора песен – интуитивный. Главное, чтобы песни более или менее укладывались в т.н. «белогвардейскую» тематику. После песен я буду приводить комментарии, в том случае если это необходимo, а также примечания. Далее, я использую формулировку «автор не установлен», мне не нравится когда пишут «автор неизвестен». Я придерживаюсь той точки зрения, что у большинства приведённых ниже песен есть автор, просто по какой-либо причине, мне не удалось установить кто именно либо у меня нет данных, подтверждающих что автор – именно тот или иной человек. Буду надеяться, что мне в итоге удастся их найти. Дополнение: я очень часто употребляю слово романс. Почему-то считается что романс – это нежная изящная песня, типа «Только раз» или «Нет, не хочу я любви мимолеётной». Это не совсем так, у романса есть множество разновидностей: мещанский, городской, цыганской, салонный и т.д. Иногда романс может быть на редкость смешным и даже едким, иногда – грустным до слез. Я придерживаюсь мнения, что песни о белой гвардии – по сути своей не что иное как городской романс, именно в этом значении я и употребляю это слово.
Источники, которымия я пользовался: из аудио – это пластинки Жанны Бичевской, Валерия Агафонова, Аркадия Северного и группы «Реддо». Также аудиокассеты, с записанными во время различных слётов КСП песнями да и просто записями разных авторов. Из остальных источников – интернет, ясное дело. Ссылок не привожу, поскольку собирались тексты не один день и воостановить я сейчас URLs не смогу. Но желающие их найти могут предпринять текстовый поиск. Некоторые тексты были записаны мной лично в разное время, к сожалению, за давностью лет не могу точно указать даты записи. Наконец – это просто документы неизвестного происхождения.
Если у вас есть предложения, дополнения, критика, хвала, ругань, признание в любви или песни не вошедшие в этот сборник – пишите, я буду признателен: goodolerebel@mail.ru или valmus@yandex.ru
Сергей Карамаев
P.S. Заранее прошу прощения за пропущенные местами знаки препинания – есть у меня такой грех.
--------------------------------------------------------------------------------
Кладбище под Парижем.
Автор:Роберт Рождественский
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
"Прощай!" и "Ура!".
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память- была..
Ваши сиятельства, их благородия-
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки - русские. Вроде бы - наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после- забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё -
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.
Комментарий: Я не случайно начал именно с этого стихотворения – именно с него я в своё время задумался над тем, чтобы собрать песни/стихи на тему Белой гвардии. Оно было опубликовано в журнале «Юность», в 1984, в январском, по-моему, номере. Роберт Иванович, был поэт замечательный, спору нет, некоторые его стихи, на музыку положенные, чуть ли не песнями народными стали. Но вот за это стихотворение, он, пожалуй легкого упрека-то заслуживает. Я больше чем уверен что Рождественский не имел в виду ничего плохого и не намеревался оскорбить эмигрантов, но так уж вышло, что оскорбил. Именно строчками «Все-таки - русские. Вроде бы - наши. Только не наши скорей, а ничьи…». Причем эмигранты той, первой волны, это стихотворение приняли очень близко к сердцу. В одном из номеров эмигрантского журнала «Часовой», издававшемся в Париже штабс-капитаном Василием Ореховым (ныне, к сожалению покойным) за 1986 или 1987 было опубликован ответ (большой, кстати) на это стихотворение Рождественского. Написала его поэтесса Флорентина Болодуева. К сожалению, у меня пока нет возможности привести его здесь, но я надеюсь вскоре исправить это упущение. Суть ответа заключалась в следующих строках: «Нет, не ничьи мы – России великой». Причём ответ поэтессы поддержали многие оставшиеся в живых эмигранты первой волны – то что их посчитали «ничьими» оскорбило стариков до глубины души. По понятным причинам этот ответ тогда в «Юности» опубликован не был – главный редактор Андрей Деменьтев, конечно, любил пофрондировать, но только строго в разрешенных партией пределах, да и кого, собственно, интересовало тогда мнение каких-то эмигрантов...
В начале 1990-х «главный белогвардеец России» Александр Малинин положил это стихотворение на музыку и записал его как песню. Ну, Малинина-то можно простить – ему настолько вскружил голову белый мундир, что за блеском золотых погон он мало что видел. И поэтому понять смысл этого стихотворения ему, видимо, было несколько сложно. Сейчас он, насколько известно, этой песни не исполняет, что и к лучшему.
Стихотворение-то и впрямь хорошее. Если б только не этот вывод про ничьих...
--------------------------------------------------------------------------------
Поручик Голицын
Автор: Михаил Звездинский
Четвертые сутки пылают станицы,
По Дону гуляет большая война,
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!
А где-то их тройки проносятся к “Яру”,
Луна равнодушная смотрит им вслед.
А в комнатах наших сидят комиссары,
И девочек наших ведут в кабинет.
Мы сумрачным Доном идем эскадроном,
Так благослови нас, Россия-страна!
Корнет Оболенский, раздайте патроны,
Поручик Голицын, надеть ордена!
Ведь завтра под утро на красную сволочь
Развернутой лавой пойдет эскадрон,
Спустилась на Родину черная полночь,
Сверкают лишь звездочки наших погон.
За павших друзей, за поруганный кров наш,
За все комиссарам заплатим сполна,
Поручик Голицын, к атаке готовьтесь,
Корнет Оболенский, седлайте коня!
А воздух Отчизны прозрачный и синий,
Да горькая пыль деревенских дорог,
Они за Россию, и мы за Россию,
Корнет Оболенский, так с кем же наш Бог?
Мелькают Арбатом знакомые лица,
Хмельные цыганки приходят во снах,
За что же мы, дрались поручик Голицын,
И что теперь толку в твоих орденах?
Напрасно невесты нас ждут в Петербурге,
И ночи в собранье, увы, не для нас,
Теперь за спиною окопы и вьюги,
Оставлены нами и Крым, и Кавказ.
Над нами кружат черно-красные птицы,
Три года прошли, как безрадостный сон.
Оставьте надежды, поручик Голицын,
В стволе остается последний патрон.
А утром, как прежде, забрезжило солнце,
Корабль “Император” застыл, как стрела,
Поручик Голицын, быть может, вернемся,
К чему нам, поручик, чужая страна?
Подрублены корни, разграблены гнезда,
И наших любимых давно уже нет.
Поручик, на Родину мы не вернемся,
Встает над Россией кровавый рассвет.
1961
Поручик Голицын
Обработка Жанны Бичевской
Четвертые сутки пылает станица.
Потеет дождями донская весна.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.
Над Доном угрюмым ведем эскадроны,-
Нас благословляет Россия-страна
Поручик Голицын, раздайте патроны,
Корнет Оболенский, седлайте коня.
Мелькают Арбатом знакомые лица,
Шальная цыганка проносится в снах...
Все будет прекрасно, поручик Голицын -
За все тот, кто должен, получит сполна.
А где-то ведь рядом проносятся тройки.
Увы, мы не знаем, в чем наша вина.
Поручик Голицын, так будьте же стойки,
Корнет Оболенский, налейте вина.
Ах, русское солнце, великое солнце!
Уж не изменить нам курс корабля...
Поручик Голицын, а может, вернемся,
Зачем нам, дружище чужая земля?
Четвертые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская весна.
Всем бросить патроны, уж скоро граница,
А всем офицерам надеть ордена!
Комментарий: Едва ли не самая известная песня про «их благородия», ставшая в какой-то мере символом «белогвардейщины» в СССР. Исполняло её бессчётное множество народу: Аркадий Северный, Михаил Звездинский, Михаил Гулько, Жанна Бичевская, Александр Малинин, группа «Реддо» и тьма неизвестных ресторанных певцов по всем краям Союза нерушимого.
По поводу авторства этой песни до сих пор временами вспыхивают дискуссии – кто же ее на самом деле написал. Одни считают что автор – Михаил Звездинский, другие – что она и есть самая что ни на есть «белая» песня. В «Библиотеке Максима Мошкова» (http://www.lib.ru) в разделе «Песни Гражданской войны» приведено, например, такое высказывание:
{; From: Кирилл Ривель (kirriv@aport2000.ru)}
; Исполняли: Михаил Гулько, Малинин. Объявлял себя автором: М.Звездинский.
; Настоящий автор неизвестен, канонический текст привезен из Парижа Ж.Бичевской
; Русская эмиграция первой волны знает эту песню очень давно
С большим уважением относясь к господину Ривелю, я, однако, вынужден оставить на его совести столь безапеляционное утверждение, и поспешу его разочаровать – мягко скажем, гм, ерунду говорит Кирилл Игоревич, русская эмиграция первой волны эту песню не знает вообще! Почему он не одинок в данном мнении объяснить просто: госпожа Бичевская сама немало способствовала распространению легенды о «настоящем белогвардейском происхождении поручика Голицына».
Году в 1997 (или чуть ранее) в какой-то телевизионной передаче, посвященной романсам, было большое интерьвью с Бичевской. И в нем она, что называется, на голубом глазу, рассказывает следующую историю. Мол, в 1980-х, когда она была с гастролями в Париже, приходили на ея концерты русские эмигранты. И вот, то ли в антракте, то ли по окончании концерта, подходит к ней седенький благообразный старичок (по другой версии это была старушка – я эту байку слышал не один раз), в котором сразу угадывается эмигрант первой волны, эдакий деникинец-корниловец-калединец, сохранивший былую стать и явно хочет сообщить ей что-то важное. Но вокруг хищными волками рыщут зловредные КГБшные сотрудники, зорко высматривающие всякие несанкционированные контакты с иностранцами. И вот дабы усыпить бдительность этих ястребов в штатском оный старец делает вид, что благодарит Бичевскую, цветы ей, значит, даёт, а сам на ухо шепчет ей «канонический текст» песни про храброго поручика и не менее храброго корнета. И таково было эмоциональное потрясение певицы, что она не сходя с места моментально запомнила текст и накрепко его усвоив привезла в Россию где и начала распространять. В общем, легенда эта звучала примерно так.
Ну что тут можно сказать...В такие вещи либо верят, либо нет. Я, как нетрудно догадаться принадлежу ко второй категории. Не то чтобы из редкостного цинизма, и уж не потому, что мне не нравится Бичевская... Хотя по совести сказать некоторые моменты того интервью вызывали неоднозначную реакцию – в словах Бичевской звучал такой надрыв, такая страсть, что порой это выглядело комично, уж больно гипертрофированным был этот пафос по поводу белой гвардии. Как известно, неофиты какой-либо доктрины почти всегда превосходят своим рвением тех кто уверовал в данные постулаты ранее. И как бы обидно не выглядели мои слова – для подкрепления своих идей подобные люди зачастую могут выдавать желаемое за действительное. Вот и в данном случае невольно закрадывается вопрос – уж не произошло ли здесь именно это. (Я нисколько не стремлюсь обидеть Жанну Бичевскую и заранее приношу ей свои извинения, буде она сочтет себя оскорбленной). И еще.
Из статьи Михаила Дюкова: «Нельзя относится к исполнителю, как к авторитетному источнику сохранения текста. Каждый исполнитель интерпретирует песню по своему усмотрению (так делали и Северный, да и многие другие), или исполняет ее так, как он ее услышал… или как ему предложили некий вариант (кто-то его слышал или переделал самостоятельно). Задача исполнителя, прежде всего, хорошо и грамотно петь, а не заниматься фольклорными и другими исследованиями. Жанна Владимировна, в принципе, никогда особо себя и не обременяла точностью исполнения текста, да и с авторами у нее вечно сложности. Даже простые и известные тексты она умудряется изменять и переделывать, на мой взгляд, исполнитель должен обращаться с песней бережнее. Легко заявлять (она частенько это делает, а ее слова начинают повторять и другие), что она знает того или иного автора тех песен, которые исполняет, но совсем иное - вынести эти имена на обложку выходящих дисков, да и… и заплатить авторские. Кстати, имен-то она, и не называет…
Как бы мы все ни ахали и не возмущались, но пока авторство "Поручика Голицына" официально остается за маэстро Звездинским, который уже не раз себя скомпрометировал в глазах слушателей и ценителей шансона. Тут должно РАИС (или РААП) взять и "расприватизировать" творчество этого господина; все суды, которые были возбуждены против певца живущими авторами - были Звездинским проиграны. Но мы не о том….
Есть еще один интересный момент с Бичевской, в 1999 году на "MOROZ Records" выходит антология с названием "Старые русские народные деревенские и городские песни и баллады", если мне не изменяет память, то на пяти или шести дисках. Так вот, выборочно: на 1-м диске Бичевская числиться автором одной песни, на 3-м - (внимание!!!) аж пяти и одна за именем Г. Пономарева. И ладно б, если только музыки, так еще и слов, вот вам и народная песня, да еще и в стиле кантри некоторые шедевры выданы… Поэтому к ссылкам на творчество Жанны Бичевской надо относиться с осторожностью, слишком уж они тут зыбкие.»
Любой историк подтвердит, что мифотворчесво является одним из любимых занятием людей во все исторические эпохи. Этому подвержены не только отдельные личности, но и целые народы. Миф удобен, он прост и понятен, он красив, он дает человеку чувство сопричастности к чему-то великому. А развенчание мифа переносится людьми крайне болезненно, и развенчателей, как правило, не любят. Когда на свет появляется правда о каком-то событии то по сравнению с мифом она выглядит некрасиво и неприглядно. Миф о том что «Поручик» - аутентичная белогвардейская песня, по сути своей безвреден и невинен. Ну, считает человек, что автор этой песни – белый офицер, ну и Бог с ним, вольно ему. Но когда человек начинает активно пропагандировать миф – вот тут уж позвольте не согласиться. Пропаганда мифа порой приводит к тому, что зачастую миф вытесняет реальное историческое событие и в дальнейшем прочно укореняется в общественном сознании в качестве единственной версии того что произошло. Примерам несть числа. Так вот, к нелюбви и неприятию тех, кто считает «Поручика» настоящей белогвардейской песней, придется подвергнуть это утверждение дружеской крупнокалиберной критике. Я нисколько не подвергаю сомнению компетентность Жанны Владимировны в области музыки или исполнительского искусства. Но вот что касается истории – простите, тут авторитетом она для меня не является. Предоставлю слово эксперту – Юрий Станиславович Цурганов, кандидат исторических наук, научный сотрудник РГГУ, автор книги «Неудавшийся реванш: белая эмиграция во Второй Мировой войне», один из виднейших современных учёных, занимающихся белой эмиграцией. На одном из выступлений, посвященных белой эмиграции, его как раз и спросили об этой песне. Вот что он рассказал: «Когда в самом конце 1980-х произошло смягчение режима и увеличилось число контактов между русским Зарубежьем и СССР, на Запад (а именно в одну из стран Латинской Америки, где русские колонии были многочисленны) передали пленку с записью песни «Поручик Голицын». Уточню – хотя эта песня была записана эмигрантскими певцами в США еще в 1980-х, в других русских колониях о ней не слышали, не стоит переоценивать популярность брайтонских шансонье. Так вот, по свидетельству очевидца, который эту пленку и привёз туда, старые деды, которым было крепко под 90, а то и более, внимательно прослушали песню, и после паузы разразились дружным хохотом. Вердикт был единодушен – китч, дешевая поделка. Если же серьезно, то ни в одном из сборников «Песен Белой гвардии», выходивших за границей как до Второй Мировой, так и после песня «Поручик Голицын» не встречается. Люди, изучающие белое движение и историю эмиграции, вам скажут то же самое. Эти сборники не являются невообразимыми раритетами и при желании найти их можно. Сложно себе представить, чтобы такая песня, написанная, как утверждается в 20-е годы была совершенно неизвестна в течение долгого времени – и это учитывая трепетное отношение эмигрантов первой волны к своей культуре – а потом спустя полвека вдруг возникла из небытия и приобрела невиданную популярность, причём в СССР, что интересно, а не в эмигрантских кругах.
Люди любят считать эту песню символом Белого движения. Но мало кто даёт себе труд задуматься что, символом Белого движения было не белое знамя с золотой лилией, а гнойный бинт, грязная портянка и мундир со вшами. Любая война – это прежде всего грязь, кровь, пот и слёзы, это самое неприглядное, что всплывает в такие времена. Гражданская война исключением не была. Были зверства, как со стороны красных, так и со стороны белых, был холод, голод и скудные рационы, была жестокая бессмысленная бойня, отступления, и внутренняя опустошённость людей, защищавших ту, единственную Россию. На войне солдат не грезит о возвышенном – его мысли просты как дрова: пожрать, поспать, бабу бы сюда, да чтобы поскорее это всё закончилось. И песни на войне поются самые простые – про девушку, про дом родной. Изящности и красивости буду писаться потом, когда всё схлынет, отгорит и отболит. Что же касается легенд о том, что эта песня была написана после Гражданской войны русским эмигрантом, то, повторюсь — ни одного документального подтверждения данной истории ни я, ни мои коллеги никогда не встречали.»
Вот так. Признаться г-ну Цурганову я верю больше чем г-же Бичевской, хотя бы по одной причине – он профессионал и опирается на факты, а не на эмоции. Что же касается возможного упрека, что это мол не показатель, что он не встречал - ну как сказать...человек профессионально не один год занимается историей белого движения. Надо полагать, что знает он всяко больше чем просто любитель, иначе не стал бы кем он есть - насколько я помню, звания кандидатов исторических наук за просто так не раздают. Есть еще один момент, довольно слабенький с точки зрения аргументации, но всё же. Лично я верю в то что песню «Поручик Голицын» написал Звездинский ещё по одной причине – а почему бы и нет? Почему, собственно, ему отказывают в этом? Когда-то никому не известный молодой автор Александр Розенбаум написал ряд песен, которые сейчас воспринимаются почти как народные: «Гоп-стоп», «На улице Гороховой» и другие. И самое интересное, что мало кто ему верил, когда он честно признавался, что он и есть автор этих песен. Почему же, собственно, не допустить, что Михаил Звездинский не написал «Поручика»? Что вот так звёзды сошлись, вспыхнула искра, и Звездинский за одну ночь сваял текст, довольно симпатичную ностальгическую стилизацию. С моей точки зрения, такое вполне возможно. Хотя, конечно, аргументом это никакой.
Ещё один любопытный момент. Авторство «Голицына» приписывает себе Владислав Петрович Кацишевский (Справка: 1934 г.р. Живёт в Харькове. По профессии радиомеханик. Писал Свешникова, Северного, Шандрикова, Сорокина, Маркевича и нескольких цыган. Сделал три концерта еврейской музыки с несколькими забытыми певцами, впоследствии уехавшими в Израиль. Первую, классическую "Черноморскую чайку" собрал для записи Свешникова, в дальнейшем состав ансамбля менялся, но первым был он. Пел сам, хотя давно, с конца 80-х ничего не делал и никого не писал. Один из самых заметных "писарей" тех времён.)
Вот что он говорит: «Да много певцов было, Звездинский тогда же пел. Украл, гад, мою песню! "Поручик Голицын" - это же моя песня! Да вообще он бы рассказал всё как было, а то читал я его интервью в каком то журнале - сказал бы, что знал Аркашу, а то херню какую-то несёт. Они же с ним вместе в Горьком, в КПЗ за наркоту залетели, за анашу. Аркашу выпустили, а этого посадили. И псевдоним у него оттуда. Вроде как, они родственики были дальние, седьмая вода на киселе, правда… Да и не только у меня песни спёр, я слышал он и у этого, у Лобановского песню свистнул…
- Не понял про песню? И про родственника?!!!
- Да моя песня, моя! "Поручик Голицын". У меня много песен украли… "Вешние воды" тоже, дал её Аркадию, так он первый раз её испоганил только, не прочувствовал. А потом, я ему сказал, так он говорит что сделает как он её чувствует. Хорошо получилось. С "Казачком" вроде. А родственники они вроде точно… Аркадий много чего рассказывал…»
Опять же как относиться к этому свидетельству – я не знаю. Насчет родственников... Настоящая фамилия Аркадия Северного – Звездин. По некоторым сведениям настоящая фамилия Звездинского – Дейнекин. Вот и поди разберись тут...
Другой интересный момент, связанный с «Поручиком». В 1984 по Центральному Телевидению был показан документальный фильм о подрывной работе ЦРУ против СССР. Не вспомню я точно как назывался сей опус, но желающих отошлю к подшивке журнала «Посев» за 1985, в одном из номеров этому фильму огромная статья посвящена была. Так вот, изрядная доля этого «шедевра» была посвящена деятельности НТС, Народно-Трудового Союза, антисоветской эмигрантской оранизации, вобщем, сказ про то как эти изверги рода человеческого не спят ночами, придумывая, как бы им пакость очередную устроить в отношении самой миролюбивой страны победившего социализма. Короче, нормальная такая советская пропаганда, ложь на умолчании сидит и полуправдой погоняет. Но авторы этой нетленки (за которой явно просматривались уши Лубянки) решили сделать исторический экскурс дабы показать откуда ноги растут у этих идеологических диверсантов. Естественно из первой волны, все они, белогвардейцы недобитые, ох, недоработало НКВД в свое время. И самое ценное – в этом фильме была приведена настоящая эмигрантская хроника! Уж не знаю как она попала в Останкино, только показаны были эмигранты, как они сидят на каких-то собраниях (многие в форме), пляшут русские танцы, как маленькие дети одетые также в форму крестят лбы перед иконами (надо понимать это-то было самым зловредным – забивали деткам головы религиозным дурманом). Хроника была короткой – минута, что ли. И фоном – звучал «Поручик Голицын». Причем это было не малость занудное исполнение Михаила Гулько, плёнка с его песнями у меня была тогда, и не Звездинский (судя по тому как он ее перепел в 90-е с исполнением у него плоховато), и не Северный, а некто вообще неизвестный. Исполнение было простое, я б сказал безыскусное, вокал+гитара, но было сделано в маршевом ритме и отличалось драйвом. В фильме прозвучал только первый куплет, но и этого хватило. Кто был этот певец – не знаю, до сих пор интересно.
Я не случайно привёл «канонический текст» Бичевской. Вариантов «Поручика» существует достаточно много, но текст Звездинского, опубликованный выше, является на мой взгляд, наиболее полным. Естественно есть разночтения, другие варианты строк, но они несущественны и не сильно влияют на смысл песни. Вариант Бичевской, однако, отличается от текста Звездинского и довольно сильно. У меня есть подозрение (ничем, правда, не подкреплённое), что Бичевская сама изменила текст песни. Прежде всего он более торжественный, и я бы сказал более выспренный. В этом-то и беда – то что у Звездинского выглядит как китч, по мнению одних, или как красивая стилизация, по мнению других, у Бичевской выглядит как тот же китч, только пафосный и напыщенный, да к тому же похоже на неумело сделанную пропаганду. Увы, но её текст проигрывает в сравнении с «оригинальным» «Поручиком».
--------------------------------------------------------------------------------
Не надо грустить, господа офицеры
Автор: Владимир Роменский
Не надо грустить, господа офицеры,
Что мы потеряли - уже не вернуть...
Пусть нету отечества, нету уж веры,
И кровью отмечен нелёгкий наш путь.
Пусть мы неприятелем к Дону прижаты –
За нами осталась полоска земли...
Пылают станицы, посёлки и хаты,-
А что же ещё там поджечь не смогли?
Оставьте, поручик, стакан самогона,-
Ведь вы не найдёте забвенья в вине,
Быть может, командовать вам эскадроном,-
Чему удивляться - все мы на войне...
И вы, капитан, не тянитесь к бутылке,
Юнцам подавая ненужный пример,
Я знаю, что ваши родные в Бутырке,-
Но вы ж не мальчишка, ведь вы - офицер.
Пусть нас обдувает степными ветрами,
Никто не узнает, где мы полегли.
А чтобы Россия всегда была с нами,-
Возьмите по горсточке русской земли.
По нашим следам смерть над степью несётся,-
Спасибо, друзья, что я здесь не один.
Погибнуть и мне в этой схватке придётся –
Ведь я тоже русский, и я - дворянин.
Комментарий: Эта песня воспринимается как «вторая серия», своеобразное продолжение «Поручика Голицына». Если не ошибаюсь, впервые эта песня прозвучала в исполнении Аркадия Северного. Время написания – предположительно 1970-е. Автор – (предположительно) друг Аркадия Северного Владимир Роменский.
Рассказывает Михаил Шелег: «Владимир Роменский родился 20 мая 1935 года в Ленинграде. Его отец и мать были врачами. В блокаду Владимир с матерью остались в Ленинграде. После войны пошел в школу, окончил десять классов. Служил в армии рядовым с 1955 до 1958 года. После армии работал на заводе электриком. С Маклаковым Роменского познакомили в 1971 их общие друзья, да и жили они не далеко друг от друга. Иногда Роменский присутствовал при записях, которые организовывал Маклаков,- там Владимир и познакомился с Северным.
В стихах Роменского не было откровенной блатной тематики. Но эти стихи были очень искренни, они были достаточно ритмичны и прекрасно ложились на музыку. В записях Северного 78-80 годов как раз и преобладают песни на стихи Владимира Роменского. Это и "Осень Петербурга", и "Облака", и "Друг Серёга" - песня, посвященная Сергею Маклакову, и "Поручик Голицын" - именно Роменский привел разрозненные обрывки и рефрен в тот вид, который мы знаем теперь, хотя авторство этой песни приписывают себе многие, и продолжение "Поручика" – песня "Не надо грустить, господа офицеры..."; и песни, написанные для друзей: "Кошмары", "Курятник", "Итог", "Девочки, девочки"... Многие стихи В.Роменского не потеряли свою актуальность и ныне. Прочтите стихотворения "Достойно" (кстати, не забудем, что написано оно было не позднее 1980го, и там встречается определение эпохи "застойка", по крайней мере за 5 лет до Горбачева), "Равенство"...
--------------------------------------------------------------------------------
Прощальная
Автор: Владимир Роменский
Степь, прошитая пулями, обнимала меня,
И полынь обгоревшая, накормила коня;
Вся Россия истоптана, слезы льются рекой;
Это Родина детства, мне не нужно другой.
Наше лето последнее, рощи плачут по нам,
Я земле низко кланяюсь, поклонюсь я церквам;
Все здесь будет поругано, той России уж нет,
И как рок приближается наш последний рассвет.
Так прощайте полковник, до свиданья, корнет,
Я же в званьи поручика встречу этот рассвет;
Шашки вынем мы наголо на последний наш бой,
Эх, земля моя русская, я прощаюсь с тобой.
Утром кровью окрасится и луга и ковыль,
Станет розово-алою придорожная пыль;
Без крестов, без священников нас оставят лежать,
Будут ветры российские панихиды справлять.
Степь порублена шашками, похоронят меня,
Ветры с Дона привольные, заберите коня;
Пусть гуляет он по степи, не доставшись врагам,
Был он другом мне преданным, я друзей не предам.
Комментарий: Тоже известная песня про геройскую гибель белогвардейцев. Автором значится Владимир Роменский, но опять же есть указания на то что авторами были другие люди. Но в пользу Роменского говорит то что эти песни были выпущены на пластинке «Памяти Аркадия Северного» («Мелодия», 1990) с необходимой аннотацией. Не ахти какой аргумент (помня историю с диском Бичевской), но будем пока что считать так. Как только появится некоторая ясность в этом вопросе – я тут же внесу соответсвующие изменения. Естественно, исполнялась Жанной Бичевской, автор, как легко догадаться «неизвестен». У Бичевской – с переделанным более торжественным текстом. Как и предыдущие – эта песня-стилизация, рождения примерно тех же 1970-х.
Вот ещё о Владимире Роменском, рассказывает Михаил Шелег: «Однажды он присутствовал на записи, где записывался Аркадий Северный. Атмосфера была веселая и непринужденная, но что-то не клеилось. Маклаков досадовал на то, что Аркадий уже по третьему кругу поет одни и те же песни.
- Нужно бы что-нибудь новенькое, ребята! - сетовал Маклаков.- А эти песни уже мы записывали, и их все знают. Что толку, если мы в который раз запишем их? Творчества нету, новизны!
- А давай попробуем на Володины стихи что-нибудь сочинить,- подал идею Резанов.- Мы ведь уже когда-то что-то его пели. Может, и сейчас получится...
Роменский был не против, достал свою тетрадку: - Пожалуйста, берите. Правда, не знаю, что у вас из этого выйдет... Взяли первое же попавшееся на глаза стихотворение, подобрали нехитрую мелодию. Аркадий вооружился текстом, и запись пошла:
Петербурга зеркальные стекла
Моет мелкий, порывистый дождь.
Вся Россия слезами промокла,
И отсюда бежит кто-то прочь.
Променял кто-то русскую землю
На каштаны парижских полей,
Петербург под дождем будто дремлет,
Ну а дождь все сильней и сильней...
За "Петербургом" записали еще одну и еще. Правда, в стихах Роменского не было откровенного уголовно-воровского налета, но в них была искренность и простота, которая прекрасно гармонировала с тремя блатными аккордами. И работа опять закипела. Известно, что творческий процесс сближает людей - с этого момента Владимир Роменский стал полноценным членом группы. Он быстро сошелся с Северным, Резановым и остальными музыкантами. Теперь на записи он приходил не как посторонний слушатель, а как участник, непременно принося с собой новые стихи.
В эти дни он сблизился с Аркадием, и они стали друзьями. Неоднократно Аркадий гостил у Роменского, оставался у него ночевать, а уж сколько было выпито и переговорено всего!
В отличие от Аркадия быт Роменского был более-менее устроен: он жил в семье, работал (состоял в артели, которая промышляла выгодным в те годы неофициальным бизнесом - обивкой дверей дермантином), имел лишний рубль на обустройство жилья и на выпивку. Заразившись от друзей "магнитофонной" болезнью, он даже купил себе дорогой импортный магнитофон и записал на него своего друга. Но "делать деньги" на дружбе не стал, а слушал записи из чистого удовольствия. Любил песни грустные, старые тюремно-лагерные, которые Северный пел удивительно проникновенно и "с чувством". Под влиянием таких песен Роменский написал несколько стихотворений, которые впоследствии спел Аркадий.»
--------------------------------------------------------------------------------
Отступали войска по степи
Автор: Владимир Роменский
Отступали войска по степи,
Да испуганно лошади ржали,
Люди драться уже не могли,
А вокруг полыхали пожары.
Дон остался давно позади,
Впереди - неизвестность чужбины.
А в России - не видно ни зги,
Лишь усталые, потные спины...
Эти смутные годы боёв,
Безрассудных, кровавых и жутких...
"Здесь когда-то все было моё,
Господа, подождите минутку!"
Бредил так молодой капитан,
Что-то сжав побелевшей рукою.
Десять суток страдал он от ран,
Десять суток нёс смерть за собою.
"Господа! Скоро море - а там
Вы покинете русские воды...
Я вам символ России отдам,-
Сохраните его на все годы..."
Губы дрогнули, взгляд стал пустым,
Я глаза его помню поныне.
Из руки, что сжимал он живым,
Выпал кустик сгоревшей полыни...
Пролетели года, будто сон,
Кровь от старости в жилах уж стынет...
Я храню для себя и для вас
Этот кустик сгоревшей полыни...
Комментарий: Ещё одна песня-стилизация, не без надрыва, конечно, но это является одним из условий городского романса. Должен признаться, что исполнения её я никогда не слышал, соответственно не знаю какова музыка. С авторами – та же ситуация. Но поскольку в паре источников указывалось на авторство Роменского, то соответственно оставляю его.
--------------------------------------------------------------------------------
Дневник прапорщика Смирнова («Мы шатались на Пасху...»)
Авторы: Леонид Филатов и Владимир Качан
Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.
Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.
А бежал я из Крыма, и татарин Ахметка
Дал мне женскую кофту и отправил в Стамбул,
А в Стамбуле, опять же, ипподром да рулетка, -
проигрался вчистую и ремень подтянул.
Содержатель кофейни, полюбовник Нинэли,
Малый, тоже из русских, дал мне дельный совет:
"Уезжай из Стамбула. Говорят, что в Марселе
полмильона с России, я узнал из газет".
И приплыл я в багажном в той Ахметкиной кофте,
Как последнюю память, твое фото храня.
Это фото я выкрал у фотографа Кости,
Это фото в скитаньях утешало меня.
Помню, ночью осенней я вскрывал себе вены,
Подобрал меня русский бывший штабс-капитан.
А в июне в Марселе Бог послал мне Елену,
И была она родом из мадьярских цыган.
Она пела романсы и страдала чахоткой,
И неслышно угасла среди белого дня.
И была она умной, и была она доброй,
Говорила по-русски, и жалела меня.
Я уехал на север, я добрался до Польши,
И на пристани в Гданьске, замерзая в снегу,
Я почувствовал, Танька, не могу я так больше,
Не могу я так больше, больше так не могу.
Мы же русские, Танька, мы приходим обратно,
Мы встаем на колени, нам иначе нельзя
Мы же русские, Танька, дураки и паскуды,
Проститутки и воры, шулера и князья.
Мы шатались на Пасху по Москве по церковной,
Ты глядела в то утро на меня одного.
Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый,
Я купил тебе пряник в форме сердца мово.
Музыканты играли невозможное танго
И седой молдаванин нам вина подливал.
Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..."
Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.
Комментарий: Пожалуй, что эту песню я комментировать не буду. Я просто предоставлю слово одному из авторов песни, известному барду Владимиру Качану. Это отрывок из его воспоминаний. Вот ут как говорится – ни прибавить, ни убавить.
«А уж «народная» песня «Дневник прапорщика Смирнова», которую называли: кто — «Танька», кто — «Мы шатались на Пасху»,— это вообще отдельный разговор.
Прапорщик Смирнов — кстати, персонаж, специально выдуманный для песни. Тот самый прапорщик, из белых...
Но если учесть, что мама автора музыки носит девичью фамилию Смирнова, что ее отец, а стало быть, мой дедушка, — тоже Смирнов и тоже из белых; что он перешел в свое время на сторону красных не по политическим соображениям, а по причине горячей любви к бабушке, которая была в противоположном лагере и служила в отряде Котовского; и при этом иметь в виду, что Филатов, когда пишет стихи про Смирнова, обо всем этом и понятия не имеет, то вся история с этой песней начинает приобретать уже личную и почти мистическую окраску. Кроме того, она сочинена с очевидным сочувствием к несчастному белому офицеру, который в бегах по всему миру не может никак забыть свою Таньку и свою поруганную отчизну, а это уже почти криминально в столице социалистического лагеря . Кстати, о лагере: пишется, а затем поется этот монолог с лагерным надрывом, еще чуть–чуть — и пьяная истерика. И чего там только нет: и Танькино фото, которое он таскает с собой по всему свету, всхлипывая над ним в тяжелые минуты, и вскрытие себе вен холодной ночью, и мадьярская цыганка, и чахотка, и татарин Ахметка, проститутки и воры, шулера и князья — словом, весь джентльменский набор, использованный для того, чтобы песню слишком серьезно не воспринимали, чтобы она выглядела почти пародией. Все, кажется, было сделано для этого и пелось соответственно, но... нет! Конечный результат оказался обратно пропорционален задуманному: все ее стали принимать всерьез. Меня даже как–то вызвали в райком комсомола и деликатно посоветовали не петь ее публично, чтобы не портить себе биографию из–за такого пустяка. И я с тайной и трусливой гордостью несостоявшегося диссидента пообещал не петь. А–а! Чего там! У нас их еще полно! Тем более что от ее полублатного надрыва и самому как–то неловко. Однако ей, песне этой, мое мнение, авторство и даже предательство — были уже до фени; она прозвучала на нескольких концертах, была записана на магнитофоны и самостоятельно отправилась в дальний поход по Советскому Союзу, растлевая и развращая комсомольцев и других советских людей. Стала, короче, опять–таки «народной».
Время от времени она подавала о себе весточки. Уже лет десять, как я ее не пел и успел позабыть об ее существовании, когда меня разыскал один певец с просьбой: дать слова и ноты этой песни, чтобы ею попользоваться в ресторане, в котором он в то время выступал. Ни того, ни другого я дать не мог, потому что слова помнил лишь фрагментами, ну а ноты... Автор в принципе знал, что они существуют, знал даже, как их зовут — до, ре, ми и так далее, но в нужном порядке они располагались только у него в голове, а чтобы на бумаге — об этом и речи не было. Это вроде как — грамоте не обучен, но говорить умею... Но тот самый ресторанный певец авторов знал, поэтому сначала обратился к Филатову за текстом. Филатов стихи свои тоже помнил довольно смутно и отправил певца к другому первоисточнику, полагаю — чтобы только отделаться. Выяснилось, что напрасно гонял, второй автор тоже ему ничем не смог помочь. А хотелось, потому что певец сулил за исполнение песни хорошие авторские отчисления .
Отчисления, читатель, — это просто деньги, которые соответствующее агентство переводит авторам за исполнение их произведений. А если произведение пелось в ресторане, это было особенно выгодно, так как процент отчислений шел от общей ежевечерней выручки ресторана. Сам процент обозначался цифрой ничтожной, но если прикинуть, от какого количества водки и бифштексов, получается много. То есть мы с Филатовым просто купались бы в деньгах!.. Если бы, разумеется, певец свое обещание выполнил и заносил бы наши фамилии в стандартный документ, именуемый «авторской рапортичкой». ( Этот чудный термин, видимо, происходит от слова «рапорт».) Но он бы не выполнил...
Это выяснилось позже. Выяснилось, что он был высокоталантливым мистификатором и вдохновенным аферистом. Он всю свою жизнь соткал из мифов, которые сам про себя придумал, а потом в них поверил. Комплексов у него и в помине не было, он был феноменально, очаровательно бессовестен, что и помогло ему стать, если так можно выразиться, лидером белого движения в социалистической и постсоциалистической России. Он собрал коллекцию «белогвардейских» песен, дал им свое имя, и, конечно, «Дневник прапорщика» был бы ему весьма кстати.
Он пустил слух, что принадлежит к старинному русскому дворянскому роду, а его дед (князь или граф), будучи поручиком царской армии, яростно боролся против большевиков и орошал своей кровью поля гражданской войны. Поэтому, имея скромную еврейскую фамилию, он сменил ее на — как ему казалось — красивую и дворянскую, которая сама по себе звучала, как титул.
Туда прибавился еще и миф о том, что он сидел в тюрьме, потому что был правозащитником, узником, так сказать, совести, в то время как «узник совести» сел всего–навсего за попытку изнасилования . Короче, человек гениально переписал свою биографию, которая сама выглядела теперь как печальный и честный белогвардейский романс. Один миф нанизывался на другой с несокрушимой логикой, и все создавало совершенную картину, вернее — совершенный образ дворянина, пострадавшего за правду и честь от мерзкого социализма, но все–таки нашедшего в себе силу петь. И этот образ во время начавшейся «перестройки» оказался более чем уместен. Он, что называется, попал в струю...
Но тогда, не получив искомого, ушел певец последнего русского дворянства ни с чем, потопив, очевидно, досаду в своей «голубой» крови. Случай уберег тогда нашу с Леней песню, а то бы она теперь, уж точно, была даже не «народной», а именно его, ему принадлежащей.
Во второй раз эхо «Прапорщика Смирнова» докатилось до меня, когда я случайно увидел телепередачу «Нью–Йорк, Нью–Йорк», будто специально включив телевизор на реплике ведущего, что он, мол, получает упреки от телезрителей в том, что мало говорит о музыке, и сейчас тоже говорить о ней не станет, а лучше споет одну песню, которую знает со студенческих лет (это немудрено: он учился в том же Щукинском училище). И он спел... Угадайте с трех раз, что?.. Правильно, садитесь, пятерка вам...
Спето было под простой фортепьянный аккомпанемент и с элегической грустью. Из всего следовало, что он тоже авторов не знает и что, видимо, песня возвращается к нам из русской истории, а точнее — из братоубийственной войны 1918 — 1922 гг. Все бы было ничего, где–то он немного врал мелодию, где–то много; кое–где так, по мелочи, — слова, но вот одна его «вольность» вызвала во мне оригинальную смесь возмущения и смеха. Там в конце есть такие слова: «Мы же русские, Танька, мы приходим обратно, мы встаем на колени, нам иначе нельзя». “Обратно ” — это в Россию, без которой, стало быть, не можем — вот что имелось в виду. Так вот, он спел совершенно другое: «Мы приходим в охранку». Вероятно, версия о том, что русские, оставшиеся на родине, обычно приходят в охранку, греет сердце русского эмигранта. Он еще раз убеждается в том, что правильно сделал, покинув такую Родину. А вялые приступы ностальгии можно залить помоями «охранки» (или КГБ), ее ужасами и предательствами. Однако, согласитесь, между русским эмигрантом первой волны и нынешним обитателем Брайтон–Бич есть некоторая разница, примерно такая же, как между графом Шереметевым и Семой с Дерибасовской. Но Семе тоже нравится, когда русские приходят в охранку . Тому Семе, который теперь на Брайтон–Бич и который тоже зовется там русским эмигрантом. Семе, который остался, такое и в голову не придет, что русские приходят в охранку, а вот Сема с Брайтона порадуется, что вовремя свинтил из России. Таким образом, горестный вокал ведущего по поводу того, какие же мы, в сущности, падлы, выглядел большим подарком для Брайтона и оскорбительно–забавной ошибкой для автора, в особенности — стихов.
Ну и наконец третий привет от этой песни, пустившейся в свое время в автономное плавание, мне передал мой приятель и тоже выпускник Щукинского училища — Гена Матвеев. Он рассказал о том, что сидел как–то раз в компании девушек и представителя одной знаменитой актерско–режиссерской династии (да что так застенчиво, в конце–то концов! Свои ведь люди, чего там!) — Рубена Симонова. А Рубен был внуком того самого Рубена, который принял театр после Вахтангова, а после него театр возглавил его сын — Евгений Рубенович, от которого и произошел тот самый Рубен, о котором речь; и если у Рубена будет или есть сын, он опять будет зваться Евгением, а внук — опять Рубеном... Понятно, да?.. Мне тоже не все понятно, но это не имеет значения ...
Для рассказа имеет значение лишь то, что Рубен поет девушкам пресловутый «Дневник прапорщика»; поет, по словам Гены, с глубоким чувством, переходящим, как водится, в надрыв. Он использует песню как оружие массового поражения противоположного пола. Он поет, имея в виду стратегическую цель, «блицкриг», быструю победу над девушками, полный разгром их хрупкого душевного мира и последующее стремительное овладение, так сказать, материальной частью. «Надрыв» тут очень помогает. Он заставляет предположить в исполнителе «силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе», а также настоящий мужской темперамент, которого, быть может, девушкам в тот момент недостает. Теперь «овладение материальной частью» уже не составит труда, оно произойдет легко и как бы само собой. Но тут Гена Матвеев портит погоду...
В наступившей после щемящего исполнения песни драматической тишине, в которой барышни, продолжая жалеть несчастного Смирнова и покинутую Таньку, уже готовы к любым вариантам, только не знают — как начать, нужен лишь повод, Гена совершенно некстати произносит: «Да–а! Все–таки молодцы Филатов с Качаном! Сочинили такую песню, а сами даже забыли про нее...»
Какой облом! Ну разве можно еще гаже и бестактнее! Разрушить с таким трудом установленную телепатическую связь между певцом–гипнотизером Рубеном и медиумами–девушками! Ведь если медиум висит между двумя стульями, достаточно лишь неосторожного слова, чтобы он рухнул на пол и очнулся . Вот и девушки уже с вполне трезвым недоумением смотрят на Рубена и Гену, ждут объяснения . Ну надо же! Плюнуть в колодец, из которого сейчас надо было водицы напиться ! Уже, можно сказать, дело пошло... а он!.. Взял и вдруг хрюкнул. Испортил все! Мне не известно, спас ли Рубен положение, но попытку сделал (хотя, зная Рубена, думаю, что все–таки спас).
Став белым от (не только родового) негодования , Рубен сказал: «А при чем тут Филатов с Качаном? Эту песню спел когда–то моему деду один белый офицер, дед передал ее моему отцу, а отец — мне». То есть они по наследству не только имена передавали или театр, но и песни тоже, причем в контексте исторической мелодрамы. А если вдруг окажется, что авторы — вполне современные молодые люди, то это уж никуда не годится, это будет некрасивое разрушение красивой легенды. Поэтому допустить такое фамильная честь Рубена просто не могла. Интересно, пришлось ли ему потом отвечать на вопросы: мол, если это правда, если был у деда тот самый знакомый белый офицер, то что с ним потом стало, куда он делся, нашел ли свою Таньку? И если пришлось, то что он придумал, какими подробностями оснастил эту самую легенду про несчастного белогвардейского прапорщика?.. Если встречу как–нибудь, спрошу непременно...
И еще — здорово было бы нарядить его в костюм татарина Ахметки, меня — в форму прапорщика (можно и наоборот, это неважно), подыскать женщину лет тридцати на роль Таньки и сфотографироваться втроем. Потом поджелтить эту фотографию (будто бы от времени) и подписать на обороте выцветшими чернилами: «Таня Смирнова, Володя Смирнов, Ахмет. Париж, 1937 год». Был бы еще один виток легенды. Выкрал Смирнов Таньку из Советской России и увез в Париж, а перед этим нашел фамильные драгоценности, зарытые в подвале их старого дома, и стали они жить долго и счастливо. И улыбались бы они (вернее, мы) на фотографии. Не потому, что птичка, а потому, что счастье все–таки есть, и вот оно — на наших лицах!.»
--------------------------------------------------------------------------------
Стихи Юрия Борисова
1. Белая песня
Все теперь против нас, будто мы и креста не носили.
Словно аспиды мы басурманской крови,
Даже места нам нет в ошалевшей от горя России,
И Господь нас не слышит - зови не зови.
Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду,
Ждем холопскую пулю пониже петлиц.
Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду,
И предали анафеме души убийц.
И не Бог и не царь, и не боль и не совесть,
Все им "тюрьмы долой" да "пожар до небес".
И судьба нам читать эту страшную повесть
В воспаленных глазах матерей да невест.
И глядят нам во след они долго в безмолвном укоре,
Как покинутый дом на дорогу из тьмы.
Отступать дальше некуда - сзади Японское море,
Здесь кончается наша Россия и мы.
В красном Питере кружится, бесится белая вьюга,
Белый иней по стенам московских церквей,
В белом небе ни радости нет, ни испуга,
Только скорбь Божьей Матери в белой лампадке.
1967-1968
2. Перед боем
Закатилася зорька за лес, словно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами,
Зашептала тревожная черная гать,
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.
А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну! -
Разорвет тишину пулеметами смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть.
И присяга ясней, и. молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен и чуда не жди.
Ты холодным штыком мое сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди.
Растревожится зорька пальбою да стонами,
Запрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след.
Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чия память, крепка,
Как скатится слеза на мою фотокарточку
И закроет альбом дорогая рука.
3. По зеленым лугам и лесам...
По зеленым лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России.
Я живу за верстою версту,
Мое детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом.
Моя радость под солнцем росой
Засверкает в нехоженых травах,
Отгремит она первой грозой,
Заиграет в глазах браговаров.
Моя щедрость - на зависть царям
Как награда за боль и тревоги.
Теплым вечером млеет заря
Над березой у сонной дороги.
Я тоску под осенним дождем
Промочил и снегами забросил,
И с тех пор мы мучительно ждем,
Долго ждем, когда кончится осень.
Свою ненависть отдал врагу,
Сад украсил я нежностью легкой,
А печаль в деревянном гробу
Опустил под "аминь" на веревках.
Моя жизнь, словно краски холста, -
Для того, чтобы все могли видеть.
Оттого моя правда чиста:
Никого не забыть, не обидеть.
Мое счастье в зеленом пруду
Позапуталось в тине замшелой.
Я к пруду непременно приду
И нырну за ним с камнем на шее.
4. Справа маузер, слева эфес
Справа маузер, слева эфес
Острия златоустовской стали.
Продотряды громили окрест
Городов, что и так голодали.
И неслышно шла месть через лес
По тропинкам, что нам незнакомы.
Гулко ухал кулацкий обрез
Да ночами горели укомы.
Не хватало ни дней, ни ночей
На сумбур мировой заварухи.
Как садились юнцы на коней
Да усердно молились старухи!..
Перед пушками, как на парад,
Встали те, кто у Зимнего выжил...
Расстреляли мятежный Кронштадт,
Как когда-то Коммуну в Париже...
И не дрогнула ж чья-то рука
На приказ, что достоин Иуды,
Только дрогнули жерла слегка,
Ненасытные жерла орудий.
Справа маузер, слева эфес
Острия златоустовской стали.
Продотряды громили окрест
Городов, что и так голодали...
5. Жестокий романс
Она была девочка Надя,
А он был путеец-студент.
И часто, на Наденьку глядя,
Он ей говорил комплимент:
- Ах, какие у вас локоточки!
Какой у вас пламенный стан!
С фуражки своей молоточки
За ваш поцелуй я отдам.
И часто в Елагином парке
Бродили они, как в раю.
И Наде он делал подарки,
Не глядя на бедность свою.
Но в Надю большую тревогу
Вселял его скорый отъезд -
Железную ставить дорогу
Он ехал в Уржумский уезд.
В далеком трактире сибирском
С подрядчиком он закусил,
Под рокот гитары забылся,
С цыганкой любовь закрутил.
Летели, шурша, сторублевки,
Как рой легкомысленных пчел.
И вот он с похмелья в "Биржевке"
Отдел происшествий прочел:
"Вчерась Полякова Надежда
Спрыгнула с Тучкова моста.
Ее голубая одежда
Осталась на ветках куста..."
И с криком рванулся путеец,
И ровно четыре часа
В трактире рыдал, как младенец,
И рвал на себе волоса.
И бросился в обские волны
Убийца и бывший студент.
И были отчаянья полны
Глаза его в этот момент...
"Ах, какие у вас локоточки!
Какой у вас пламенный стан!
С фуражки своей молоточки
За ваш поцелуй я отдам".
6. Поединок
Жадные пальцы на скользкие карты легли,
И закружился с Фортуной в обнимку Обман,
Ожили в штосе десятки, вальты, короли, -
Двое играли, поручик и штабс-капитан.
И загулял по душе недобор-перебор...
А может, виною был спрятанный туз в рукаве?
Горькою фразою вызлился карточный спор,
Ярым багрянцем по вешней осенней листве.
Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза?
Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы?
Нечего вам на прощанье друг другу сказать,
Глупые пули нацелены в гордые лбы.
Юный поручик с пробитою грудью лежит.
Смехом неистовым зло разрядился Изъян.
Жизнь погубивший - ты ж прав не имеешь на жизнь.
Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан.
Их схоронили. В молчании пили вино.
Лучше бы им поделить куражи в кутеже.
Свечи горели, но было на сердце темно,
Свечи горели, но холодно было душе.
Друг мой, ты в смертную вечность не верь,
Утром с оконца тяжелые шторы откинь.
Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель,
Небо подарит пьянящую звонкую синь.
7. Пасьянс
Что сидишь допоздна, жжешь свечу над пасьянсом?
Сердцу хочется верить, что это не блеф:
Очарован тобой, опьяненный романсом
Твой бубновый король пал к ногам дамы треф.
И ты сияешь вся улыбкою счастливой,
И в сердце нет тревог, и сладостно душе...
О, как тебе легко быть молодой, красивой!
И всё желанное свершилося уже.
А к обедне опять ты спешишь деловито,
Где на паперти те же старухи стоят,
В черном платье своем, что давно уже сшито,
Пряча в черной вуали отрешенный свой взгляд.
Вновь ладаном дохнет величье золотое,
И рыжий бас попа бедой дрожит в тебе.
И ставишь ты на круг морщинистой рукою
Свечу за упокой, за короля бубей.
8. Ностальгическая
Заунывные песни летели
В край березовой русской тоски,
Где над детством моим отзвенели
Петербургских гимназий звонки.
Под кипящий янтарь оркестрантов,
Под могучее наше "Ура!"
Не меня ль государь-император
Из кадетов возвел в юнкера?
В синем небе литавры гремели
И чеканила поступь война.
И не мне ли глаза голубели
И махала рука из окна?
Мчались годы в простреленных верстах
По друзьям, не вернувшимся в ряд,
Что застыли в серебрянных росах
За Отечество и за царя.
Не меня ли вчера обнимали
Долгожданные руки - и вот,
Не меня ли в чека разменяли
Под шумок в восемнадцатый год?
9. Голубые лошади
Как по Красной площади –
Алый пыл знамён.
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
Вслед глядели девушки,
Заслонясь рукой.
Только до победушки
Ой как далеко.
Там Шкуро и Мамонтов,
Врангель и Колчак
За царя Романова,
За своих внучат,
За обиду острую
Бьются ретиво.
Да ещё за Господа
Бога самого.
Ой, куда ты конница
Правишь копыты?
Ой, не скоро кончится
Девятнадцатый...
Запахами ночь шалит
Шпорный перезвон...
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
Вариант, который исполняет Жанна Бичевская под названием «Перед пушками, как на парад»
Перед пушками, как на парад,
Встали те, кто у Зимнего выжил...
Расстреляли мятежный Кронштадт,
Как когда-то Коммуну в Париже...
Ведь не дрогнула ж чья-то рука
На приказ, что достоин Иуды,
Только дрогнули жерла слегка,
Ненасытные жерла орудий.
Справа маузер, слева эфес
Острия златоустовской стали.
Продотряды громили окрест
Городов, что и так голодали...
И неслышно шла месть через лес
По тропинкам, что нам незнакомы.
Гулко ухал кулацкий обрез
Да ночами горели укомы.
Не одну за верстою версту,
Мое детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом.
По зеленым лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России.
Я тоску под осенним дождем
Промочил и снегами забросил,
И с тех пор мы мучительно ждем,
Долго ждем, когда кончится осень.
Свою ненависть дал я врагу,
Сад украсил я нежностью легкой,
А печаль в деревянном гробу
Опустил под "аминь" на веревках.
Моя радость под солнцем росой
Засверкает в нехоженых травах,
Загремит она первой грозой,
Заиграет в глазах браговаров.
Мое счастье в зеленом пруду
Позапуталось в тине замшелой.
Я к пруду непременно приду
И нырну за ним с камнем на шее.
Перед пушками, как на парад,
Встали те, кто у Зимнего выжил -
Расстреляли мятежный Кронштадт,
Как когда-то Коммуну в Париже.
Комментарий: Я объединил эти стихи и песни в отдельный блок не случайно. Автор, написавший их, того заслуживает. К сожалению имя его было несколько подзабыто и это как раз тот случай, когда, выражаясь газетным штампом, пора восстановить историческую справедливость.
В 1990 году на фирме «Мелодия» была издана пластинка Жанны Бичевской. Как нетрудно догадаться, посвящена она была Белой гвардии и записаны на ней были все известные тогда «белогвардейские шлягеры» (и не только). Но вот некоторые моменты вызвали недоумение. Во-первых, на лицевой стороне конверта была фотография православной часовни (надо полагать в Сен-Женевьев-де-Буа) и напечатаны несколько строф из стихотворения Роберта Рождественского «Русское кладбище под Парижем» (оно было приведено в самом начале). Но! Строфы были искажены (не сказать исковерканы) и имя поэта нигде не упоминалось.
Здесь похоронены сны и молитвы,
Здесь под небом Парижа влажнеют глаза:
Корнеты, поручики, гардемарины.
Здесь порядно лежат голубые князья.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные камни травой порастают.
Русские буквы – французский погост…
Ну то есть ни единой строчкой. Вообще-то поступать так – по меньшей мере невоспитанно, никак это не гармонирует с дворянской честью, о потере которой так скорбит Жанна Владимировна.
Источник: kp.ru.
Рейтинг публикации:
|
